169

169

О предстоящей в марте поездке нашей семьи в Москву знали только близкие родственники. Даже друзья не были посвящены в эту тайну. Её разглашение могло стоить мне не только увольнения с работы под любым удобным предлогом, но и осложнений с выдачей загранпаспорта по мотивам допуска к секретной документации или другим надуманным причинам. Могла лишиться по этим же причинам своей должности и Верочка. Неприятна была бы и молва по этому поводу.

Всю подготовительную работу и оформление необходимых документов к интервью взяла на себя Анечка. Приходилось только удивляться её внезапно раскрывшимся способностям к выполнению этой непростой работы. Ей, которой всю жизнь трудно было даже письмо написать, пришлось заполнять массу анкет и других бумаг, большинство из которых были на английском языке, но она с этим прекрасно справилась. Были у неё, конечно, языковые трудности (в школе и институте мы изучали немецкий), но она успешно их преодолевала при помощи словарей, которыми мы к тому времени успели обзавестись.

Пользуясь своим служебным положением, я договорился с одним из наших заказчиков о бронировании мест в гостинице на всю семью, под предлогом выезда на празднование юбилея нашего столичного родственника. В то время было совсем непросто определить несколько человек на ночлег в центре Москвы.

С помощью друзей удалось купить билеты на поезд “Могилёв-Москва” в оба конца, и вечером десятого марта вся наша семья отправилась на интервью. Поезд прибыл на Белорусский вокзал в шесть утра и через полчаса мы уже были на улице Чайковского, где тогда размещалось американское посольство. Несмотря на ранний час, у здания стояло уже несколько сот человек.

В Москве оказалось намного холоднее чем в Могилёве, весной здесь ещё и не пахло. Лежал снег и было морозно. Я отправил женщин и детей в только что открывшееся кафе погреться и позавтракать, а сам остался в очереди. Здесь были люди изо всех концов нашей необъятной Родины. Некоторые добивались гостевой визы, но большинство желало навсегда покинуть страну.

Мне раньше казалось, что статус беженца получают в основном евреи, стремящиеся убежать от антисемитизма и дискриминации. На самом деле в тот день они здесь были не в большинстве. Многие русские, украинцы и белоруссы говорили о преследованиях, которым они подвергались в связи с принадлежностью к некоторым религиозным сектам. Армяне рассказывали, что бежали из Баку, где начались погромы со множеством человеческих жертв, а литовцы, эстонцы и латыши утверждали, что подвергаются гонениям из-за их стремления к независимости от России. Были в очереди и азербайджанцы, и грузины, и представители других национальностей и этнических групп. Все они причисляли себя к гонимым в стране, где дружба народов считалась основополагающим принципом существования государства, а преследования на расовой, национальной и религиозной почве были по закону уголовно наказуемыми.

Много было и евреев. Они приехали из Украины и Молдавии, Белоруссии и России, Средней Азии и Кавказа. Были и местные жители - москвичи. И каждый со своей историей и основаниями просить статус беженца. Хоть в стране уже несколько лет властвовала демократия и гласность, говорили шёпотом, опасаясь, на всякий случай, доносов.

Очередь двигалась быстро и в полдень мы оказались у калитки постового милиционера, который следил за порядком, требуя оставлять сумки и металлические предметы за оградой посольства. Хоть мы и беспокоились за сохранность своих вещей, пришлось всё оставить под присмотром чужих людей, что были дальше нас в очереди.

У окошка в вестибюле долго проверяли наши документы, потом разрешили подняться на второй этаж на интервью. Семьи в полном составе, включая детей и престарелых, приглашались в одну из освободившихся комнат, где проводились собеседования. Как мы успели заметить, они продолжались не более десяти-пятнадцати минут.

Вскоре и нас пригласили в комнату, где за стеклянной перегородкой сидел уже немолодой мужчина. На ломаном русском языке он вежливо представился офицером службы иммиграции и натурализации США, назвал своё имя и удостоверился в явке на интервью всех членов нашей семьи.

После нескольких формальных вопросов по моей анкете, офицер попросил подробно рассказать каким преследованиям и гонениям я подвергался, почему решил эмигрировать из СССР. Мне показалось, что слушал он меня невнимательно и мой рассказ воспринял с недоверием. Когда я закончил говорить, офицер с нескрываемым недовольством заявил, что по моему образованию и служебному положению не видно, что я подвергался дискриминации, а от бытового антисемитизма никто не застрахован и в Америке. Он утверждал, что если все взрослые в нашей семье смогли получить высшее образование, а я стал генеральным директором крупного промышленного предприятия, то ни о какой дискриминации в отношении нас не могло быть и речи. Не говорило об этом и моё полувековое пребывание в партии.

Чтобы убедить его в существовании государственного антисемитизма и целенаправленном преследовании меня на национальной почве, я предъявил ему постановление КНК БССР об освобождении от занимаемой должности и привлечении к судебной ответственности. Я положил перед ним папку с вырезками из центральных, союзных и республиканских газет, где меня обзывали жуликом, ловкачем и проходимцем, обвиняли в должностных преступлениях и присвоении государственных средств, затем постановление областного суда, признавшего меня невиновным во всех предъявленных мне обвинениях.

После долгого и внимательного ознакомления с документами и газетными публикациями, офицер попросил оставить их ему, заявив, что больше вопросов к нам нет и велел прийти за решением к концу рабочего дня.

Полной уверенности в том, что представленные доводы будут признаны убедительными и станут основанием для положительного решения у нас не было, но по поведению офицера в конце интервью, выражению сочувствия на его дице можно было догадаться о его добром расположении и доверии к нам.

С волнением ждали мы результатов интервью. У Анечки от напряжения и усталости болела голова, а дети, не понимая всей значимости происходящего, требовали чего-нибудь пожевать. Мы зашли в ближайшее кафе и заказали обед. Когда вышли на улицу, немного распогодилось. Блеснуло солнце и стало теплей. Было только три часа дня и до получения ответа оставалось ещё несколько часов. Чтобы убить медленно тянущееся время, кружили по тротуарам вдоль посольства, изучая архитектуру зданий и любуясь иллюминацией центра Москвы.

К пяти часам вечера у здания посольства стали собираться люди. Многие из них уже были нам знакомы по утренней очереди. Вскоре из здания вышёл сотрудник посольства, который стал громко зачитывать фамилии. Один за другим подходили к нему соискатели статуса и по выражению их лиц можно было легко догадаться довольны ли они полученным решением. Толпа ожидающих быстро уменьшалась, а нас всё не вызывали. Когда осталось всего несколько человек и наше волнение достигло предела, наконец, было зачитано что-то похожее на нашу трудно произносимую фамилию. На всякий случай я поднял руку и попросил ещё раз зачитать её. Сомнений больше не было. Нам вручили документ, по внешнему виду которого можно было безошибочно понять, что это решение о предоставлении членам нашей семьи статуса беженца.

Следовало пройти медицинскую комиссию и выполнить ряд других формальностей, для чего мы остались ещё на несколько дней в Москве, но главное уже было решено: путь в Америку открыт.