74

74

Одесса встретила тёплой солнечной погодой. Трамвайная остановка на вокзальной площади была полна людей в пляжной одежде, стремящихся к морю и солнцу. Трамваи, идущие к центру, были полупустыми и я поехал на Дерибасовскую, где находились многие гостиницы. Однако, как оказалось, устроиться в них было не просто, и только с третьей попытки удалось уговорить администратора на поселение в четырёхместном номере недорогой гостиницы «Центральная». С меня взяли подписку, что я освобожу место по истечении трёх дней. Наверное, можно было устроиться в лучшей гостинице и на больший срок, но в Одессе за всё нужно было давать взятки, а я не умел это делать тогда, не научился позднее и так и не освоил эту науку до сих пор, от чего нередко страдал.

Первые дни отвёл общению с городом. Впервые с Одессой меня в детстве познакомил мой брат Зюня, который уверял всех, что лучшего города нет на всём земном шаре. Но та встреча была короткой, а мои восприятия - детскими. Сейчас же я осматривал город с позиции вполне взрослого человека, который собирался здесь жить. Побывал на центральном рынке, на городском пляже, в парке, погулял по набережной на Приморском бульваре, посетил несколько кинотеатров, продовольственных магазинов, пообедал пару раз в недорогих столовых и, конечно, не обошёл вниманием знаменитый Оперный театр.

Несмотря на большие разрушения, город произвел прекрасное впечатление. Никакого сравнения с Грозным - единственным приличным городом, где уже довелось пожить. Особенно красивой была Одесса вечером, когда зажигалось множество огней, подсветки многочисленных фонтанов, разноцветные витрины магазинов и гирлянды ярких реклам. Широкие прямые улицы освещались стройными рядами фонарей, которые казались бесконечно длинными.

Зашёл в несколько одесских институтов. В Политехническом, Мукомольном и Университете соглашались принять на третий курс и предоставляли общежитие. Больше всех понравился институт Пищевой и Холодильной промышленности (бывший Консервный), который размещался в центре города, на улице Петра Великого, напротив главного корпуса Госуниверситета. В большом пятиэтажном здании, совсем не пострадавшем в годы войны, вольготно размещались аудитории, кабинеты, лаборатории и комплекс помещений для отдыха, культмассовых и спортивных мероприятий с прекрасным зрительным залом на 600 кресел.

Принял меня декан технологического факультета доцент Фан-Юнг, однофамилец моего друга Рувки Фан-Юнга, высокий, стройный, уже немолодой мужчина с приветливым улыбающимся лицом и умными чёрными глазами. Он долго и внимательно рассматривал мой переводной лист и согласился принять меня на третий курс по специальности технология консервной и холодильной промышленности. Декан назвал эти отрасли перспективными в пищевой и мясомолочной индустрии, и настоятельно рекомендовал именно эту специальность. Я почувствовал какую-то его заинтересованность и искреннее желание помочь мне. После обстоятельной беседы он предложил пообедать с ним в студенческой столовой. Было уже далеко за полдень и я, после утреннего чая в буфете гостиницы, изрядно проголодался. В просторной столовой, что располагалась в подвальном помещении, недалеко от деканата, мы оплатили за комплексный обед, всего по одному рублю двадцать копеек. Сопоставив эту цену со стоимостью лёгкого завтрака в буфете гостиницы, за который я уплатил два с половиной рубля, я понял, что цены здесь божеские.

Кроме сытного обеда из трёх блюд со свиными рёбрышками, нам подали овощную икру, которую можно было есть бесплатно и в любом количестве. Когда я удивился дешёвому обеду Александр Федорович объяснил, что овощную икру они получают с консервного завода, а свиные ребрышки и некоторые субпродукты поступают с мясокомбината по низким ценам. В свою очередь институт оказывает существенную техническую помощь этим и другим пищевым предприятиям города.

Должен сказать, что в то голодное время институтская столовая сыграла немаловажную роль в моём выборе ВУЗа.

С Фан-Юнгом мы согласовали график сдачи незачтённых дисциплин и я с ходу приступил к работе по подготовке к экзаменам. Мне дали место в общежитии в Театральном переулке, рядом с Оперным театром и я имел возможность часто, почти бесплатно, слушать оперы или смотреть балеты на верхних ярусах или на галёрке.

Общежитие было тесным, неблагоустроенным и неуютным, но меня это не очень огорчало. Важно, что была своя кровать и чистое бельё. Я жил в десяти минутах ходьбы от института и не было необходимости пользоваться городским транспортом. С первых же дней включился в напряженный учебный процесс, стремясь как можно скорее ликвидировать академическую задолженность.

