Тернистый путь

Тернистый путь

Шурка вернулся из школы домой мрачный, взъерошенный, как воробей, узнавший, что такое кошкина лапа, и к тому же со здоровенным, густых лиловых тонов синяком под правым глазом. Мать ахнула:

— Это кто же тебя так разукрасил?

— Подрались! — буркнул Шурка, кинул на диван портфель, набитый учебниками и тетрадями, и, подойдя к настенному зеркалу, стал изучать свое изображение. Синяк был ужасно некрасивым! Шурка скривился плаксиво.

— Опять небось на кого-то картинки рисовал?

Шурка ответил матери с вызовом:

— А зачем он девчонок обижает? За косы их дергает и вообще! К маленьким тоже пристает, дразнит их. Думает, если он всех сильнее, так ему все можно!

— Это кто же у вас такой разбойник?

— Валька Дубов, кто же еще!

Шурка еще раз с сожалением поглядел на свой синяк, обернулся, сказал с жаром:

— Я, мама, знаешь как Вальку Дубова нарисовал? В виде дуба! Только с его лицом. У него ротяра здоровый, как щель на почтовом ящике, так я ему еще прибавил! И уши навесил, большие-пребольшие, как у слона. Сучья у дуба врозь торчат, будто это Валька руки расставил, хочет кого-то сцапать. На правом суке часы на золотом браслете, он хвастал, что ему их на рожденье подарили. А надпись знаешь какая? — Шурка засмеялся и продекламировал:

Есть в нашем классе дуб зеленый,

Златая цепь на дубе том!..

— Картинку свою ты этому дубу прямо в его сучья сунул?! — спросила мать.

— Нет! Мы с Витькой Снежковым ее в классе на переменке повесили на доску. Ребята, девчонки стоят рассматривают, смеются. Вдруг он заявляется, Валька. Растолкал всех, подошел. Мы с Витькой стоим у доски. Он ко мне: «Твоих рук дело?» Я говорю: «Моих рук дело». Тут он мне… врезал! Я ему, конечно, сдачи дал. Но он же всех в классе сильнее…

— А Витька, твой дружок, куда смотрел?! Почему он тебе не помог?

— Витька, как только стали драться, сразу убежал. Я ему это предательство припомню! Я его так нарисую — он у меня попляшет!.. Мы, мама, довольно долго дрались так на так, а потом Валька к-а-а-к дал мне, я полетел и… об парту. И вдруг входит Елена Ивановна…

Шурка с дивана взял портфель, достал из него конверт, отдал матери.

— Вот! Вызывает! Сказала, чтобы отец пришел вместе с тобой… Мама, ты папе не говори про драку… вообще! Сходи сама к Елене Ивановне, хорошо?

Мать усмехнулась:

— Как же я могу отцу не сказать про твою драку, когда у тебя такое доказательство на лице!

— Я скажу, что упал и ушибся. Или наткнулся на что-нибудь!

— Нет, сынок, врать нельзя родителям, а тем более родному отцу. Ничего, пусть он тебя отругает как следует. И в школе пусть поучат, а то больно резвый стал, на всех кидаешься с карандашом… Холодное-то прикладывали к синяку?

— Прикладывали! Ребята свои пятаки для метро мне давали. Я мочил под краном, прикладывал. Не помогло! — горестно сказал Шурка и ушел к себе в комнату переживать…

Отец, рабочий сцены, пришел из своего театра поздно. Тоже мрачный и чем-то сильно расстроенный. Мать рассказала ему про Шуркину драку, но отец неожиданно для матери ругать Шурку не стал, а, наморщив тяжелый, квадратный лоб, сказал так:

— Шурка ни в чем не виновен. Не он драку начал, да к тому же еще и синяк заработал!

— Ты, отец, ему скажи, чтобы он перестал смешные картинки рисовать на всех, кто только под руку ни подвернется!

— Картинки! — сухо, с иронией сказал Шурка. — Не картинки, а карикатуры и дружеские шаржи. Пора бы знать.

Отец подмигнул сыну и твердо сказал матери:

— В школу я не пойду! Поди сама и скажи, что твой сын художник, сатирик, его ребята «Кукрой» зовут… в честь Кукрыниксов.

— Они меня зовут «Кукрой-Мукрой», — уточнил Шурка.

— Скажи, что того мальчишку, который нашей Кукре-Мукре синяк подставил, надо примерно наказать, чтобы он на всю жизнь запомнил, что на критику нельзя отвечать кулаками… И все об этом! Давай ужинать!..

…Поужинали молча. Шурка принес свой альбом, стал тут же, за обеденным столом, что-то рисовать. Мать подала отцу стакан чаю, спросила робко:

— Ты что такой хмурый, Вася? Неприятности у тебя?

— С режиссером поругался! — сказал отец. — С этим… молодым, с Никишевым. Без году неделя в театре работает, а уже позволяет себе… «Вы, говорит, Василий Семенович, опять в третьей картине задник небрежно закрепили. И опять у нас облака ходуном ходили, зрители, говорят, даже смеялись, хотя это самая драматическая картина в спектакле». Я ему как бы в шутку, но со значением отвечаю: «А вы мне, Николай Львович, стимул из директорского фонда обеспечили за эти ваши облака?!» Тут он взвился. «Вы, говорит, только и думаете, как бы десятку сорвать в порядке материального стимулирования. А зарплату за что вы получаете? Вы, говорит, как та лягушка, с которой, знаете, опыты делают. Пока током ее не простимулируют, она лежит, как бы бездыханная, ток поднесут — она начинает лапками сучить». Ну, тут я ему выдал. За лягушку, за лапки, за все. Научно выдал! Я его еще на местком выставлю — за оскорбление.

Отец, наверное, долго бы еще бушевал, понося дерзкого режиссера Никишева, если бы не Шурка. Он протянул отцу свой альбом и сказал:

— Папа, посмотри!

Отец посмотрел и стал медленно багроветь. Его лоб еще больше отяжелел.

— Что это значит? Что ты тут намазюкал?

— Опытную лягушку! Которую стимулируют. Видишь, человеческая рука держит десяточку на проводе? Ее надо бы красным карандашом, десяточку… Я сейчас принесу!

— Обожди! Это же ты, свиненок, на меня нарисовал дружеский шарж?

— Почему на тебя?! — испугался Шурка. — Я вообще нарисовал.

— А почему лягушка на меня похожа? Зачем ты к ее поганому туловищу человеческую голову приспособил?! Вот же мой нос у нее на физиономии… и глаза мои!

— Да что ты, папа! — засуетился Шурка. — У тебя совсем не такой нос. И глаза не такие! Сейчас я тебя нарисую, ты сам увидишь!

Шурка отбирает у отца свой альбом и начинает с лихорадочной быстротой рисовать дружеский шарж на отца. Отец обиженно сопит, ждет. Мать вздыхает. Закончив набросок, Шурка с опаской придвигает к отцу альбом.

— Вот! Теперь это ты, а не лягушка! Посмотри!

Отец берет альбом. С листа бумаги глядит на него не лягушка, а смешное и странное создание с нависшим лбом и маленькими, навыкате, глазами. Вроде и не похоже на него, но тем не менее это он!

Закатив Шурке увесисто-звонкий подзатыльник, отец рывком молча встал из-за стола и вышел из комнаты.

Тернист ты, путь сатирика!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.