Дуэйн Эдди

Дуэйн Эдди, гитарист, лауреат премии «Грэмми», член Зала славы рок-н-ролла. Многочисленные записи 1950-х — начала 1960-х годов сделали его самым успешным и влиятельным инструментальщиком эры рок-н-ролла. К числу самых знаменитых его альбомов относятся Призыв к мятежу (Rebel Rouser), Потому что они молоды (Because They’re Young), Сорок миль по скверной дороге (Forty Miles of Bad Road), а также темы известных телешоу Have Gun — Will Travel и Peter Gum. Он встречался с Айн Рэнд в феврале 1967 года.

В интервью участвовал также Гарри Бинсвангер (друг Айн Рэнд, философ-объективист и поклонник Дуэйна Эдди).

Дата интервью: 9 марта 1999 года.

Скотт Макконнелл: Каким образом вы познакомились с произведениями Айн Рэнд?

Дуэйн Эдди: Я купил Источник в книжном магазине в возрасте примерно двадцати трех лет. К тому времени я уже один раз прочел эту книгу, но теперь перечитал еще раз и заинтересовался по-настоящему. После этого я купил и прочел Гимн, Мы живые и Атлант расправил плечи.

Источник, возможно, особенно заинтересовал вас отношением к искусству или личности художника?

Да. Я чту решение Говарда Рорка взорвать квартал Кортленд, и охотно проделал бы то же самое с некоторыми моими пластинками, выпущенными в перезаписи и тем самым испорченными. Компании, занимающиеся музыкальными записями, перезаписывают мои старые выступления для комплектов или новых CD, и для этого запись следует обновлять. Этот процесс может изменить микширование и всю концепцию первоначальной записи. Молодые всезнайки, работающие сегодня в звукозаписывающих компаниях, говорят: «Раньше не умели записывать так как надо» — и продолжают менять первоначальные записи в соответствии с собственными представлениями о звуке. Мне хотелось бы получить возможность уничтожить эти версии или хотя бы исправить их. Я смог участвовать в обновлении одного комплекта, выпущенного фирмой Rhino Records, — Twang Thong: The Duane Eddy Anthology, и только эта запись передает сегодня мою аутентичную музыку. Не думаю, чтобы сегодня кто-то осмелился сказать нечто вроде «старые мастера не умели рисовать картины» и на этом основании отправился исправлять старинные полотна, просветляя их или делая более яркими прячущиеся в тени участки. Однако именно это проделывается в наши дни.

Быть может, в романе Атлант расправил плечи и других романах имелись особые места или аспекты, особенно интересовавшие вас?

В Атланте меня интересовало буквально все. Этот роман прояснил мою жизнь, он буквально ошеломил меня. Я по-прежнему перечитываю его хотя бы раз в год, a Источник каждые два года. Впервые прочитав Атланта, я настолько полюбил эту книгу, что, когда в Калифорнии, где я тогда жил, появились объявления о собраниях объективистов, стал посещать их. Это было в 1963-м или 1964 году. Когда к нам приехал с лекцией Натаниэль Бранден, я познакомился с ним.

Сценки с Ричардом Галлеем, композитором из Атланта, как-нибудь повлияли на ваше отношение к музыке?

Я ощущаю известное сродство с ними. И думаю, что теперь, достигнув его возраста, соглашаюсь с его позицией более полно, чем когда впервые читал эти сценки.

Как вы познакомились с Айн Рэнд?

Это произошло в феврале 1967 года. В то время мне было двадцать восемь лет. Я сообщил Натану, что на какое-то время задержусь по делам в Нью-Йорке по дороге в Лондон, и он сказал: «Отлично, пообедаем вместе». Так что я явился на обед в его квартиру, он жил тогда в том же доме на 34-й стрит, что и мисс Рэнд.

Натан просил меня приехать пораньше, и когда назначенное время начинало уже приближаться, послышался стук в дверь. Ее открыли, и за ней оказались мисс Рэнд и Фрэнк O’Коннор. Для меня это был огромный сюрприз.