Учёба в новом институте имела ряд особенностей и отличий от прежней учёбы в Грозном. Она предусматривала значительно больше химии и совсем иные технологические дисциплины, такие как технология мяса, молока, консервирования пищевых продуктов, холодильная технология и другие. Всё это создавало определённые трудности, особенно в первое время. Однако, уже к концу первого семестра, удалось преодолеть возникшие проблемы и зимняя сессия была закончена примерно с такими же результатами, как и предыдущие сессии в Грозном.

На результаты в большой мере сказалось то, что в это время всё моё внимание было сосредоточено только на учёбе. Я ещё не занимался общественной работой, мало времени отводил развлечениям и не встречался с девушками.

После зимней сессии была производственная практика на Одесском консервном заводе имени Ворошилова. В Одессе был ещё консервный завод имени Ленина, где перерабатывались цитрусовые и производились фруктовые соки, но я предпочёл завод, где производились овощные консервы потому, что он был намного крупнее, там изготовлялся более широкий ассортимент продукции, а главное потому, что там можно было вволю поесть вкусных овощных и мясорастительных полуфабрикатов.

Нужно сказать, что наши ожидания полностью оправдались. Этому способствовало усердие студентов в работе при выполнении наиболее тяжёлых и непривлекательных операций. Таких, например, как чистка лука, сортировка подпорченных овощей, разгрузка соли из вагонов и некоторых других. Нередко нам даже разрешалось самим готовить себе еду из наличных продуктов по собственной технологии.

После этой практики мы ещё долго вспоминали те счастливые деньки, когда у нас не было никаких проблем с питанием и так удачно сочеталось приятное чувство сытости с полезным изучением технологии консервного производства.

К концу года нас переселили в лучшее общежитие по улице Горького, которое размещалось на первом этаже особняка, принадлежавшего до войны какому-то богатому еврею. В десятке просторных комнат, оборудованных необходимым минимумом удобств, разместилось более пятидесяти ребят. Это было чисто мужское общежитие.

Не скажу, что было оно очень хорошим, но по сравнению с предыдущим, где кровати стояли почти в притык, на сто человек был только один туалет и две раковины в умывальнике, а чтобы приготовить кашу на единственной плите нужно было выстоять двухчасовую очередь - это общежитие нам казалось почти роскошным.

Нас было только 6-7 человек в комнате и в туалет, и на кухню можно было попасть без очереди. Кроме того мы жили в пяти минутах ходьбы от площади Толстого, где была конечная остановка второго номера троллейбуса, которым можно было быстро и без проблем добраться до центра, базара или пляжа. Кто в то время жил в Одессе и пользовался городским транспортом, поймёт, какое это было важное преимущество.

Жить в общежитии без друзей трудно и все ребята нашей комнаты стали моими друзьями. Мы вместе занимались, питались и отдыхали. Но лучшим моим другом в Одессе был Коля Погосов - армянин из Еревана, который был сильно похож на еврея и любил общаться с евреями даже больше, чем с армянами. Он встречался только с еврейскими девушками и одна из них Мира Фишман, что училась на параллельном курсе экономического факультета, стала потом его женой.

Из всех моих друзей студенческих лет Коля был самым близким и самым верным. Между нами не было никаких секретов и с его мнением я очень считался при решении всех жизненно-важных и даже сугубо личных вопросов.

Внешне Коля выглядел очень эффектно. Он был выше меня ростом, с красивыми чертами лица, пышной причёской чёрных волос и тёмными выразительными глазами, в которых легко можно было прочесть не только его настроение, но и мысли. Он очень нравился многим институтским девушкам и они нередко просили моей помощи в знакомстве с ним, но Коля был верен дружбе с Мирой и новых знакомств не искал.

Как и у меня теперь, у него не было других постоянных источников дохода, кроме стипендии, и мы с ним питались и одевались довольно скромно. Иногда нам удавалось заработать немного денег на случайных работах по погрузке, разгрузке или сортировке овощей и фруктов на Новом базаре, который находился недалеко от нашего института.

После летней сессии мы с Колей вместе были на производственной практике на Одесском мясокомбинате и она оставила у нас не меньше приятных впечатлений, чем практика на консервном заводе. Как и там, нам представлялась возможность всегда вкусно и вволю поесть. Это были не только овощи и бобы, но и такие дорогие и дефицитные закуски, как колбасы и копчённости.

Как и на консервном заводе мы не отказывались от выполнения самых трудных и неприятных работ, которых здесь было побольше чем там, и за это мы вознаграждались самой деликатесной вкуснятиной.

В отличие от меня, Коля не отличался излишней скромностью, и ему удавалось довольно часто проникнуть в самые труднодоступные производственные участки, какими были пирожковый цех и отделение производства деликатесов по заказам местного партийного и советского руководства. Уже в то далёкое время существовал порядок при котором местные руководители могли заказывать на любом подведомственном предприятии или организации любые продукты или услуги. Эти заказы безотказно принимались и выполнялись. Их исполнение находилось под строгим контролем и в качестве изготовленной по таким заказам продукции можно было не сомневаться.

