Глава вторая

17 апреля мы выступили с кантонир-квартир у Ротенбурга. Два кавалерийских и три пехотных полка под командованием генерал- лейтенанта фон Франкемона составили Первый вюртембергский армейский корпус, который должен был присоединиться в Саксонии к французской армии{351}. Мы шли через Нидерштеттен, Вайкерсхайм и Мергентхайм к Вюрцбургу. В Мергентхайме мы соединились с другими полками и простились с отечеством. 20-го мы прошли мимо очень красиво расположенной крепости Мариенберг, перешли через Майн и, миновав прекрасный Вюрцбург, достигли Роттендорфа с окрестностями, где сделали дневку. Отсюда наш путь лежал к Тюрингскому лесу. Через Лауринген, мимо Вюрцбургской крепости Кёнигсхофен мы добрались 25-го в Рёмхильд, городок Саксонского королевства со старым замком. Через день мы миновали Хильдбургхаузен и Шлойзинген, на следующий день шли через Тюрингский лес до Кёнигсзее. 29-го у нас была последняя дневка в Гейльсберге и местечках в округе, в следующие дни мы продолжали наш марш через Рудольштадт, Йену, Камбург и Наумбург до окрестностей Лютцена, куда мы прибыли вечером 3 мая.

Здесь началась наша кампания, но прежде чем я расскажу о ней, хотел бы еще оглянуться назад на земли и население, которые я имел возможность увидеть на нашем пути. Та часть Вюртемберга, где мы пересекли границы отечества, принадлежит к красивейшим местностям страны. Долина Таубера у Мергентхайма прелестна, и с нескольких точек открываются очень живописные виды. Жители не особо зажиточны, отчасти потому, что их главный источник пропитания — виноделие, отчасти потому, что религия и обычай не в такой степени приучили их к усердию и умеренности, как это имеет место в Старом Вюртемберге{352} {353}. Если покинуть долину Таубера и следовать по шоссе в Вюрцбург, пейзаж становится менее привлекательным, хотя можно видеть несколько местечек, которые все же вполне заслуживают наименования красивых. Но как только у крепости Мариенберг открывается вид на Вюрцбург и долину Майна, [путника] ошеломляет картина, с которой мало что может сравниться в Германии; пожалуй, она непревзойденная. Сам город Вюрцбург большой и хорошо населенный, улицы приветливы, дома хорошо выстроены. Местоположение дворца рядом с Майном замечательно. За Вюрцбургом начинается равнина, виноградников уже нигде не видно.

Народ, жизнерадостный и бодрый в долине Майна, далее отличается более строгим характером. Многочисленные постои уже наложили отчетливый отпечаток. Крепость Кёнигсхофен находится на широкой равнине, значение ее не весьма велико. У Шлойзингена мы хотя и встретили прежнюю предупредительность жителей, но гостеприимство стало более экономным, потому что после первого нашего пребывания здесь они повидали у себя уже некоторых непрошеных гостей. То же самое замечание напрашивалось, когда мы продвинулись далее в саксонские земли.

Университетский город Йена — приятное, красиво расположенное место, и, проезжая по его улицам, я с удовольствием вспоминал разные правдивые и выдуманные каверзы, которые приписываются тамошним студентам и рассказы о некоторых из которых я слышал ранее. Еще больше таковых мне выложил вечером веселый священник из Лёбштадта. Но особенно интересным было для меня описание им поля сражения и битвы 14 октября 1806 года, которому он, так сказать, был свидетель.

В городе Наумбург я охотно задержался бы подольше, частью из-за его прославленной ремесленной деятельности, частью чтобы, может быть, услышать несколько преданий о гуситских войнах и осаде города{354}, но обстоятельства влекли нас вперед.

Везде в саксонской земле нам было хорошо заметно, что мы следуем тем же путем, по которому уже долгое время проходили очень и очень многие до нас, и что не столь хороший прием следует приписать не злой воле, но обнищанию жителей. Все еще особенно болезненными были для жителей в окрестностях Йены раны, оставленные войной 1806 года. Местность в общем можно назвать красивой, хотя у нее и нет того очарования, которое восхищает в некоторых землях Южной Германии. Главный источник пропитания народа составляют земледелие и скотоводство.

