Сьюзен Лудел

Сьюзен Лудел, журналист-новостник на телевидении и автор журнала ТВ гайд, написала несколько статей для журнала Объективист. Она была замужем за Леонардом Пейкоффом с 1968 по 1978 год и дружила с мисс Рэнд в 1968–1982 годах. Мисс Лудел скончалась в 1999 году.

Даты интервью: 8 и 28 октября, 4, 6 и 25 ноября 1997 года и 26 февраля 1999 года.

Скотт Макконнелл: Самое главное ваше воспоминание об Айн Рэнд?

Сьюзен Лудел: Их два, и первое касается ее серьезной, глубокой стороны. Она представляется мне сидящей на своем диване и занятой интеллектуальной беседой с кем-нибудь — может быть, со мной или Леонардом. Она могла писать весь день и устать к вечеру, однако если возникал какой-то интересовавший ее интеллектуальный вопрос, она полностью преображалась. Становилась энергичной, оживленной, страстной, полностью увлеченной, словно уподобившись собственным глазам, сверкающим и пронзительным. В первую очередь заметны были ее глаза, а потом острый ум. Это была настоящая личность… без всякого преувеличения. Она могла говорить часами. До часа или двух ночи без особых сложностей.

Поэтому первое мое воспоминание касается ее страстной любви к идеям, к беседам, где она могла говорить и объяснять. Если вы задавали свой вопрос с полной серьезностью и искренностью, она давала самый подробный ответ. Она приводила собственные обоснования, давала полное объяснение. Я никогда не встречала подобный ей ум.

Айн всегда объясняла свои мнения. В том случае, если собеседник был полностью озадачен, или не понимал чего-то, или в его глазах мелькала искра недоумения, она обосновывала свое мнение точным и исчерпывающим образом. Два ее главных критерия в отношении людей, о чем она пишет в своем эссе «Что делать?» — это искренность и серьезное отношение к идеям, разуму. По этим качествам она судила людей, по ним же она судила и меня.

Ну а второе главное воспоминание?

Оно касается ее нежной, мягкой, ласковой и женственной стороны. Я вижу ее в таком особенном черном платье. К выходу она одевалась с особым шиком. Это было простое черное платье, и она надевала на шею то, что я звала канделябром: ожерелье из небольших хрустальных шариков, спускавшееся до талии. Ей была присуща особая, очень женственная мягкость, о которой Айн знала — знала, как выглядит и ходит. У нее были потрясающие ноги.

Женственная сторона становилась очевидной, когда она одевалась к выходу из дома. Особенно мне запомнились встречи Нового года. Обычно это была многолюдная вечеринка. У нее был обычай в полночь, вне зависимости от того, где они находились, вместе с Фрэнком оставлять общую гостиную и уединяться в спальне.

И чем же они там занимались?

Наверно, целовались и обнимались. Это было их секретом.

В натуре ее существовала также добрая, тихая и мягкая, ласковая сторона. Они оба были из тех людей, что провожают тебя до лифта в любое время и ждут, пока приедет кабинка, и только потом уходят к себе.

И чем вы это объясняете?

Старым светом, временем, когда хорошим манерам учили. Такое обращение выказывает уважение к людям. Ей были присущи какая-то элегантность и изящество. Именно Старым светом, потому что Америке такое больше не свойственно. В частности, Фрэнк очень церемонно обращался с женщинами. Он открывал перед тобой дверь, а когда шли к столу, отодвигал для тебя стул.

Опишите в общих чертах обстановку вашего знакомства с Айн Рэнд.

Я познакомилась с ней в 1968 году, после того как начала встречаться с Леонардом. В качестве слушательницы лекций по объективизму я видела ее на лекциях курса «Основные принципы объективизма», который проходила в 1966 году. Она приходила, чтобы отвечать на вопросы после лекций. Тогда я только видела ее, но не знакомилась с ней.

Как долго вы знали мисс Рэнд?

Я поддерживала знакомство с ней до самой ее кончины в 1982 году. В 1981 году я уехала из Нью-Йорка и жила в Атланте и Вашингтоне, однако поддерживала связь с ней по телефону. С Леонардом я рассталась в 1978 году.

И какое впечатление произвела на вас мисс Рэнд при первой встрече?

Словно бы вышедшей из одного из собственных романов. Это была та серьезная Айн, которую я описала.

В 1968 году Леонард взял меня с собой в ее квартиру. Я запомнила ее любезной, приятной и хорошо воспитанной женщиной, леди в самом лучшем смысле этого слова. Она предложила мне посмотреть ее коллекцию львов. В то время с ней жили три настоящих живых кошки, а я любила кошек, однако у нее еще была и коллекция фигурок кошек, выполненных из полудрагоценных камней и слоновой кости, выставленная в витрине из оргстекла. В той же витрине находились полудрагоценные камни, которые она собирала всю свою жизнь — от самых крохотных до крупных. Полка эта отражала ее характер, поскольку в ней были собраны значимые для нее вещи.

