Глава седьмая

19 января последний раз восход застал нас в Чернигове. С рассветом мы с ликованием собрались на месте, куда постепенно прибывали определенные для офицеров сани. К офицерам были также причислены лекари Бопп и Мауц. Последний с сердечным сожалением расстался со своей дамой, отклонив разные выгодные предложения на случай, если он решит остаться в стране. Он и Бопп были в достатке снабжены деньгами и припасами. К нас присоединились несколько баварцев, вестфальцев и гессенцев. Унтер-офицеры и солдаты в большинстве своем были вюртембержцы. В общем, включая офицеров, было около 130 человек.

В 10 часов утра мы с воодушевлением выступили в путь. Офицеры должны были делать остановки вместе с рядовыми — распоряжение, которое должно было очень замедлить наше возвращение и которое уже в Чернигове заставило нас договориться: в первом же месте, где мы встретим коменданта, протестовать против такого порядка на марше и требовать ускорить поездку для офицеров. Мы двинулись по дороге на Бобруйск и делали небольшие дневные переходы. Уже на третий день после нашего отъезда из Чернигова, 21 января, мы с досадой должны были устроить дневку. Наши возражения ничего не дали. Через Лохев, Речицу, Горвель и Поболову мы шли по лесистым местностям, часто в сопровождении стаи воющих волков, и прибыли, сделав в промежутке еще три дневки, 2 февраля в Бобруйск. На всем пути нас принимали более или менее любезно, как только жители узнали, что мы стали из врагов друзьями. Лишь проклятый офицер ополчения со своей командой не мог и не хотел дружить с нами.

В Бобруйске мы снова отдыхали один день и использовали его для того, чтобы подать жалобу коменданту крепости полковнику фон Бергману на устройство нашей перевозки и обращение со стороны офицера ополчения. Наши жалобы были признаны обоснованными, и нас немедленно избавили от командования этого офицера. И хотя солдаты остались под его командованием, ему очень настоятельно рекомендовали хорошо обращаться с ними. Мы получили в командиры офицера из нашей среды, подполковника фон Берндеса, а для нашего эскорта — двух дюжих добродушных порядочных казаков. Паспорта и прочие бумаги были вручены г-ну фон Берндесу и лишь маршрут — одному из казаков. Итак, 4 февраля мы расстались с нашими пешими солдатами и продолжили обратный путь на санях. Капитан фон Бутч и я для более удобного передвижения на первой дневке в Рипках купили сани, в которых мы хорошо укрывались от холода.

Уже в первый день мы почти что пожалели о расставании с нашим офицером ополчения, так как получили плохих лошадей для упряжки, но в последующие дни этот недостаток был устранен благодаря нашим казакам, а сами мы затем нередко позволяли себе со строгостью и даже угрозами требовать от местных властей хороших лошадей. Наше передвижение ускорилось, и уже после первых дней наши казаки были вынуждены оставить лошадей и вслед за нами воспользоваться санями. 5 февраля в Клуске мы встретились с баварскими и саксонскими офицерами, которые содержались в плену в Нижегородской губернии и были в дороге уже с 29 ноября прошлого года. Они не уставали расхваливать любезность и энергию, с которыми тамошний губернатор способствовал их возвращению, и удивлялись препонам, которые так долго чинились нашему отъезду из Чернигова.

Начиная с Бобруйска, мы следовали не трактом, а небольшой дорогой, по которой мы, однако, передвигались не менее быстро. Мы миновали довольно большой город Слуцк, местечко Романев, город Несвиж, который еще сохранял следы произошедшей здесь жаркой битвы русских с австрийцами и поляками, Слоним, также значительный город, приятный Изабелин, Гродек и 16 февраля прибыли в Белосток, проделав до него из Бобруйска за 13 дней дистанцию в 355 верст, или 102 немецких часа. Почти везде, за немногими исключениями, нас принимали любезно, хотя бесплатного довольствия нигде не было. Погода была холодной, но сносной, санный путь, как правило, хороший. Пейзаж носил повсюду северный характер. Некоторые местности были покрыты лесами, другие настолько обезлесенные, что жителям приходилось для отопления и приготовления пищи пользоваться соломой. Нигде природа не обнаруживала ландшафта, какой находишь в Германии, местность сплошь была очень монотонной. Даже долины, в которых текут ручьи и реки, кажутся одинаковыми — иными словами, скучными.

