Тернистый путь к науке
Тернистый путь к науке
Как-то в Москве, перед самым отъездом в Грузию, ко мне попала газета, кажется «Литературка», со стихотворением поэта Рюрика Ивнева: «Я вспоминаю солнечный Тбилиси…» Я не знаю, с чем связаны эти ностальгические воспоминания поэта — то ли он жил когда-то в Тбилиси, то ли просто приезжал туда погостить и попить вина. Но я благородно прослезился, прочтя этот стишок, и уже твердо и бесповоротно решил: «Еду! Покидаю любимую, но не родную Москву, любимую, но не родную Таню, любимый, но расположенный не на Родной Земле ЦНИИС!»
— Спасибо тебе, Рюрик, спасибо! Большое кавказское спасибо за окончательно совративший меня стишок! Больше я стихам не верю — проза, особенно жизненная, как-то надежнее!
Но эти мудрые мысли зрелого человека придут ко мне «опосля». А пока мы с женой, поддерживая друг друга за руки, карабкаемся по скользкой слякоти на горку над Курой напротив Цирка, где и располагался НИИММПМ.
Летом-то туда взбираться — одно удовольствие — кругом зелень, цветы, птички… А зимой — хорошо, если, как обычно, грязь. Но если снег или гололед — тогда хана! Нужно быть альпинистом, чтобы попасть в НИИММПМ по «сокращенке». В обход, по цивильному пути, дорога туда километра на два длиннее.
Я хорошо знал эту горку — ведь там были казармы, где жил мой институтский друг Юра Грушко, к которому я часто ходил в гости. Семья Юры — отец, боевой полковник Абрам Ильич, участник Сталинградской битвы, мать — Роза Марковна, моложавая миловидная женщина, воевавшая вместе с мужем от Сталинграда до Берлина, сестра-студентка Неля и сам Юра, жила в одной комнате длинного двухэтажного здания казармы. В каждой комнате — по офицерской семье. Таких зданий было три, и на все эти три здания — один туалет, правда, большой, как кинотеатр. И такой же интересный — десятки «очков» азиатских «раковин» с двумя кирпичами по бокам дыры. Никаких перегородок в туалете, тут все равны! И пусть молодой лейтенант смотрит прямо в глаза сидящему визави седому полковнику, и пусть бойцы вспоминают минувшие дни. За что боролись и гибли они! — добавлю я от себя.
Я наврал, конечно, что туалет был один. Это мужской — один, но был и еще один — женский. Говорят, что этот последний был почище — не знаю, не захаживал! Но в мужской надо было ходить, надевая специальные «туалетные» резиновые сапоги, которые потом мыли под краном перед входом в казарму. И из этого же крана женщины — жены офицеров набирали воду в ведра, которые потом заносили в дом.
Но отопление было, уже за это спасибо властям солнечной Грузии! Летом благовония из туалетов достигали зданий НИИММПМ, благо располагались они рядом с казармами. Но основная «газовая» опасность для грузинской академической науки была не только и не столько в близости к казарменным туалетам. Вокруг академических зданий располагались жилища курдов, исторически избравших горку своим местожительством. Но это не курды потеснили академическую науку, а она — курдов, с доисторических (скажем — с довоенных) времен живших на этой горке без названия.
Что представляли собой жилища курдов, станет понятно из такого кавказского анекдота. Армянское радио спрашивают, что это такое: «дом перевернулся»? Ответ: «это семье курдов дали квартиру на десятом этаже». Курды (тогда, по крайней мере) жили либо в подвалах старых домов, либо строили этакие «бидонвили» из досок, жести и других подручных материалов на пустующих заброшенных территориях. Такой «бросовой» территорией была безымянная горка над Курой, напротив другой горки, на которой располагался цирк.
