Новые высоты мастерства

Новые высоты мастерства

Государственное издательство БССР в серии библиотечки белорусского рассказа и очерка выпустило новую книжку известного белорусского писателя Янки Брыля «Надпись на срубе».

Отличительной чертой последних рассказов Яшки Брыля, как, впрочем, и всего творчества писателя, является поистине горьковский гуманизм — неистощимая любовь к человеку, создателю прекрасного на земле. Какой бы темы ни коснулось перо писателя, всюду силой его таланта создаются обаятельные образы людей труда. Таков поднявшийся до великого символа образ матери из одноименного рассказа, образ скромного и незаметного советского работника, в глубокой тайне, наедине переживающего трагедию первой большой любви, наконец, поземному могучий, как старый дуб, образ пожилого рыбака деда Вечеры — этого олицетворения светлой, как небо, крестьянской правды жизни. Как гимн дружбе народов, их трудовой солидарности, звучит поэтический рассказ «Двадцать», напечатанный недавно в «Правде», чудесным блеском радуги сияет небольшая детская новелла «Асколачак вясёлкі».

В сборнике нет звучных описаний, громких историй, необыкновенных дел — очень простую и честную жизнь ведут герои рассказов Брыля. Но именно в этой будничности находит писатель поистине великое движение человеческих душ, поступки, обычность которых значительнее всяких подвигов. Даже необычная, героическая смерть матери, казненной фашистами, подана скромно, выразителъно и точно. Без излишних нажимов, ровно, подчас скупо, но неизменно ярко и зримо рисует автор этот незабываемый образ.

Пожилая, надломленная жизнью крестьянская мать, подавленная горем утраты своих сыновей, снедаемая постоянными тревогами за последнего, непослушного и непоседливого младшего, Василя, ни минуты не колеблясь, под угрозой смерти оказывает помощь бежавшим из плена красноармейцам. И вот, схваченная врагами, она идет к вырытой в бурьяне яме. «Свои худые, так мало в жизни целованные руки она держала мозолями к мозолям. Шептала свои совсем новые слова молитвы. В утреннем свете родного солнца ясным было ее родное лицо, хотя по морщинам невольно катились слезы. Она и тут не думала о себе… И она делала одно: еще как мать учила, — молилась. И за своих сыновей, и за чужих, и за себя…» Она не знала, что совершает в тот час, не думала, что «образ ее западет в сердца многих мужчин горьким, неумолимым упреком, что глаза и руки ее вспоминать будут даже сильные люди, изгоняя из души последний страх перед ночной партизанской атакой…»

Небольшой этот рассказ, написанный в очень сдержанной, лаконичной манере, огромнейшим эмоциональным накалом действует на читателя: множество глубоких мыслей несет его богатый подтекст.

Прекрасное гуманистическое начало объединяет образ матери с образом деда Вечеры, несмотря на внешнее несходство сюжетов и тем этих рассказов. Проживший долгих девяносто, «более каторжных, чем радостных, лет», дед на склоне жизни не утратил светлого трудового оптимизма и полон забот о ближнем. Ему, как живого, до боли жаль старого Переймовского бора, истребляемого подсочкой, он возмущен дачной бездеятельностью академика Василия Романовича, который обещал пресечь истребление леса, но так и не выполнил своего обещания. Умудренный многими годами рыбачьего опыта, он помогает рыбакам, по-отцовски заботится об овдовевшей с войны пожилой своей дочери — помогает «пересыпать хату». Созданный свободными живописными мазками на фоне озерной природы, этот образ высится как гранитный символ народного труда, его мудрости и простоты. Большое литературное мастерство писателя проявилось в этом рассказе также и в виртуозности слова. Подкупающий лиризм повествования, близость к человеку, так характерные для пера Янки Брыля, здесь удивительно сочетаются с глубиной и совершенством характеристик.

Такая же взволнованность и живописание словом характерны и для рассказа «Двадцать». Этот весьма безыскусный в своей фабуле путевой очерк поднялся у Брыля до большой значимости благодаря хорошей лирической настроенности, великолепному языку и той многозначительности, которую несет полная большого смысла концовка.

Среди чудесной южной природы Капри, на лазурных волнах Неаполитанского залива приходят к советскому человеку неотвратимые мысли о том, как в таком богатстве цветов и звуков, как на такой роскошной, прекрасной земле могла зародиться такая до ужаса и смеха дикая гниль — фашизм?! И тут же суровая, полная внутреннего пафоса история — пример из недавней войны, как 20 итальянцев, заброшенных фашизмом в Россию, отказались убивать советских женщин и детей и были сами расстреляны гитлеровцами. И эти двадцать веселых южан навеки остались там, на далеком зеленом Севере. «Сейчас над той могилой шумят и играют в солнце листвой белорусские пальмы — березы; возле памятника из вечного камня надозерных полей цветут наши цветы… А в серых деревнях… простые люди говорят о тех безымянных двадцати, что не смогли стрелять… не захотели ценой невинной крови возвращаться даже сюда, в свою неповторимо прекрасную страну…»

Рассказ «Двадцать» — это замечательный вклад литераторагуманиста в святое дело народов — борьбу за упрочение мира, это протест против несправедливой войны.

Приятно сознавать, что замечательный талант художника слова, талант, вышедший из гущи народной жизни, так щедро питается ею и создает новые, все более совершенные произведения, свидетельством чего является новый сборник писателя «Надпись на срубе».

[1958]