Какое впечатление произвела на вас мисс Рэнд?

В жизни мне довелось встречаться со многими звездами, в том числе Фрэнком Синатрой и Элвисом Пресли, и она обладала теми же качествами — внешним видом, искрой, уверенностью в себе и душевным теплом, что становилось очевидным с первого взгляда.

Мистер O’Коннор произвел на меня впечатление очень спокойного и достойного человека — типа Гэри Купера. Недолго побродив по комнате, он скоро нашел кресло и устроился в нем. Он держался очень дружелюбно и очень тихо. Он казался довольным тем, что мисс Рэнд была окружена всеобщим вниманием, ему было приятно следить за ней и реакцией собравшихся на нее. Она была куда более активна, подошла ко мне и завела разговор. Я сказал ей: «Мне хотелось бы, чтобы вы перебрались в Калифорнию, и мы могли бы там чаще видеться с вами». Она ответила: «Я подумывала об этом, но поняла, что никогда не покину Нью-Йорк». Я попытался распропагандировать ее и сказал: «Согласно моему опыту, когда я переезжаю через Миссисипи, направляясь на запад, то словно выбираюсь из-под одеяла; все словно бы открывается передо мной». Она ответила: «Забавно сказать, но я испытываю примерно те же самые чувства, — но когда возвращаюсь оттуда сюда. Здесь я ощущаю себя живущей в большом саду». А потом со смехом проговорила: «Однако не могу сказать, что нахожу в этом какой-то философский смысл!» Такой она была. Она часто шутила и легко смеялась. Когда настало время обеда, она спросила меня о том, где я сижу, и объяснила: «Я хочу сесть рядом с почетным гостем», эти слова доставили мне особое удовольствие, и я почувствовал себя непринужденно в ее обществе.

Потом она повела всех нас наверх, в ее квартиру, чтобы показать нам новые картины Капулетти[260] и проиграть мне свою любимую песню.

Она сказала мне, что эта песня самым глубоким образом иллюстрирует ее представление о том, какой должна быть музыка. Она сказала, что по ее мнению — совершенно правильному, — мне как музыканту будет интересно услышать ее. Ставя пластинку на диск, она пояснила, что песня эта была любима ею во все времена и что для нее эта запись является музыкальным воплощением человеческого счастья.

Песня оказалась оптимистичной и полной радости фортепианно-инструментальной пьесой под называнием Болотный огонек в исполнении Отто Добриндта[261] на музыку Герберта Кёстнера. Пластинка крутилась, я слушал, а когда музыка умолкла, повернулся к ней и спросил: «Простите, а это случайно не Песня битого стекла в Мы живые?» Она сперва удивилась, а потом позвала: «Фрэнк, Натан! Идите сюда! Идите скорее! Вы не поверите — Дуэйн с первого раза понял, что представляет собой эта музыка». Потом она повернулась ко мне с теплой улыбкой и сказала: «Я всегда считала, что среди миллионов читателей моих книг, — тут она задумалась ненадолго, и продолжила: — найдется сотня тысяч читателей, действительно понимающих, о чем я пишу». Подобный оборот был типичен для нее. Помню, что тогда мне подумалось, что не такой уж это комплимент — оказаться зачисленным в когорту из сотни тысяч других душ. Однако я тут же подумал, что она честна в своей оценке, тем более если учесть все миллионы читавших ее книги. Она была очень взволнована и обрадована тем, что я правильно понял то, что эта песня про болотный огонек стала прообразом песни о битом стекле.