Уже 23 апреля, когда мы еще были в границах Вюрцбурга, отчасти для обучения команды и молодых офицеров, отчасти потому, что неприятельские партии уже проникли до Тюрингского леса, на ночевках начали выставлять пикеты, а в самих местах ночлега держать часть команды в готовности для отражения возможного нападения. Длительное время эту предосторожность считали излишней, однако вскоре она успешно оправдалась, ибо 30 апреля утром перед рассветом перед нашими караулами действительно показался отряд казаков, которые, впрочем, увидев, что мы были настороже, после нескольких выстрелов спешно ретировались. 2 мая я должен был остановиться на постой в Приснице, а прибыв туда с несколькими всадниками, [увидел,] что они (казаки. — Прим, ред.) только что перед нами покинули деревню вместе с двадцатью прусскими гусарами. Мы заметили, что жители сначала приняли нас за пруссаков и были разочарованы, обманувшись в своих ожиданиях. У Наумбурга нам встретилось много раненых, которые рассказывали о сражении под Лютценом и о победе французов{355}. Неподалеку от Наумбурга мы приготовились было сражаться, но это был французский корпус, который мы приняли за неприятеля и который рад был видеть в нас союзников. Вечером мы прибыли на поле сражения у Лютцена на широкой равнине и рядом со сгоревшей во время битвы деревней разбили наш бивуак. Было уже очень темно, поэтому бойня, которая продолжалась здесь в течение двух дней, осталась сегодня еще скрытой от наших глаз.

Ночью были приведены двое раненых прусских унтер-офицеров, которые передали нам подробности о битве, причем не скрывая, как озлоблены пруссаки на тех немцев, которые еще воюют в рядах французов. Само собой разумеется, что обоим раненым была все равно оказана вся необходимая помощь, которую они так же с благодарностью приняли. С наступлением нового утра нашим глазам открылась ужасающая кровавая картина. Бесчисленное множество мертвых, изуродованных трупов, оружие и амуниция всех родов, разбитые телеги и орудия покрывали все наши ближайшие окрестности. Наверное, не один из наших молодых солдат мечтал [тогда] вернуться обратно к безопасному родительскому очагу. Нам долго не давали приказа выступать, похоже для того, чтобы новые солдаты могли сначала привыкнуть здесь к их новому ремеслу.

Наконец, 4 мая около 10-го часа мы выступили, прошли часть поля сражения и к полудню соединились у Пегау с 4-м французским армейским корпусом под командованием генерала Бертрана, к которому мы теперь относились. Оставив Лейпциг слева, мы повернули, преследуя армию Блюхера, к Рудным горам и разбили на следующую ночь бивуак у городка Люкау. На следующий день [наш] путь лежал через богатейшие земли Саксонии — от Альтенбурга до Рохлица. Весь день мы проходили мимо больших масс пехоты и имели несколько перестрелок с пруссаками. С 6-го на 7-е мы разбили бивуак у Таннеберга , а на следующее утро достигли Миттельвейды, где была сделана общая остановка.

Через несколько часов отдыха эскадрон, в который входил я, выдвинулся на высоту у местности, которая уже относилась к Рудным горам, имея задачу выбить оттуда неприятеля, который стоял перед ней и в лежащем напротив лесу, но прежде чем началась атака, поле и близлежащий лес были [неприятелем] оставлены. Армейский корпус двинулся далее через Хайнихен до Райхенбаха. Здесь мы получили известие, что Блюхер уже перешел за Эльбу. Рекогносцировка, сделанная на два часа пути перед нами перед Носсеном, это подтвердила и, кроме нескольких взятых в плен отставших, более никаких результатов не принесла.

8-го у Херцогенвальде мы наткнулись на большую французскую армию, но сейчас же получили приказ через Таранд двигаться к Пирне и занять там [берег] Эльбы.