Мы могли в этом убедиться, когда Коля приносил, спрятанные под поясом, охотничьи колбаски, буженину или карбонат, а нередко и твёрдокопчённую колбасу, упакованную в красивые коробки. В таких случаях мы не ходили в заводскую столовую, а устраивались где-нибудь в укромном месте и вволю наслаждались деликатесами, приготовленными для партийных босов.

Работая потом долгие годы в мясной промышленности, я имел неограниченную возможность есть подобные и даже более изысканные мясные деликатесы, но они уже не казались такими вкусными, как в то голодное время.

Когда после практики наступили летние каникулы, появилось много свободного времени, которое можно было использовать в своё удовольствие, но одолевали извечные проблемы питания, мы часто вспоминали золотые деньки, проведенные на мясокомбинате, когда нужно было много и трудно работать, но за то можно было вдоволь и вкусно поесть.

После зимней сессии меня и Колю избрали в профком института, где мне поручили производственно-массовую работу, а Коле - бытовой сектор. Моя общественная работа, хоть и была более важной, чем Колина, и я вскоре стал заместителем, а затем и председателем профкома, на деле оказалась менее практичной и полезной для нас, чем его скромный бытовой сектор.

В то время городские власти, стремясь как-то облегчить трудное материальное положение рабочих и студентов, ввели порядок выдачи талонов на покупку различных дефицитных промтоваров по твёрдым госценам. Тогда была большая разница между ценами госторговли и стоимостью аналогичных товаров в комиссионных и коммерческих магазинах или на рынке.

Если, к примеру, пара обуви, сорочка или брюки в комерческом магазине или на толкучке (уличной торговле с рук) стоили 150 или 200 рублей, то по талону в магазинах госторговли они стоили не более 20-25 рублей. Можно было даже не отоваривать такие талоны, а продать спекулянтам, которые охотно скупали их на рынке или возле магазинов, а купленные по ним товары продавали по коммерческим ценам. В среднем мы получали за проданный талон около ста рублей, что составляло треть нашей стипендии. За эти деньги можно было купить целых три поллитровых банки кукурузной муки.

Распределением талонов занимался бытовой сектор профкома и Коле удавалось заполучить почти при каждом распределении пару талонов на ботинки, рубашку или брюки.

Коля не злоупотреблял своим положением и распределение талонов производилось честно и демократично, но порой ему доставался талон от студента, который в нём не очень нуждался, а иногда ему их дарили страдающие по нём девушки за его красивые глаза. Как бы там ни было, но нам и на мамалыгу стало хватать и на подсолнечное масло к ней оставалось.

На четвёртом курсе учиться было легче, появилось свободное от учёбы время, которое я с удовольствием отдавал общественной работе. После очередного отчётно-выборного собрания в состав профкома, кроме меня и Коли Погосова вошли Костя Высота и Рома Каганский, которые теперь стали моими близкими друзьями.

Конечно, самым большим моим другом до конца студенческой жизни оставался Коля Погосов, но и с Костей и Ромой мы были очень дружны. Костя был на год старше меня и учился на пятом курсе механического факультета. Родом с Полтавщины он разговаривал на чистом украинском с характерным местным произношением буквы «Л». Костя женился ещё на третьем курсе и его женой стала сокурсница Галя Харченко, которая была Сталинской стипендианткой. Мы так и не поняли почему ей одной в институте было присвоено такое почётное звание, которое давало право на высокую стипендию и предусматривало ряд других льгот. Многие студенты имели такие же, а некоторые и более высокие показатели в учёбе и были более талантливы, чем Галя, но такое звание присвоили именно ей. Возможно потому, что её отец занимал высокий пост в облисполкоме, а она со второго курса стала членом партии, может сыграла роль её чисто украинское происхождение, а может что-то иное, неведомое нам. Тогда много было непонятного при награждениях и присвоении всяких званий и было совсем небезопасно проявлять излишнюю любознательность и интерес к этому.

Костя не скрывал своей гордости быть мужем Сталинской стипендиантки и часто хвалил Галю не только за её прилежную учёбу, но и за другие положительные особенности и чисто женские достоинства. Жили они довольно скромно в студенческом общежитии, где им выделили небольшую комнатку. Даже относительно высокая стипендия, которую получала Галя, не могла обеспечить им сколько-нибудь сносные условия жизни и молодожёны жили не намного лучше большинства других студентов.

У Кости был крутой характер, порой он допускал нетактичность, грубость по отношению к окружающим и даже к девушкам, но его уважали за принципиальность, трудолюбие и отзывчивость к нуждающимся в помощи студентам. Он занимался в профкоме жилищно-бытовыми вопросами и возглавлял соответствующую комиссию.