Она извинилась передо мной за качество заезженной записи и пояснила, что при всем том, что она любит ее и старается как только можно оберегать, пластинка все рано износилась от частых прослушиваний. Я сказал ей, что в своих поездках по миру попытаюсь найти другой экземпляр, однако она поведала мне, что не сумела найти замену, так как весь тираж оказался распродан. Тем не менее я списал всю информацию о песне, так как у меня была одна идея: я слышал, что в архивах радио Би-би-си в Лондоне хранятся копии почти всего, что было когда-либо записано. Словом, оказавшись через несколько дней в Лондоне, я позвонил своему другу на Би-би-си, передал ему всю информацию и попросил найти эту запись. Он нашел ее и передал мне. Я взял ее в Калифорнию в студию звукозаписи и попросил своего звукоинженера почистить пластинку от всяких шумов, вызванных давлением, царапинами, шипением и всем прочим. Экземпляр, хранившийся в Би-би-си, был лучше, чем принадлежавший мисс Рэнд, однако он также был старым и шумноватым. Мы сделали пару свежих копий на ацетатных дисках и послали ей, а оригинал я вернул своему другу в Би-би-си.

Тогда-то она написала мне то благодарственное письмо, которое вы поместили в Letters of Ayn Rand. Она была чрезвычайно восхищена тем, что я прислал ей эту запись, сопроводив ее короткой запиской, в которой сказал, что сделать это оказалось очень просто, a за высокое качество записи несет ответственность мой звукоинженер. В конце присланного ею мне письма обнаружилась сделанная от руки приписка, в которой было сказано: «Р. S. Пожалуйста, передайте мою благодарность тому инженеру, который обрабатывал запись. A.Р.»

Помните ли вы содержание других своих разговоров с мисс Рэнд во время той первой встречи?

Посмотрев на картины, выслушав песню — и познакомившись с кошками — мы вернулись в квартиру Натана, где мисс Рэнд, Натан и Леонард Пейкофф погрузились в глубоко философскую беседу, тему которой я с тех пор позабыл. Интеллектуально я вполне мог следить за ее течением, и для меня это было что-то вроде философского джем-сейшна, философской импровизации. Кто-нибудь — Натан или Леонард — начинал мысль и какое-то время развивал ее. Потом встревал второй и говорил: это так, но… Айн слушала, пока они развивали свои идеи, а потом вступала в разговор и приводила его к логическому завершению, так что все становилось понятным и ясным, и идея обретала полноту и завершенность. Потом один из них вопрошал: но что, если?.. И они вновь погружались в рассуждения. Беседа развивалась достаточно увлекательно. Наконец, кто-то посмотрел на часы и заметил, что уже половина третьего утра. Мисс Рэнд улыбнулась и сказала: ладно, продолжим потом.

Гарри Бинсвангер: Случалось ли вам обнаружить, что она слышала ваши выступления, и если так, имела ли она какое-то мнение о них?

Я так и остался в неведении об этом. После обеда Натан проиграл ей пару отрывков из моих, как я их называю, «струнных альбомов» — записанных с большим оркестром. Один альбом назывался Звонкая гитара, шелковые струны (Twangy Guitar, Silky Strings); другой — Одинокая Гитара (Lonely Guitar). Не помню, что именно он выбрал. Она объявила, что они прекрасны. Натан не стал проигрывать ей Rebel Rouser или любой из рок-н-роллов. Он сказал, что, по его мнению, они ей определенно не понравятся, так как она не любит рок-н-ролл.

Я всегда сожалел, что не настоял на том, чтобы Натан проиграл ей пару моих хитов, даже если бы она тут же приказала выставить меня за дверь. Ну, этот вариант мне, конечно, не понравился бы, но и она была слишком любезна для него. Думаю, что она скорее всего порадовалась этим счастливым и беззаботным звукам или просто сказала, что они не соответствуют ее музыкальным вкусам.

Разговаривали ли вы с мисс Рэнд о рок-н-ролле вообще или о таких людях, как Элвис Пресли или другие звезды?