Как она вела себя, показывая вам все это?

Я думаю, что она просто знакомила меня со своим кабинетом. И она была в восторге оттого, что он мне понравился. Ее всегда восхищало, если люди любили то же самое, что и она. Ее всегда радовало, когда кто-то искренне обнаруживал те же положительные чувства, что и она сама.

Значит, вы встречались и с мистером O’Коннором?

Да, это был человек элегантный и благородный, учтивый и любезный джентльмен… оба они действительно существовали — жили, как умеют немногие. Внимание большинства людей лишь наполовину сфокусировано на собственных делах, оно обращено куда-то внутрь себя, a то и вообще неизвестно куда, однако Айн и Фрэнк присутствовали в этом мире как никто другой. Они были людьми цельными, столь же основательными и надежными как мир.

Нельзя ли поподробнее об этом?

Помните ту часть Атланта, где Черрил говорит, что пора сдаваться, и все вокруг делается туманным и нереальным, потому что все идет не так, как надо — Айн как личность была абсолютной противоположностью этой Черрил, ей нужно было повидать Айн, женщину реальную и неизменную. Айн была абсолютно реалистичной. Она во всем походила на собственное творчество: черные и белые тона, ясные и откровенные. О чем бы Айн ни говорила, выражалась она всегда четко и ясно.

Она всегда оставалась одинаковой и предсказуемой — славная и редко встречающаяся привычка. Она была постоянна. Она никогда и никого не стремилась ошеломить идеей, выходящей за рамки контекста или просто безумной. Ее слова и дела всегда имели смысл.

Одной из наиболее важных ее черт как личности было то, что она всегда была одинаковой, где бы ни находилась — в ресторане «21»[275] или на уличной ярмарке-распродаже, — в чьем бы обществе ни находилась, и о чем бы ни шла речь. Среди всех встреченных мною в жизни людей мне некого уподобить ей. В ней не было ничего странного, шизофренического, невротического, ничего, что могло бы сделать ее в один день одной, а завтра другой. Она всегда была одинаковой, на модном мероприятии, званом обеде, в халате у себя дома, в обществе знаменитостей.

Что еще?

Ее глаза. В них для меня вся Айн, такими они были умными, пронзительными и внимательными… они видели все. Они могли сверкать, радоваться, быть приветливыми, как дешевая легкая музыка[276].

Что еще вы делали во время этой первой встречи?

Просто говорили. Все годы нашего знакомства мы говорили или обедали и говорили.

На какие темы?

Философские. Леонард и Айн в равной степени интересовались философией. Он проявлял такую интеллектуальную активность, что разговоры чаще всего сводились к интеллектуальной дискуссии, однако происходили они на разных уровнях. Абстрактные философские темы сменялись более интересными для меня вопросами, например: почему левые командуют новостными службами. Случались и политические дискуссии, однако надолго они не затягивались; они неизбежно переходили к вопросам более абстрактным.

Помните ли вы какие-нибудь темы, которые особенно волновали или огорчали ее?

Мы вместе пережили студенческие волнения, а в то время это была очень и очень серьезная вещь. Люди тогда бунтовали на улицах, неподалеку от того места, где мы жили. В то время она писала статьи на эти темы[277]. Она была раздражена тем, что волнения продолжались, и была чрезвычайно довольна представителями профсоюза, выступавшими против студентов.

Более всего я запомнила ее реакцию на полет корабля «Аполлон-11», чрезвычайно положительную — для Айн этот полет представлял собой действительно великое событие. Ее восхищало все, вид корабля на стартовой площадке, старт его в космос. Запуск привел ее в восторг. Это была ее вселенная, однако, учитывая все события и состояние культуры, я не часто видела ее реакцию на положительные события, так как они случались очень редко[278].

Я хочу подчеркнуть, что общение с ней далеко не всегда выливалось в серьезную философскую дискуссию. Хотя идейно-философская сторона жизни была наиболее важна Айн, жизнь свою она проводила отнюдь не только сидя в гостиной и рассуждая на философские темы.

Случалось ли ей разговаривать на личные или интимные темы?

Да, конечно. Я достаточно долго обсуждала с ней свои личные проблемы, как делали и другие люди. Она называла эти разговоры психоэпистемологией или психологией. Упор она делала на том, чтобы заставить тебя назвать те базовые предпосылки, которыми ты пользуешься, не подозревая об этом. Ее занимало представление о том, что подсознание вмещает конфликты, идеи и предпосылки, которые можно вывести в сознание — поскольку ее вообще интересовали разум и мышление.

Какого рода личные вопросы вы с ней обсуждали?

