Ода профессионализму

Меня выбрали тамадой, я был в ударе, дело было знакомое, и вечер прошел прекрасно. У меня уже был билет на Курск, поезд уходил точно в полночь с Курского вокзала, времени, чтобы добраться до вокзала было предостаточно.

Чтобы «выкурить» посетителей из зала часов в 11 вечера, уже начали гасить свет на секунду-другую, и вдруг при очередном «затмении» я почувствовал, что меня обняли за шею и поцеловали. А зажегшийся вслед за этим свет, вырисовал передо мной стройную улыбающуюся женщину с загадочным и многообещающим взглядом.

Я узнал сотрудницу Мони по лаборатории, которой я заинтересовался еще раньше, но познакомиться — никак не выходило. А тут — все само собой. Звали эту сотрудницу Лорой.

Что произошло далее, вспоминается, как в тумане. Мы шли пешком на Чистые Пруды, где жила Лора, пели на ходу, и в перерывах между песнями мне даже казалось, что я слышу гудок моего, отходящего в Курск, поезда. Мы конспиративно поднялись на второй этаж бывшего генеральского особняка, где в огромной коммунальной квартире с десятком жильцов, в большой комнате с видом на Чистые Пруды жила Лора.

Мы выпили у Лоры какой-то странный напиток, который хозяйка приготовляла, сливая в одну бутылку все, что оставалось от прежних выпивок. Но я тогда так и не понял, что пью, да и мне было все равно. И тут я заметил, что на нас, с нескрываемым возмущением, широко раскрытыми глазами, со шкафа глядел огромный черный кот по имени Мур. Заметив взгляд кота, Лора как-то смутилась, а потом вдруг неожиданно предложила… выкупать Мура.

И вот — зрелище достойное кисти Босха или Гойи — два голых, сильно выпивших разнополых человека в огромной «генеральской» ванной, ночью моют большого черного, молчащего, отчаянно сопротивляющегося кота. Мур, надо сказать, разукрасил нас на славу, но подконец успокоился, и принял происходящее, как суровую действительность, а может даже рок. И после этого купания мы с Муром стали друзьями, по крайней мере, мне так показалось: он не мешал нам с Лорой лежать в постели и заниматься чем нам хотелось.

Я прожил у Лоры безвылазно несколько дней. Не забыл я конечно и работу, позвонив наутро же Медведеву.

— Гуляйте спокойно, Нурбей Владимирович, — проговорил в трубку рокочущим басом Юрий Александрович, — здесь все будет в порядке!

Наконец загул кончился, и я уехал в Курск. Но забыть этих волшебных дней, а особенно ночей, я не мог, и через неделю уже в отпуске, снова был в Москве. С вокзала я радостно звоню Лоре, но трубку берет, казалось бы, совершенно чужой человек…

— У меня болит голова, не звоните сюда больше! — сухо проговорила Лора и повесила трубку.

Я понять ничего не смог, опыта общения с женщинами тогда у меня было не так уж много. И я совершил типичную мужскую ошибку — стал преследовать Лору. Мне удалось поймать ее в ИМАШе на работе и вынудить пригласить меня домой. Но побыть наедине сколь-нибудь долго мы не сумели, так как сразу же в гости пришла ее подруга Лена, и мы оказались втроем. Вернее, вчетвером, так как с нами был Мур, не сводивший с меня сердитых глаз. Казалось, совместное купанье было забыто, и мы с Муром — снова антагонисты.

Меня поразили странные отношения Лоры с Муром, которым я не придал значения в первую встречу. Лора, как бы, постоянно советовалась с котом, ну а тот выглядел этаким начальником. Видели бы вы ужас Лоры, когда я попытался «шугануть» Мура, но тот и ухом не повел.

Кончился вечер тем, что Лора с Муром неожиданно исчезли, оставив меня с Леной вдвоем. Видимо, так было задумано заранее, и «задумка» эта удалась. Потом от Лены я узнал, что Лора с Муром ушли на ночь к ней на квартиру. Как и следовало ожидать, времени мы с Леной не теряли, но душевно были далеки друг от друга.