У нас получился короткий разговор на эту тему, и она сказала нечто в том плане, что считает их хорошими людьми и все такое, однако рок-н-ролл по большей части оставляет ее безразличной. Она кое о чем умолчала. Я знаю, что она писала об Элвисе и, хотя не одобряла его музыки, но ничего не имела против него лично[262]. Натан упомянул Айн о моей дружбе с актером Ричардом Буном[263], это ее заинтересовало, и она стала расспрашивать меня о том, каков он в жизни. Я рассказал ей о том, какой яркой индивидуальностью и умом обладал мистер Бун и как часто он казался окружавшим его «большим самой жизни». Ей было интересно узнать о нем, и я описал некоторые из тех качеств, которыми он обладал и которые в некоторых отношениях были тождественны качествам ее персонажей. Она сказала мне, что с огромной радостью слышит это, потому что любит его мастерство и с удовольствием повстречалась бы когда-нибудь с ним.

Она что-нибудь говорила об Элвисе и окружавшем его низкопоклонстве?

Она говорила, что то же самое имело место в более ранние времена в отношении Фрэнка Синатры[264] и Руди Валли[265].

ГБ: Она, конечно, не презирала Элвиса, однако прямо говорила, что рок-н-ролл — это не для нее.

Она считала, что рок-н-ролл несколько не интеллектуален, что в известной мере справедливо. При всем интересе к рок-н-ролльной музыке, я замечал, что некоторая часть ее глупа. Однако при всем том уже составил определенное отношение к ней — хотя никогда не обсуждал этого с мисс Рэнд. К тому времени я еще не настолько продумал эту музыку, чтобы разговаривать об этом с мисс Рэнд. Однако в рок-н-ролле присутствует момент счастья и веселья. И он не настолько безмозгл — не более чем балет под музыку больших оркестров.

СМ: Приходилось ли вам встречаться с мисс Рэнд потом?

После первой встречи я посетил одну из ее лекций в Нью-Йорке, понаблюдал за ее работой и отвез домой на такси. В какой-то момент она сказала интересную вещь. Я пытался объяснить ей, насколько ценю ее, и закончил словами: «Вы — великий человек». Она ответила: «Не я велика, велика философия». Я ненадолго задумался, однако прежде чем успел задать следующий вопрос, мы прибыли на место назначения, и наступила пора прощаться.

Случалось ли вам иметь какие-нибудь контакты с мистером O’Коннором?

Нет, если не считать обмена несколькими фразами. Если бы мне пришлось описывать его одним словом, я выбрал бы слово «благосклонный». Судя по словам мисс Рэнд, иногда он оказывался мудрее, чем она сама. Конечно, нужно помнить, как она любила его, однако я могу понять, почему она так думала. Его реплики всегда оказывались очень по делу. Он извлекал максимум удовольствия из пребывания в одном обществе с ней, только не считал нужным в существенной степени участвовать в разговоре.

Она так и сказала, что считает его мудрее себя?

Она сказала, что так случалось «иногда». Еще она говорила, что подчас обкатывала на нем свои идеи. Они беседовали, и он указывал ей на то, до чего она не додумалась.

Ранее вы говорили, что мистер O’Коннор принадлежал к тому же типу мужчин, что и Гэри Купер.

O, безусловно. Он обладал колоссальной внутренней силой и уверенностью. И на мой взгляд, даже внешне был чуточку похож на Гэри Купера.

Какой она показалась вам во время знакомства?

Она смеялась легко и от всего сердца. Еще она была очень практичной. Я рассчитывал увидеть особу, не обязательно снисходительную и манерную, но малость надменную и слишком серьезную. Она оказалась полной противоположностью моим ожиданиям. Мисс Рэнд была неподдельно приветлива, благожелательна и добра, так что я немедленно почувствовал себя в ее обществе непринужденно и свободно. На мой взгляд, она была самым здравомыслящим, самым дальновидным мыслителем из всех, кого мне было суждено повстречать. У меня даже составилось собственное название для того приключения, которым для меня стали встреча и общение с ней: я называю эту встречу «подлинным чудом на 34-й стрит».