10 мая утром мы выполнили нашу задачу. Противоположный берег был занят русскими, поэтому мы должны были быть очень бдительны — тем не менее большая часть состава была расквартирована. 11-го мы двинулись вниз по Эльбе через Дрезден, переправились через Эльбу, где император Наполеон наблюдал за прохождением корпуса, на дорогу в Кёнигсбрюк и при непрерывных перестрелках в лесистой местности дошли до окрестностей Лаузница, который был тогда же ночью, в 9 часов, взят штурмом.

12-го мы выдвинулись в Кёнигсбрюк и разбили за городом на дороге в Баутцен бивуак, перед которым выставили аванпосты. После полудня с командой из 20 человек я делал рекогносцировку на дороге в Хойерсверду до Шморки, в часе от Кёнигсбрюка, однако не нашел никаких следов неприятеля. Через день по той же дороге была устроена вторая рекогносцировка, к которой я, как уже знавший местность, был добавлен вместе с 10 людьми и в которую также входили две роты хорватской пехоты и 20 человек неаполитанских улан под командованием их шефа эскадрона герцога де Мирелли. Кроме того, нам придали еще двух французских капитанов Генерального штаба. Наша задача состояла в том, чтобы продвинуться на два часа пути до Швепница и там, если мы не встретим неприятеля, собрать сведения о его отступлении и силах, двигавшихся по этой дороге. Я со своими егерями был в авангарде, хорваты прочесывали лес, который тянется от Шморке до Швепница и еще далее. На всем пути мы не заметили ничего подозрительного и лишь когда подошли к деревне Швепниц, то увидели, как два всадника с той стороны местечка скачут с отпущенными поводьями по дороге в направлении к лесу.

Хотя мы погнались за ними, но догнать не смогли. Жители деревни уверяли, что это были крестьяне из их местности, которых, вероятно, опасение лишиться своих лошадей заставило спешно убегать. Не имея возможности проверить правдивость этих сведений, мы полагали необходимым соблюдать величайшую осторожность и поэтому окружили всю деревню караулами, а при въезде в местечко была поставлена пехота. По приказу командующего я немедленно проследовал вместе с ним, двумя офицерами Генерального штаба, хорватским капитаном и хорватским лейтенантом в дом священника, где мы подробно расспросили священника, старосту и учителя о неприятеле, а капитан записал их показания. Допрос продолжался около часа, и тем временем, поскольку все оставалось спокойным, постепенно в доме священника собрались один за другим все офицеры-хорваты. Допрос как раз подходил к концу, как спешно вошел один хорват, отозвал своего капитана и сказал ему на ухо несколько слов. Тот с испуганным лицом оборотился к нам и рассказал, что в лесу показалось много прусских гусар. Мы сейчас же оставили дом священника и поспешили к нашему отряду, а оттуда на близлежащую высоту, откуда можно было обозреть все окрестности деревни. Пруссаков мы оттуда, правда, не увидели, зато в большом количестве показались казаки, которые с устрашающим «Ура!» устремились из леса со всех сторон, а караулы уже спешили назад к деревне. С ними и мы. Когда мы приблизились к пехоте, то заметили, что большая ее часть оставила строй и рассеялась по деревне, а остальные собирались последовать их примеру. Они больше не слушали своих офицеров, и те тоже оставили всю надежду на спасение.

Немногочисленной кавалерии при этих обстоятельствах — в том случае, если она не желала позорно сдаться в деревне, — не оставалось ничего иного, как спешное отступление. Однако, так как вся деревня была окружена лесом на расстоянии 1500 шагов, нашу дорогу для отступления уже заняли казаки, а кроме того, сотни казаков преследовали нас со всех сторон, поэтому мы вскоре оставили тракт и попытались кратчайшим путем добраться до леса. Прежде чем мы достигли его, 3/4 наших людей были скинуты с лошадей наседающими казаками, а остальных постигла та же участь на редколесье опушки.