В Белостоке, к нашей вящей радости, мы встретили вюртембергского майора фон Зейботена, назначенного принимать от российских властей возвращающихся вюртембержцев, и кригс-комиссара Руоффа, который должен был снабдить их деньгами. Лишь с этих пор мы могли видеть в себе снова свободных людей. Из месячного содержания, которое каждый из нас получил авансом, и денег, которые мы дополнительно заняли у Руоффа, мы приобрели самую необходимую одежду. А большая часть оставшегося была потрачена на блюда, которых мы давно были лишены, на хорошую еду и порядочные напитки.

Здесь я получил от полкового врача Поммера лекарство, которое наконец полностью избавило меня от столь длительного недуга — диареи. Майор фон Зейботен сказал мне, что король поручил ему собрать обо мне сведения, так как до Вюртемберга дошли слухи, согласно которым я якобы поступил на службу в Немецкий легион, что он был рад опровержению этих слухов с моим появлением здесь и вскоре пошлет известие об этом в Штутгарт. И что я, кстати, после моего пленения приписан к 5-му кавалерийскому полку{364}.

Наше пребывание в Белостоке продолжалось восемь дней, которых было довольно, чтобы мы несколько отдохнули от предыдущих тягот, но недостаточно, чтобы получить больше, нежели слабое подкрепление для предстоящих трудностей.

У города приятное местоположение, частью хорошо выстроенные дома, которые обязаны своим появлением эпохе прусского господства. Трактиры можно считать неплохими; с ними мы, конечно, познакомились самым детальным образом, тогда как до остальной жизни и деятельности нам не было дела.

Майор фон Зейботен предписал нам маршрут, которого мы должны были придерживаться вплоть до Людвигсбурга. Наше путешествие должно было проходить на подводах, в санях или повозках, везде нам были гарантированы свободный постой и пропитание — установление, которое уже само по себе для солдата приятно, нам же оно было желанно вдвойне, так как при наших скудных средствах мы не видели возможности совершить большую часть долгого пути иначе как побираясь. О дневках, конечно, речь уже не шла — напротив, король выразил желание, чтобы мы по возможности ускорили наше возвращение домой. Желания всех нас совпадали с этим приказом, и если мы проводили больше одной ночи в одном и том же месте, вина в этом была не наша. Между тем легко можно было предположить, что наше путешествие, пока мы не достигнем немецкой границы, будет не столь скорым и встретит препятствия в нелюбезности российских комендантов, а также в злонамеренности жителей герцогства Варшавского, которые видели теперь в союзниках России своих врагов.

Предписанный нам маршрут проходил большей частью по тем же дорогам, которыми я следовал ранее, будучи пленным или при возвращении из кампании 1812 года, поэтому я воздержусь от повторения уже известных вещей и ограничусь преимущественно рассказом о более или менее интересных событиях во время путешествия.

После того как в Белостоке к нам присоединились полковник фон Зеегер{365} и капитан фон Зоннтаг{366}, 24 февраля под командой первого мы выехали из этого города по дороге на Плоцк. В тот же день мы были в Тыкочине, первом городе в герцогстве Варшавском, а в последующие 4 дня проехав через Ломжу, Остроленку и Пултуск, 28-го без особых приключений по пути прибыли в Плоцк. Здесь за недостатком подвод мы отдыхали, а 2 марта перебрались через Вислу у Гумина. По пути Бутч и я на наших скверных лошадях и потому, что наш извозчик не знал дороги, потеряли своих спутников, и лишь 3 марта, после того, как мы проехали очертя голову две станции в ускоренном темпе на почтовых лошадях, нам удалось догнать их в Калише. Когда же мы подъехали к заставе этого города, караульный офицер задержал нас, объявив чуть ли не беглыми французскими пленными, и отвел в караульню, где нас осыпали оскорблениями. После долгих препирательств нас наконец отвели под охраной к коменданту города, и после краткого допроса он нас отпустил. Следствием этого неприятного случая было то, что в позднюю ночную пору мы уже не могли получить квартиру на постой, а должны были искать кров в заведении. По счастью, мы попали в Hotel de Pologne, владелец которого, господин Вёльфель, был родом из Штутгарта. Он не только любезно принял нас, но и трактовал нас при выставлении счета как своих земляков. На следующий день нас определили на постой к любезному человеку по имени Майер, где я после долгого времени впервые почивал на перине. Перед нашим отъездом далее 5 марта г-н Вёльфель еще угостил всех глинтвейном и прочими изысканными напитками.