Жили курды большими полигамными семьями и внешне чем-то напоминали цыган. Из окна лаборатории Геракла Маникашвили «лоб в лоб» было видно жилище одной такой семьи, и мы часто снимали ее быт на кинопленку. Например, скандал в курдской семье: подрались две жены какого-то аксакала. На визг и крики жен вышел заспанный, солидного возраста муж в национальном кафтане, сапогах и пышных усах. Жены — давай валяться перед ним в пыли и царапать себе лица, жалуясь, по-видимому, таким образом, каждая на свою обидчицу. Аксакал выслушал их внимательно, надавал обеим по шее, и те, рыдая и подвывая, разошлись. Мир в семье был восстановлен.
Курды работали в большинстве своем дворниками, а также носильщиками на вокзалах или при магазинах. В частности, у нас в доме дворником работал курд Михо. Каждое утро он подметал участок двора внутри нашего дома (между северным и южным полюсами нашего дома, напоминающего по форме подковообразный магнит) и кричал дурным голосом:
— Кто дерьмо ел, шкурки бросал? (Это, когда на дворе валялись выброшенные из окон шкурки от яблок, мандарин, гранатов и других фруктов).
— Кто дерьмо ел, кости бросал? (Это, когда валялись рыбьи, куриные, индюшачьи или бараньи кости).
— Кто дерьмо курил, окурки бросал? (Это, когда валялось слишком много окурков).
Конечно же, вместо высококультурного слова «дерьмо» Михо употреблял его народный синоним. Параллельно Михо работал носильщиком, хотя имел большую нелеченую грыжу, которую он любил всем демонстрировать.
Воспользоваться услугами курда-носильщика было очень рискованно. Купит, например, интеллигентная женщина в магазине пианино, а как его до дома дотащить? Автомобилей тогда было мало, все грузовые машины были государственными, воспользоваться ими было очень трудно и рискованно. А тут
— подбегает курд и предлагает донести пианино до дома за три рубля (до реформы 1961 года за тридцать, соответственно). Хозяйка пианино соглашается, курд ловким приемом обхватывает пианино ремнем, взваливает его себе на куртан (особый жесткий мешочек на спине носильщика), и, переваливаясь на прямых ногах, легко тащит его по указанному маршруту. Но, оттащив всего на квартал, курд кладет свою ношу на землю и отказывается нести дальше:
— Не могу, хозяйка-джан, тяжело очень, добавляй еще три рубля, а то уйду! — и делает вид, что уходит, оставляя интеллигентную хозяйку один на один с неподъемным пианино. Магазин, где можно было найти еще носильщиков — далеко, отойдешь от дорогой вещи — тут же сопрут и затащат в ближайший двор. Что делать, хозяйка соглашается добавить. Таких псевдоотказов за всю дорогу бывало обычно несколько, и курд «выставлял» хозяйку на сумму, соизмеримую со стоимостью пианино.
Занимались курды и спекуляцией. Не на биржах, конечно, которых тогда и в помине не было, а так, в бытовом и справедливом смысле этого слова. Начнут «давать» в магазине какой-нибудь дефицит (а тогда все было дефицитом!), например, стулья. И тут же у магазина выстраивалась очередь в километр. А в очередь обязательно вставал какой-нибудь вездесущий курд. И тут же по своему «телеграфу» он вызывал целую ораву курдов, которые пристраивались к нему. Вот и доставались все стулья курдам, а они тут же перепродавали их гражданам, которым этих стульев не хватило. Вот что такое настоящая спекуляция, а не то, что имеют в виду теперь, придавая этому слову позитивный, даже героический оттенок.
Поэтому и существовал на Кавказе анекдот, имеющий общую структуру с такими известными «перлами», как, например: «Один русский — это водка, два русских — драка, трое русских — партсобрание». И так про другие нации, а про курдов говорилось: «Один курд — это ничего, два курда — совсем ничего, а три курда — очередь за стульями».
