Українські мотиви в архітектурних темах Шевченка

Скажем ещё несколько слов о Шевченко-архитекторе. Исторические темы в живописи научили его видеть и понимать архитектуру, использовать каждую её деталь. Занятия археологией, когда по поручению археологической комиссии он должен был объезжать старые украинские города и срисовывать древние памятники, дали ему огромный опыт в стилях. И до сих пор нет ни одного писателя, который оставил бы в своём литературном наследстве так много и так тщательно сделанных архитектурных наблюдений, как Шевченко. По его повестям можно восстановить не только пейзаж Украины, все её главные «шляхи» и местечки, но и основные типы зданий и строительных комплексов, какие в ней тогда встречались.

Украинская хата, со всеми особенностями её построек, крыши, плетня, внутренней планировки (место печи, светлицы, крыльца) и отделки (жёлтая и белая глина, жёлтый местный и белый киевский песок, посыпаемый на пол, душистые букетики на стенах, лавы вдоль стен, рушники у божницы, названия предметов обихода), – дана в мельчайших подробностях. Деревня в целом, – с пригорком, прудом (ставом, ставочком), мельницей на нём, длинной насыпной дорогой через болото, обсаженной вербами (гребля), тёмной, неказистой казацкой церковью (с круглыми оболонками, похожими на «выпученные глаза», на конических куполах), вишнёвыми садами за плетнём и обязательным «шинком» на выезде из неё – описана им так многократно, что вы запоминаете и узнаёте отдельные её сохранившиеся черты в теперешних преобразованных сёлах.

С гётевской добросовестной и умной точностью, с огромной культурой видения и запоминания изображает Шевченко и самые разные помещичьи усадьбы, и самые различные архитектурные капризы в них, от растреллевских часовен до китайских парковых беседок. Ни одной произвольной детали, ни одной выдуманной формы, и главное – ни одной общей фразы, за которой ни автор не чувствует ничего, кроме зыбкой неопределённости, ни читатель, – нет у Шевченко в его описаниях. Кажется иногда, что описания эти вышли из-под пера не литератора, а техника, рабочего человека, или, как немцы говорят, Fachmann’a – человека специальности, – так велико в нём уважение к видимому миру и к точности слова. Но кроме этого большого знания зодчества, у Шевченко был и хороший, совершенно самостоятельный вкус к литературе, было и то, что можно назвать «профессиональным убеждением». Так он всей душой восставал против укоренившегося в доме Романовых правила – отдавать Россию на застройку иностранным архитекторам и высоко ценил русских зодчих, которых царское правительство держало тогда «в чёрном теле». В длинном письме к Осипову406 из ссылки (от 20 мая 1856 года) Шевченко пишет:

«Вы говорите, что Логановский имел для московского храма работы на 80 000 рублей. На какую же сумму имеют другие достойнейшие художники, как, например, Пименов и Рамазанов? О как бы мне хотелось взглянуть на эти колоссальные работы! (Речь идёт о скульптурах для Храма Христа Спасителя в Москве. – М. Ш.). Похвальный патриотизм и тем более похвальный, что… у нас есть… шишка предпочтения немцев всему отечественному; например, старик Мельников так и умер в забвении. Построивши единоверческую церковь во имя св. Николая на Грязной улице, а Сенат поручили выстроить какому-то инженеру Шуберту; проект же Мельникова, великолепнейший проект, нашли неудобоисполнимым…»

Здесь Шевченко имеет, вероятно, в виду архитектора Штауберта, бывшего помощником Росси при постройке Сената. Память лишь немного изменила ему, и он не совсем точно воспроизвёл фамилию. Резкое выступление Шевченко за Мельникова, обойдённого Александром в пользу Монферрана и при постройке Исаакиевского собора, ставит тут Шевченко в ряды самой передовой интеллигенции русской, в ряды борцов за национальное реалистическое искусство. И эта позиция тем более замечательна, что сохранил её человек, девять лет оторванный от общекультурной жизни, похороненный в глухих песках Новопетровского форта. По достоинству оценил он и бездарную казёнщину К. Тона, построившего так называемый «Храм Христа Спасителя». Вернувшись из Новопетровской ссылки и увидя храм, Шевченко резко отрицательно высказался о нём в дневнике (19 марта 1858 года).