За Острово уже всех путешествующих угораздило, как ранее капитана фон Бутча и меня, сбиться с пути и попасть в деревню, где стояли русские пехотинцы, впавшие в то же заблуждение, что и караульный офицер на заставе в Калише. Так как эти люди ничего не хотели слушать и уж тем более после того, как полковник фон Зеегер обошелся с ними очень резко, нас по нашему требованию, наконец, под усиленным конвоем и со множеством издевательств и оскорблений потащили в Пшигодице — красивое поместье, принадлежащее князю Радзивиллу, к высшему офицеру. Но мы едва не попали из огня да в полымя. Русский припомнил нам по высшему счету сабельные удары, которые полковник фон Зеегер щедро отвешивал солдатам, и грозил отослать нас обратно в кандалах в Калиш. Наш начальник, однако, столь же живо отвечал на эти угрозы, и мы наконец заключили мир. Причем мы узнали, что солдаты спокойно отпустили бы нас восвояси, если бы мы проявили к ним некоторую щедрость. Теперь же ожесточение солдат против нас достигло такой степени, которая заставляла нас опасаться худшего. Это подвигло русского командующего принять решение собрать своих людей на следующее утро на смотр, чтобы мы между тем смогли продолжить наше путешествие и скрыться от разъяренной солдатни. Мы мирно поужинали с русскими офицерами и провели ночь во дворце. На следующий день мы добрались до силезской границы.

На пути от Белостока до границы Силезии наши дела обстояли так, как мы и предвидели. Русские коменданты в Польше выказывали не более старания поскорее отправить нас дальше, чем это было в самой России. Некоторые не знали и названия Вюртемберга, другие по меньшей мере не имели представления, где он находится. Но все полагали, что это должна быть маленькая страна, ибо они слышали о ней мало или вообще ничего, так что для России союз со столь слабой державой вряд ли представлял большую ценность, а на них едва ли возложат серьезную ответственность, если они не будут способствовать ускоренному продвижению нашей небольшой группы в той мере, как мы того желали. Помимо этого, камнем преткновения для русских всегда было то, что мы раньше сражались против них и присоединились к ним лишь тогда, когда им улыбнулась военная фортуна.

Польские власти были, естественно, еще более равнодушными. Они не могли благожелательно относиться к нашему возвращению, так как хорошо знали нашу цель — умножить число их врагов. Среди жителей было заметно общее уныние из-за неудач французского оружия, и те же люди, которые ранее радушно принимали нас в качестве пленных, теперь выказывали нам не только равнодушие, но и ненависть и удовлетворяли наши просьбы так дурно и в таком мизерном количестве, как только было возможно. Правда, герцогство бесконечно пострадало из-за войны, и если оно и до того было бедным, то теперь в буквальном смысле слова доведено до нищенского состояния. Даже евреи не могли больше, несмотря на всю их энергию, получать ежедневные средства к существованию и осилить тяжелые поборы, которые на них налагали, и взывали об избавлении — только ожидали они его не от французов, в отношении которых совесть обличала их во множестве неправд, не заслуживавших снисхождения и милосердия.

Мы были рады покинуть несчастную Польшу и снова ступить на немецкую землю. Еще в тот же день, когда мы покинули герцогство Варшавское, мы переправились у Штайнау через Одер. Мы двигались по Силезии так скоро, как только могли, поскольку, хотя и будучи теперь друзьями, не могли тем не менее особо надеяться на силезцев. Мы имели на это тем меньше прав, что во время перемирия в 1813 году в Силезии размещался вюртембергский армейский корпус, и при всей сдержанности жители, мечтавшие о своем освобождении, горячо его ненавидели. К чести силезцев, однако, должен признать, что они относились к нам хотя и холодно, но не грубо и воздерживались от любых оскорбительных тирад. Высказываемое ими время от времени сожаление, что южные немцы уже в начале 1813 года не стали на сторону Пруссии и Германии, живо воспринималось и нами как справедливое.