Так происходило несколько раз, когда хозяйка с котом исчезали, и я оставался наедине все с новыми подругами. И все эти подруги были осведомлены о странностях Лоры. Но, тем не менее, ночь проводили со мной, ведя себя так, как будто выполняли просьбу Лоры.

Мне это надоело, и я на несколько дней переехал к Тане, сказав, что только что прибыл из Курска. А затем снова «поехал» к Лоре. Но в этот мой «приезд» я, буквально, едва узнал Лору. Я увидел перед собой душевно смущенного человека. Реакции ее были неадекватны, она стала бояться соседей, случайных голосов, слышимых только ею, даже электрического счетчика, который она считала «микрофоном инопланетян».

Оказывается, Мур исчез. Лора обвиняла всех подряд в похищении кота; хорошо, что у меня было железное алиби. Теперь, когда Мур пропал, Лора уже не боялась видеться со мной. Мы встречались и в ее городской квартире, и на ее даче, в подмосковном поселке «Луч». Казалось бы, я должен был быть доволен, так как я находился в длительном отпуске, и мы могли видеться постоянно. И Лиля уехала в отпуск, как всегда, в Тбилиси, я же сослался на работу во Львове.

Меня смущала одна из странностей Лоры. Она заключалась в том, что Лора не любила встречаться и проводить время со мной (а потом я узнал, что и с другими мужчинами тоже) одна. Все время встречи, было ли это на квартире или изредка на даче, с нами была одна из подруг Лоры. Чаще всех, почти в подавляющем большинстве случаев, это была Лена. Однако, когда я встречался отдельно с Леной, а было и такое, та не звала к себе ни Лору, ни кого-нибудь другого.

Лена была своеобразной натурой. Полька по национальности (девичья фамилия ее — Лехницкая), она была интересной и внешне, и по поведению. Лет тридцати пяти (они с Лорой ровесницы, и обе старше меня почти на пять лет) среднего роста, фигуристая блондинка с тонкой талией, пышным бюстом и бедрами, нежной белой кожей и голубыми глазами — она казалась идеальной сексуальной «моделью».

В компании она была «заводной»; однажды во время застолья в присутствии сотрудников Лоры, Лена, подвыпив, быстро разделась и, вспрыгнув на стол, «станцевала» танец живота. Я был в этой компании тоже и был поражен смелостью, дерзостью, что ли, Лены. Мы зааплодировали, но Лена, тут же оделась, и, скромно зардевшись, тихо извинилась перед компанией за свою выходку.

Лена нигде не работала, но догадаться об ее профессии было несложно. Она даже, не только посвятила меня в свою профессию, но я даже стал невольным ее «сотрудником»! Однажды, после того, как мы погуляли по парку Горького, выпили вина и закусили, она заспешила, как мне показалось, домой на Таганку, где собственно, мы и провели ночь. Но по дороге она взволнованно рассказала мне, что у нее назначена встреча с должником, который все обещает, но не возвращает ей денег. И Лена попросила меня выглядеть как можно воинственнее, чтобы испугать «должника»:

— Я скажу, что ты мой муж и боксер, и если он не вернет мне денег, то ты набьешь ему морду!

Встретиться мы должны были у церкви Мартина-исповедника на Таганке, а напротив был дом Лены, и с места встречи даже было видно ее окно.

— Мы встретимся, потом я с ним пройду домой, он вернет мне деньги, и я снова выйду к тебе. А лучше — я выгляну в окно и позову тебя. Но ты ни в коем случае не должен подниматься ко мне, пока я не позову тебя — ты спугнешь его, и он не вернет мне денег. Когда мы зайдем с ним в комнату, я открою окно, и ты будешь знать, что мы уже ведем переговоры.

Я слушал всю эту ахинею и верил Лене. Мы подошли к церкви, тогда там был какой-то архив, и около забитого входа уже стоял гражданин лет пятидесяти, элегантно одетый. Он весело, но без слов кивнул Лене и мне, она взяла его за руку и молча повела за собой, а мне жестом показала — жди, мол, здесь.