Одевались курды в те годы, а это почти полвека назад, в основном, на национальный манер. Особенно выделялись женщины, которые повязывали голову цветным платком, заплетая его наподобие тюрбана, кофточки носили цветные плюшевые. Множество юбок надевали друг на друга — брали цельные отрезы тканей, нанизывали на шнурок, как занавески и затягивали на талии. Верхние юбки были наиболее нарядные — из плюша и даже из панбархата. Русские женщины такие юбки называют «татьянками».
Обувь и у женщин и у мужчин обычно изготовлялась из куска сыромятной кожи, стянутой шнурками, наподобие индейских мокасин; наиболее богатые курды носили мягкие обтянутые «азиатские» сапоги — желтые, коричневые и черные.
Сейчас, ориентируясь на телепередачи, можно заметить, что современные курды, проживающие в Европе, одеваются по европейски; тогда же, а тем более в Грузии, было иначе.
Интересными были у курдов свадьбы. Где-нибудь в селах или маленьких городах они нанимали крупный грузовой автомобиль — «студебеккер» какой-нибудь или ЗИС-5, и молодожены вместе с гостями устраивались в открытом кузове. Какой курд не любит быстрой езды? Грузовик мчит по проселочным дорогам, а в кузове курды отплясывают свой любимый «кочарик». Танцующие сцепляются друг с другом мизинцами, образуя вокруг новобрачных круг, и начинают вращаться туда-сюда, под заунывные однообразные звуки зурны.
В Тбилиси же курды выбрали себе свадебным транспортом трамвай. Это куда удобнее грузовика — и ход плавней, и крыша от дождя есть! Одна беда — «кочарик» приходилось танцевать не по кругу, а растянувшись цепочкой вдоль вагона — от площадки до площадки. На одной площадке располагались «зурначи»
— музыканты, а на другой — молодожены. Вот и колесил свадебный трамвай по городу, а в вагоне во всю шумели свадебные песни и пляски, на наш взгляд, правда, весьма заунывные.
Надо сказать, что молодые курдянки (так рекомендует называть женщин этой национальности орфографический словарь), бывают весьма привлекательными, похожими на молодых цыганок.
У нас в школе работала уборщицей миловидная молодая курдянка лет восемнадцати — нередкий персонаж моих эротических сновидений. Мы же, жестокие кавказские школьники, дразнили ее «курдянскими» словечками, смысла которых сами же не понимали:
— Курэ варэ табике! — кричали мы и корчили ей рожи, а юная уборщица с перекошенным от злости лицом бегала за нами со шваброй.
— Зоарэ варэ, бовэ таго! — тогда заклинали мы, и бедная девушка, схватившись за сердце, падала в полуобморочном состоянии на стул.
Что означали эти слова, я так до сих пор и не знаю, но взяты они из лексикона самих курдов, часто устраивавших громкие перебранки между собой.
Но какая же связь между институтом Академии Наук Грузии, куда я шел устраиваться на работу, военными казармами и курдами, избравшими безымянную горку своим местожительством?
А связь простая — органолептическая (русский язык надо знать!), а конкретно — обонятельная. Туалетов в жилищах курдов предусмотрено не было, а ходить в казарменные туалеты было далековато, да и в сыромятных мокасинах туда не зайдешь, а резиновых сапог у курдов на этот случай не было. Вот и «ходили» они по нужде прямо на безымянной горке, отойдя немного от входа в свои жилища. А если отойти немного от этих хижин, то получалось как раз у стен высоконаучного академического института, так что институт со сложным названием оказывался в сложном положении, в этаком «дерьмовом кольце», через которое нашим сотрудникам приходилось каждый раз перепрыгивать, идя на работу.
Экспериментальный цех стоял несколько в стороне, так что рабочим от станка, целые дни облегчавшим гири-разновески рыночным торговцам, прыгать через зловонное кольцо не приходилось.
Сейчас умудренный жизненным опытом, я подумываю: что, может, простодушные курды таким своеобразным способом выказывали свое справедливое отношение к той науке, которая «творилась» в стенах института? Но тогда по молодости, да и по глупости, я не смог понять этой сермяжной правды мудрого народа!