Очутившись на немецкой земле, я использовал первое же выпавшее мне свободное время, чтобы отправить весточку моей матери, которая с моего пленения ничего не знала обо мне, о том, что я жив и благополучен. Это было 7 марта в городишке Любен. Через Хайнау, Бунцлау и Наумбург 10 марта мы достигли королевства Саксонии. В Гёрлице у нас была первая ночевка в Саксонии, на следующий день мы миновали оживленный зажиточный город Баутцен и 12-го въехали в Дрезден.

Начиная с Лаубана были заметны опустошения войны 1813 года. Повсюду виднелись пожарища отдельных домов, целых хуторов и деревень. Кое-где дома уже восстанавливались из пепла. Сам город Баутцен существенно пострадал в битве 19 мая 1813 года{367}, в нем были еще руины после большого пожара. Город Бишофсверда, полностью обращенный тогда в пепел, еще лежал в развалинах. Жители были подавлены и апатичны: слишком долго они лицезрели у себя театр войны, слишком жестоко свирепствовала она в домах и на полях, чтобы мужество жителей не было сломлено надолго, — а ведь они все еще несли тяготы многочисленных маршей и постоев.

Впрочем, добрые жители Лаузица на их плодородной земле, с их неизменным усердием, при их снисходительном правительстве, очевидно, могли залечить раны войны скорее, чем другие, менее благословенные места, в которых война пожала не такую обильную жатву. Сами мы высоко оценили готовность жителей Лаузица идти нам навстречу и более чем удовлетворять наши скромные пожелания.

12 марта пополудни по романтической дороге из Штольпена через великолепный мост через Эльбу мы подъехали к воротам Дрездена. Все укрепления, возведенные здесь французами в 1813 году, еще присутствовали и сохранялись в наилучшем состоянии. Резиденция короля Саксонского была превращена в настоящую сильную крепость. Гарнизон состоял из 12 000—15 000 русских, расквартированных у горожан, бедствия которых умножали причиняемые этими войсками расходы и их поведение. Взорванную часть моста через Эльбу починили, насколько это было возможно, деревянными балками. Из великолепной Фрауэнкирхе сделали склад. После битвы под Лейпцигом король{368} не вернулся в свою резиденцию, а содержался в качестве пленного. Вместо него страной управлял русский губернатор Дрездена князь Репнин{369}. На лицах читалось всеобщее уныние и печаль. Мы сердечно сочувствовали горестям добрых саксонцев, и, если бы мы могли этого избежать, если бы нам позволили наши денежные средства, мы не стали бы для жителей обузой на постое ни в Лаузице, ни тут. В Дрездене я сам возместил часть расходов, причиненных мной на квартире у бедного многодетного канцеляриста.

При этих обстоятельствах мы пробыли в Дрездене недолго. На следующий день к обеду мы продолжили нашу поездку и поздним вечером через Фрайберг прибыли в Эдеран.

С самого нашего отъезда в Белостоке один из нас всегда выезжал загодя, чтобы приготовить для компании квартиру и смену лошадей. Поскольку это занятие было сопряжено с большими трудностями и усилиями, никто не хотел им заниматься долго, и очередь теперь перешла ко мне. Я выехал наперед из Эдерана и оставался при этих обязанностях в Хемнице, Цвикау и Плауэне, в Хофе, первом баварском городе, и Мюнхберге до Байройта, куда мы прибыли после трехдневной поездки 16 марта.

Рудные горы и Фогтланд хотя и представляли глазу менее печальное зрелище, чем та часть Саксонии, по которой мы проехали до того, но и здесь жестокая война везде оставила свои опустошительные следы. Еще тяжелее, чем это чудовище, в обеих этих землях сказывался застой торговли и ремесла. Массы ремесленников и фабричных рабочих остались теперь, и на долгое время, без хлеба насущного. Мы стремились побыстрее избавиться от этих печальных сцен, нигде ничего не требовали от наших хозяев и удовлетворялись везде тем, что оставляли нам добрая воля и нищета жителей.