— Глухонемой, что ли, — подумал я, — но слишком веселый для этого! Те обычно мрачные, — и я вспомнил Женю-штангиста. Я прождал Лену около часа; уже хотел или уйти или подняться, но, будучи педантом, решил все-таки дождаться. И, наконец, Лена высовывается в окно и призывно машет рукой. Я мигом поднимаюсь на ее второй этаж и захожу в квартиру. Лена весела — она напевает странную песенку:

«Ивушка зеленая — пьяная, веселая — Ты скажи, скажи, не тая, — где мои три рубля?»

Лена, определенно выпивши — кто же ведет денежные переговоры, будучи выпивши?

— Виски будешь? — вдруг спрашивает Лена, и, не дождавшись ответа, достает из шкафа ополовиненную бутылку «Белой лошади» и разливает по бокалам.

— Так вернул этот хмырь тебе деньги? — недоуменно спрашиваю я Лену, — да и откуда виски, вчера вечером в шкафу ничего выпить не было?

— Ишь ты, детектив! — закокетничала Лена, — вернул, конечно, но не все, еще надо будет выбивать, — и она весело захохотала, — а выпить он принес — обмыть передачу части долга!

— Он что, глухонемой? — наконец спросил я, удивляясь тому, как быстро Лена успела допить свой бокал.

— А ты что допрашиваешь меня, правда решил, что муж мне? — неожиданно ополчилась на меня подвыпившая Лена, — не глухонемой, а иностранец — для нас это почти одно и тоже. Поэтому и виски принес, а не перцовую, как наши хамы…

Неожиданно до меня стало доходить — я же играл роль сутенера! Она договорилась с клиентом о встрече, подошла с качком-сутенером, который остался ждать ее, и чуть что — в момент будет наверху… Так что, Лена — проститутка?

— Ты что, проститутка? — с интересом спросил я у Лены

— Как грубо, ты — провинциал! — захохотала Лена, — хорошо, я проститутка, а ты сутенер! А твоя Лорка — что, не проститутка, что ли? Тебя это устраивает?

Я начал думать, устраивает ли меня это. Допустим, я сейчас пошлю Лену подальше и уйду. Ясно, что и Лора перестанет со мной встречаться. А я к ней, в отличие от Лены, испытываю и душевное влечение. Что они обе, как и их подруги — все проститутки, мне, ослу карабахскому, давно надо было бы догадаться.

Я вспомнил, как недавно поздним вечером, когда мы с Лорой и Леной втроем развлекались, в дверь квартиры неожиданно позвонили два раза. Это — Лоре. Она быстро встала и, накинув халат, вышла открывать. Я замер, прислушиваясь, но Лена растормошила меня. «Это невежливо — раззадорил даму и прекратил!» — деланно разыгрывала какой-то спектакль Лена. Она вдруг стала настолько страстной, так сексуально постанывала и повизгивала, что я перестал прислушиваться и вплотную занялся Леной.

Прошло минут пятнадцать, и Лора вернулась, по дороге зайдя почему-то в ванную. Она даже не заглядывала за занавеску, которая отгораживала кровать от остальной комнаты.

— У меня голова болит! — заявила нам Лора, — я приму цитрамон и посижу у окна, а вы продолжайте без меня!

Когда очередной раунд с Леной был закончен, та встала и подошла к Лоре. Они зашептались, и я запомнил только, что Лора ответила Лене: «В темной».

Теперь мне все стало ясно. Какой-то нетерпеливый или пьяный клиент невовремя приперся к Лоре. Та не захотела его терять, и они сделали свое дело в темной комнате (без окон) для прислуги, которую использовала как чулан вся квартира. Дверь темной комнаты никогда не запиралась, и комната эта находилась прямо у входа. Помню, когда Лора как-то не захотела, чтобы соседка увидела меня, то она спряталась со мной в эту комнату, и мы вышли только тогда, когда эта соседка зашла к себе. Так эту комнату и называли — «темная».