Я мчался на своей лошади, прикрывая спину от ударов пик своих преследователей и будучи много раз так близко от деревьев, что меня почти выбивало из седла. Наконец я выиграл небольшое преимущество и уже надеялся все же избежать плена, как вдруг, в то время как я оглядывался, мой конь внезапно встал, и я очутился перед густой непроходимой чащей. Надо было быстро решаться. С величайшим проворством я соскочил с лошади, оставив ее добычей приближающихся казаков, и, провожаемый их ударами и выстрелами, нырнул в чащу, а там пустился прочь. Чаща между тем становилась все более густой, а примерно через 100 шагов настолько глухой, что и двадцать преследователей не смогли бы там меня отыскать. Я лег ничком и затаился. Понемногу шум и выстрелы отчасти стихли, отчасти все более отдалялись, из чего я заключал, что участь моих спутников была решена. Между тем наступила ночь, и я провел ее не в самых утешительных размышлениях, в чащобе, мучимый голодом, жаждой и холодом. Наступающий день, как я ясно понимал, должен был решить и мою судьбу.

С рассветом я покинул свой бивуак в поисках менее густого леса, чтобы добраться по нему обратно к Кёнигсбрюку. Несмотря на перипетии вчерашнего дня, я, как впоследствии мог убедиться, запомнил направление, которому должен был для этого следовать. Вскоре лес поредел, и я некоторое время осторожно продолжал свой путь. Однако внезапно я оказался перед широкой проезжей дорогой и, собираясь быстро пересечь ее, увидел нескольких казаков, которые скакали по ней и тут же устремились ко мне. Участь моя была решена. Пытаться убежать в редколесье было невозможно, это лишь ухудшило бы мою участь, и я сдался без сопротивления.

Со времени выступления с поля сражения при Лютцене мы пересекали различные местности. От Лютцена через Альтенбург и до Рохлица тянется равнина. Пейзаж украшают приятные городки, а также многочисленные и красивые, особенно богатые в Альтенбурге, деревни. У Рохлица местность становится холмистой, у Миттельвайды холмы переходят в горы. Здесь вздымаются Рудные горы. Из богатой и благословенной страны попадаешь в суровую и бесплодную местность, которая, хотя и густо заселена, кормит своих обитателей не плодами земли, а продуктами человеческого тщания. У Тарандта природа смягчается, долины овеяны легким ветром, высоты венчает прекрасный лиственный лес. С каждым шагом, за каждым поворотом открывается новый романтический вид. Заметно, что приближается прославленная Саксонская Швейцария.

При выходе из великолепных долин перед тобой неожиданно открываются красиво расположенный городок Пирна, близлежащая крепость Зонненштайн, роскошные берега Эльбы. Долина Эльбы отсюда и до Дрездена чрезвычайно приятна, хотя и не столь великолепна, как между последним городом и Мейсеном. Еще недавно столь притягательный в своей мирной жизни, Дрезден стал теперь местом сбора для большой французской армии, а незадолго до того — для русской и прусской. Два пролета великолепного моста через Эльбу были взорваны французами при отступлении и временно заменены деревянными конструкциями. По ту сторону Эльбы местность становится песчаной и покрыта лесом. Деревни худые и бедные. Городки — менее приятные, чем на том берегу.

Жители Рудных гор и долины Эльбы пострадали от произошедших передвижений войск не меньше, чем население саксонских равнин, и повсюду они говорили о том, как страстно жаждут мира. Даже если они и принимали нас как немцев хорошо, мы все же чаще, чем раньше, должны были довольствоваться [лишь] благими намерениями, и нередко они не делали никакой тайны из того, что охотнее принимали пруссаков, чем своих врагов французов.

Хотя в общем мы не терпели нужды, но бывали дни, когда пропитание было в обратной пропорции к тем усилиям, которые нам нужно было совершить, чтобы раздобыть его. Провиант добывался общими реквизициями, для одиночек любые реквизиции были строго запрещены. У нас дисциплина соблюдалась хорошо, у французов же она была менее строгой, а итальянцы вообще безнаказанно позволяли себе любые эксцессы.