Омріяні дитячі мандри Тараса

Встал и, не задумавшись, пошёл он через долину и леваду прямо на гору. И вот выходит он за село, прошёл царыну, прошёл с полверсты поля; на поле стоит высокая чёрная могила. Он вскарабкался на могилу, чтобы с неё посмотреть, далеко ли ещё до тех железных столбов, что подпирают небо.

Стоит мальчуган на могиле и смотрит во все стороны; и по одну сторону село, и по другую сторону село, и там из тёмных садов выглядывает треглавая церковь, белым железом крытая, там тоже выглядывает церковь из тёмных садов, и тоже белым железом крытая. Мальчуган задумался. Нет, думает он, сегодня поздно, не дойду я до тех железных столбов, а завтра пойду вместе с Катрею: она до череды коров погонит, а я пойду к железным столбам; а сегодня я одурю Микиту (брата), скажу, что я видел железные столбы, те, что подпирают небо. И он, скатившись кубарем с могилы, встал на ноги и пошёл не оглядываясь в чужое село, к счастью его, ему встретились чумаки и, остановивши, спросили его:

– А куда ты мандруеш, парубче?

– Додому.

– А де ж твоя дома, небораче?

– В Киреливци.

– Так чого ж ты йдеш у Моринци?

– Я не в Моринци, а в Киреливку йду.

– А коли в Киреливку, так сидай на мажу, товаришу, мы тебе довеземо додому.

Посадили его на скрыньку, что бывает в передке чумацкого воза, и дали ему батиг в руки, и он погоняет себе волы, как ни в чём не бывало. Подъезжая к селу, он (увидал) свою хату на противуположной горе и закричал весело:

– Онде, онде наша хата!

– А коли вже ти бачиш свою хату, – сказал хозяин воза, – то и йды соби з Богом!

И снявши мене с воза, поставил на ноги, и обращаясь к товарищам, сказал:

– Нехай соби йде з Богом.

– Нехай соби йде з Богом, – проговорили чумаки, и мальчуган побежал себе с Богом в село.

Смеркалось уже на дворе, когда я (потому что этот кубический белокурый мальчуган был не кто иной, как смиренный автор сего, хотя и не сентиментального, но тем не менее печального рассказа) подошёл к нашему перелазу. Смотрю через перелаз на двор, а там около хаты, на тёмном, зелёном бархатном шпорыше, все наши сидят себе в кружке и вечеряют; только моя сестра и нянька Катерина не вечеряет, а стоит себе около дверей, подпёрши голову, и как-будто посматривает на перелаз. Когда я высунул голову из-за перелаза, то она вскрикнула: «Прийшов! прийшов! – и подбежав ко мне, схватила меня на руки, понесла через двор и посадила в кружок вечерять, сказавши: – Сидай вечерять, приблудо!» Повечерявши, сестра повела меня спать и, уложивши в постель, перекрестила, поцеловала и, улыбаяся, назвала меня опять приблудою.

Я долго не мог заснуть; происшествия прошлого дня мне не давали спать. Я думал всё о железных столбах и о том, говорить ли мне о них Катерине и Миките. Никита был раз с отцом в Одессе и там, конечно, видел эти столбы. Как же я ему буду говорить о них, когда я их вовсе не видал? Катерину можно б одурить… нет, я и ей не скажу ничего. И подумавши ещё недолго о железных столбах, я заснул»277.