Итак, я попал к проституткам. Плохо это или хорошо? С моральной стороны

— плохо, но ведь Травиата и Катюша Маслова — тоже были не лучшего поведения. Зато не будут требовать верности и женитьбы — это уже хорошо. Не забеременеют — это тоже хорошо, но могут заразить дурной болезнью — это плохо. Хотя я наблюдал, как Лена и Лора блюдут гигиену — и спринцовки разные, и пасты, и шарики… Даже огромную генеральскую ванну мы втроем «принимали» то с марганцовкой, то «метиленовым синим» — сильным антисептиком, придающим воде замечательный голубой цвет. А Натаха — доцент, и на тебе — заразила меня тривиальным триппером! Конечно же — с профессионалами лучше иметь дело, чем с неумехами-любительницами. И я понял

— это меня устраивает! Только одно неясно — для чего я им?

Этот вопрос я задал Лене. Она задумалась, но ответила доходчиво и без смеха.

— Эти клиенты — наша работа, для нас они — не мужики. Нам даже наплевать, молод он или стар, блондин или брюнет. Лишь бы не был больным, психом или страшным уродом, как Квазимодо. Лучше всего иностранцы — мы знакомимся с ними на выставках, у гостиниц, через подруг. Они чистые, много не болтают, и не обманут, как наши хамы. Но повторяю, клиенты — не мужики! А тебя мы любим, особенно Лора. Ты, правда, молодой, наивный и глупый, — не обижайся, но это правда, я же твоей науки не касаюсь! Но зато — не хитрый врун, и не подлый, как большинство вашего брата — мужиков! С тобой все можно

— ты не пойдешь хвастаться и болтать вокруг. Да и как мужик ты хорош — сильный, фигуристый, и в «этом» отношении — как племенной бычок, тебе и двух баб мало! — Лена захихикала. Ну, и защитишь бедных женщин, если надо будет!

Мы выпили виски «глухонемого» иностранца за наш симбиоз, и к вечеру, как верные друзья вернулись к Лоре. Так наша «развратная» жизнь продолжалась весь мой отпуск. Продолжалась она и после — я ездил в Москву каждую неделю — в четверг или пятницу выезжал, а в понедельник или вторник возвращался. Лекции у меня были во вторник, Ученые Советы и заседания кафедры — в среду. Так что, я управлялся. Науку я «делал» везде — и дома, и в Москве, и в поезде — голове-то думать не запретишь!

С Таней я встречаться перестал. Мы перестали звонить и писать друг другу, наша любовь умерла естественной смертью.

А что касается профессионалов, то они тоже разные бывают — и утерявшие душевные качества, и наоборот, обострившие их у себя. Лору-то и профессионалкой назвать нельзя — она и в личных отношениях и в сексе была как любовница. Ей нужна была душевная теплота, и она действительно, без ревности, но любила меня.

Лена же была профессионалкой высокого класса. Камасутру должна была писать именно она. Ее быстрый взгляд, точные движения, до долей секунды выверенный вздох или стон — все поражало талантом и отточенностью. Бывают гении дзю-до, или гении танца; она же — гений секса, секса профессионального.

Бывали ситуации, когда у меня с ней определенный нетривиальный акт затягивался и грозил превратиться в бесконечное мучение. Лена умела вовремя почувствовать, когда наступал наилучший, оптимальный момент для ее вмешательства. Тогда, на секунду отвлекаясь от «дела», и, подняв на меня взгляд, она быстро произносила лишь одно слово — глагол в повелительном наклонении — и «миг последних содроганий» наступал тут же, незамедлительно!

Нет, я не назову этот глагол, я не хочу раскрывать профессиональных тайн специалистов! Нет, это не то, что вы подумали, это можно воспринять двояко, в том числе и как призыв к окончанию, прекращению действа. Нет, это и не другое — оно слишком пошло и даже где-то смешно. Это — единственное в своем роде слово — оно чисто, остроумно и неожиданно, поощрительно, задорно и чрезвычайно сексуально! Почти как «обло, огромно, озорно, стозевно и лаяй» в эпиграфе у Радищева.

Гадайте — не отгадаете, если только не спросите у настоящих профессионалок! Боюсь, однако, что не осталось больше таковых! «Нет больше турок, остались одни проходимцы!» — как кричал с минарета Тартарен из Тараскона. Это его изречение мне очень по душе!