Того дня Шевченко вместе с М. С. Щепкиным осматривали Москву. В «Дневнике» Тарас Григорьевич записал: «В 10 часов утра вышли мы с Михайлом Семёновичем и несмотря на воду и грязь под ногами, обходили пешком по крайней мере четверть Москвы. Я не видал Кремля с 1845 года. Казармовидный дворец его много обезобразил, но он всё-таки оригинально прекрасен. Храм Спаса вообще, а главный купол в особенности, безобразен. Крайне неудачное громадное произведение. Точно толстая купчиха в золотом повойнике остановилася напоказ среди белокаменной»407.

Восторженное упоминание о Логановском и Пименове служит как бы ключом ко всему письму: у Шевченко ещё в памяти, как в 1836 году оба эти талантливые скульптора, тогда выпускники Академии художеств, получили по золотой медали за две работы, в которых они смело нарушили традицию обязательного классического сюжета. Логановский выставил скульптуру юноши, играющего в свайку, а Пименов – игрока в бабки. Обе эти скульптуры на национальную русскую тему «Игра в свайку» и «Игра в бабки», – вместо официальных «Давидов» и «дискоболов» были целым событием в петербургских художественных кругах. Пушкин даже посвятил им два четверостишия.

Письмо к Н. О. Осипову говорит поэтому об очень многом, – и о тех передовых кругах, в которых складывались реалистические вкусы и убеждения Шевченко в ранней его молодости (с академической скамьи), и о прочности и последовательности этих вкусов. Но вернёмся к Шевченко-архитектору. Хороший вкус ещё не делает профессионала. И мы не имели бы права заговорить о Шевченко как об архитекторе, если бы он не оставался в этой области работой, сделанной по всем правилам профессиональной архитектуры. Эта работа – проект его будущего дома, лелеемой им мечты «будинка», который он хотел построить над Днепром, на родной земле.

Проект состоит из пяти листов; двух эскизных вариантов плана; окончательного плана; головного фасада к плану и бокового фасада к плану.

В этом проекте выявилось не только блестящее знание Шевченко законов и требований архитектуры (правильный расчёт высоты, кубатуры, экономический проект печи, умное расходование пространства и т. д.), но и удивительно практичное, по-крестьянски жизненное понимание условий, нужных для удобства жилья. Учёт четырёх сторон света и того, какую часть жилья на какую сторону света удобнее расположить: рабочий кабинет, по академическому правилу – на север; кухня и хозяйственные пристройки, а также чёрное крыльцо – на запад; спальня и светлица – на юг, – Шевченко помечает его, как «день», а север, как «нич»; и наконец, головной фасад с крыльцом, лицо дома, – на восток; при этом учёт климата и «видов» из окна; учёт требований тишины и изоляции при расположении дверей и окон; отсутствие сквозняков (глухая стена между двумя выходами).

Но самое главное, что поражает в «будинке» Шевченко, это замечательная комбинация между деревенским и городским жильём. «Будинок», рассчитанный на семью, очень скромен, в нём всего четыре комнаты, причём четвёртая – кухня, она же и столовая. Это, в сущности, хата, жильё сотника, хуторянина, – простая одноэтажная, по-крестьянски задуманная. Но в то же время это и глубоко творческое, высококультурное жильё человека умственной профессии. Рабочий кабинет в этом жилье изолирован от шума, от кухонных запахов, от солнца, от всей жизни дома, – в нём всё рассчитано на профессиональную работу, и Шевченко отвёл даже в нём угол для камина, думая, вероятно, и о тепле для обнажённой натуры.

Чем больше рассматриваешь этот простой с виду план, тем больше убеждаешься, что в будущем – и не раз, – на стыке деревни и города, на встрече городского и сельского интеллигента, на взаимопроникновении народного стиля и требований городского комфорта, – молодые наши художники будут учиться простейшему разрешению архитектурной задачи жилья у этого шевченковского «будинка», реальной мечты, не осуществившейся для её собственного автора!