Рома Каганский во многом отличался от Кости особенностями характера и поведением. Он был весёлым, общительным и добрым парнем, корректным и вежливым со всеми, особенно с девушками. Рома был студентом третьего курса экономического факультета и дружил с девушкой-сокурсницей, которая его ужасно ревновала ко всем студенткам и не отпускала от себя ни на шаг. Её звали Ольгой. Была она чистокровной украинкой и недолюбливала всех евреев, кроме Ромы.

Нам, его друзьям, было трудно понять, что связывало Рому с Ольгой. Казалось, что между ними не было ничего общего, а их дружба со временем всё крепла, что нам было явно не по душе. Рома знал, что Ольга нам не симпатична, что мы её просто игнорируем, но разорвать с ней отношения не решался. Она была очень внимательна к нему и не сводила с него влюблённых глаз. Они учились в одной группе, вместе приходили в институт и вместе уходили домой. Только, когда назначались заседания профкома или другие общественные мероприятия, в которых требовалось участие Ромы, Оля разрешала ему оставаться одному после лекций. Сама она в общественной работе не участвовала и много времени отдавала учёбе, что позволяло ей быть отличницей. Многие еврейские девушки обращали внимание на Рому и хотели бы встречаться с ним, но Оля держала его мёртвой хваткой и настояла на женитьбе, которая состоялась на четвёртом курсе.

Как объяснял нам Рома, окончательное решение о женитьбе, вопреки воле родителей, мечтавших о еврейской невесте для своего единственного сына, и о продлении их чисто еврейской родословной, он принял ещё на втором курсе. Тогда Оля на протяжении многих месяцев до самопожертвования боролась за его жизнь, оказавшуюся под угрозой из-за заболевания туберкулёзом. В то время эта болезнь считалась неизлечимой. Когда ужасный диагноз был поставлен, Оля забросила учёбу и полностью отдала себя лечению Ромы. Она продала все свои драгоценности и посадила Рому на специальную диэту. По совету врачей Оля покупала на чёрном рынке за большие деньги только появившийся импортный пенициллин, стрептомицин, другие дефицитные лекарства и следила за выполнением всех рекомендаций и назначений лучших врачей Одессы.

Когда свершилось чудо и болезнь отступила, благодарный Рома дал обещание жениться на Оле, хотя больших чувств к ней не испытывал.

Мы же своего отношения к Оле так и не изменили, даже после их женитьбы, а наша дружба с Ромой продолжалась и крепла все годы учёбы, пока мы не разъехались в разные стороны после окончания института.

Нашу дружную компанию, состоящую из четырёх студентов-общественников, почему-то прозвали «Советом неимущих». Может быть так нас называли потому, что мы все важные вопросы в профкоме решали коллегиально, может потому, что в отличие от многих других студентов, жили на свои стипендии, что давало основание относить нас к категории бедняков-неимущих. Как бы там ни было, но эта кличка крепко прилипла к нам пока мы оставались членами профкома.

Попеременно все мы, кроме Коли Погосова, побывали в председательском профсоюзном кресле. Первым в нём посидел Костя Высота, затем эту должность занимал я, а когда у меня началась работа над дипломным проектом, председателем профкома института стал Рома Каганский.

К своей общественной работе мы относились серьёзно и ответственно. В нашу бытность в институте была создана хорошая клубная самодеятельность, образованы эстрадный оркестр, агитбригада, драматический и танцевальный коллективы. Выступления студенческой художественной самодеятельности пользовались большим успехом не только в нашем институте. Наши самодеятельные артисты выступали на сценах других учебных заведений города и нередко выезжали за его пределы. Работа профкома и клуба нами тщательно планировалась и эти планы доводились до всеобщего сведения. Во многих мероприятих участвовали не только студенты, но и преподаватели института.

План работы и сценарии вечеров исходили из программы-максимум. Бывало, что по разным причинам они не полностью выполнялись, но и того, что делалось, было достаточно, чтобы работа профкома получала высокую оценку студентов и администрации института.

Принципа планирования работ по максимально-возможному перечню и объёму я затем придерживался всю свою трудовую жизнь, работая руководителем цеха, комбината, объединения. Как и в институте, планы всегда были очень напряжёнными, к их выполнению привлекалось максимальное число конкретных исполнителей и действовала жёсткая система контроля.

Опыт общественной работы в институте оказался для меня весьма полезным в организации производственной деятельности и моём становлении, как руководителя предприятия. Профсоюзную работу в пищевом институте в Одессе, как и комсомольскую работу в нефтяном институте в Грозном, я выполнял с удовольствием и она совсем не мешала учёбе, которая давалась мне по-прежнему легко и ей, как и раньше в школе, постоянно сопутствовал успех.