С нашим въездом в баварские земли картина изменилась. Здесь война не свирепствовала, не разрушала благосостояние страны, ее грохот был слышен лишь в отдалении. Впрочем, житель также страдал от всеобщей тяжести войны и повышенных сборов, но его домашний скарб остался невредим, а удвоенная энергия и экономность снова возмещали ему жертвы, которые он должен был принести на благо своей страны. Нас обслуживали лучше, и, несмотря на тягости путешествия, наши физические силы стали возвращаться.

В Хофе у нас был первый постой в Баварии. 16 марта через Мюнхберг мы достигли Байройта, значительного города. До сих пор, начиная с Чернигова, мы двигались на санях. Теперь наступила оттепель, скоро и радостно приближалась весна. Наша грудь расширилась, лед, сковывавший до тех пор наши чувства, растаял, равнодушие уступило место вернувшемуся веселью, потребности поделиться, лишь теперь снова проснулась в полной мере любовь к родине, к родным.

Уже давно, еще до отъезда из Чернигова, у меня на левой ноге открылась рана. Тяжести путешествия не только усугубили ее, но и произвели множество схожих ран на обеих ногах. Поэтому в Байройте меня освободили от должности квартирмейстера. На мое место заступил капитан фон Бр[уннов], однако он нашел службу слишком обременительной и продолжил поездку из Бамберга в Штутгарт, с нашими паспортами и подорожными в сумке, самостоятельно, предоставив нам самим заботиться о нашем дальнейшем передвижении.

Как ни досаден был для нас этот шаг г-на фон Бр[уннова], но при небольшом расстоянии от отечества и нашем старании следовать по маршруту за сбежавшим наша поездка не затянулась сколько-нибудь надолго. 17 марта мы добрались до Бамберга. Это старый, но хорошо выстроенный и многочисленный город на реке Редниц, через которую внутри городских стен ведет замечательный каменный мост. 18-го, поскольку дорога через Вюрцбург была заблокирована французами, которые все еще занимали крепость Мариенберг, мы поехали в Китцинген, а 19-го спустились вниз по прекрасной долине Майна в Оксенфурт, где мы взяли влево, в Мергентхайм.

19 марта вечером мы прибыли в Мергентхайм. Неописуемой была наша радость от счастливого прибытия в отечество. Власти всячески заботились о нашем постое; но не меньше усердия проявляли отдельные крестьяне и люди с высоким положением, чтобы узнать как можно более полно о нашей истории. Мы с готовностью шли навстречу, и целый вечер вплоть до глубокой ночи в нескольких трактирах, где мы ночевали, нас окружала масса внимательных слушателей. Городской комендант получил указание препроводить нас в Людвигсбург. На следующий день через Кюнцельзау мы добрались до Эрингена. Здесь от знакомого я получил радостное известие, что награжден рыцарским крестом ордена «За военные заслуги».

21 марта через Вайнсберг и Хайльбронн мы прибыли в Людвигсбург. При большом стечении народа мы приехали на Рыночную площадь в ожидании приказов губернатора. В это время один из окружавших нас справился обо мне, и когда он услышал, что я нахожусь в числе прибывших, то немедленно удалился и вскоре привел ко мне моего старшего брата. Мы с искренней радостью приветствовали друг друга, и лишь теперь, снова увидев своими глазами брата, я опять почувствовал себя дома, на родине. В Людвигсбурге нас определили на постой, на следующее утро мы последовали в Штутгарт. В нашем дорожном платье, грязные и оборванные, мы представились генералу фон Диллену, который был не менее удивлен и шокирован нашим видом, чем все до сих пор видевшие нас. Каждому из нас было объявлено здесь о его назначении. Меня причислили к полку лейб-кавалерии, стоявшему гарнизоном в Людвигсбурге. На свое обустройство я получил сумму в 20 луидоров, мне также вручили орденский крест. Мое прибытие очень обрадовало моих здешних родственников. 23 марта я отправился к своему новому полку в Людвигсбург.