Личные взаимоотношения, сложности в общении с людьми, трудности, возникавшие на работе. Хочу сразу прояснить одну вещь, которую она сама в то время говорила открыто и ясно: то, что она не психолог, и что психология как наука еще не открыта и не разработана. В этих личных беседах она выступала не как знаток психологии. У нее были собственные соображения относительно так называемой психоэпистемологии, которая повествует о том, как работает ум, и о тех подсознательных идеях, которыми вы располагаете. Она считала, что вы должны пробиться к своим подсознательным идеям, о которых не имеете представления.

Как она держалась во время этих разговоров и какой использовала метод?

Она держалась очень серьезно. Как и во всех прочих интеллектуальных дискуссиях. Не допускала никаких нравственных суждений, потому что все это только психология; речь идет о подсознательном, и поэтому находящемся вне вашей власти. Она очень серьезно воспринимала эту точку зрения. Ее метод заключался в интеллектуальной дискуссии.

Упоминала ли она какие-нибудь интимные подробности из своей собственной жизни?

Нет, она не рассказывала о себе. И я была крайне удивлена, когда вышла книга ее переписки, так как узнала из нее много такого, о чем даже не слышала. И во многом виню в этом себя, так как по какой-то причине, скорее всего из страха, не часто задавала ей личные вопросы. Теперь я бы нашла, что спросить у нее, спросить о таких вещах, которые даже не могли прийти в голову такой юной девушке, какой я была тогда.

Вы боялись ее?

Нет, я чувствовала себя в ее обществе очень спокойно и уверенно, наверно, более уверенно, чем в чьем-нибудь другом, кроме Леонарда, обществе. Однако я понимала, что в интеллектуальном плане нахожусь рядом с гением. У меня не было опыта общения на подобном уровне, и я не знала, как правильно себя вести, и оттого боялась. Боялась, что рассержу ее и даже не замечу этого.

Давала ли она вам какие-нибудь советы в разрешении романтических проблем?

Давала, но не практического плана. Она придерживалась интеллектуального подхода. Ничего вроде: «Если у тебя возникла романтическая проблема, встречайся с ним три раза в неделю и однажды занимайся сексом». Нет, уровень был совсем другой: пойми, в чем именно заключается суть конфликта. И если ты сумеешь это понять, то поступишь правильно.

Люди, очень близкие Айн Рэнд или казавшиеся таковыми, как будто не задавали ей личных вопросов и не расспрашивали о прошлом.

Действительно, так. И я не знаю, почему. Все они находились на более высокой «интеллектуальной» плоскости. До более простых вопросов, которые можно задать людям, просто не доходило. Думаю, что так получилось в основном потому, что люди боялись ее, a сама она не любила говорить на личные темы.

Значит, вы никогда не разговаривали с ней о прошлом или о ее родных?

О ее родных — да. Она сама заговаривала на эту тему, но украдкой, так как родственники были советскими. Она не хотела, например, чтобы люди знали, как у них сейчас дела или как развивается сейчас контакт с ее сестрой Норой.

Вам доводилось обсуждать с ней моду или другие женские темы?

Да, она рассказывала об Адриане и о том, почему он нравился ей как модельер. Когда я ее знала, она не носила его платья в Нью-Йорке, однако сохранила их и показывала мне. Я была знакома с его работами по кино, и мне было очень интересно увидеть их.

Что она говорила о них?

Что они уникальны и идут женщине, которая их носит. Они были очень хорошо пошиты, в каждом из них находилось нечто уникальное, необыкновенное, поразительное, такое, что нетрудно было заметить. Они были очень яркими. Мимо работы Адриана невозможно было пройти.

Она очень любила драгоценности, начиная от дешевых и кончая дорогими. И всегда стремилась найти что-нибудь уникальное, необычное, соответствующее ее необыкновенной натуре, как уже упомянутое мной хрустальное ожерелье. Она рассматривала брошки и кольца на уличных ярмарках и восхищалась ими как чем-то ценным.

С какими другими сторонами личности Айн Рэнд вы были знакомы?

У нее была кухарка, Элоис. Когда Элоис отсутствовала, Айн готовила сама. И подходила к этому повседневному делу со всей привычной для себя серьезностью. Не в смысле, конечно, философических рассуждений, однако она была чрезвычайно сосредоточена и углублена в свое дело; Айн терпеть не могла, если ее прерывали, когда она занималась делом. Вот вам и другая сторона ее характера.

Элоис готовила, и Айн приходилось разогревать. И она стояла у плиты и мешала, и это было в данный момент ее единственной целью. В такие моменты она не разговаривала ни с кем и не отвлекалась — потому что была занята. В аналогичной манере она выписывала чек. Она заполняла его, потом проверяла, и все делалось самым серьезным образом.

Она не любила отвлекаться?

Да. Нарушения привычного распорядка, особенно связанные с выездом из дома, например, к врачу или парикмахеру, имели последствия, растягивавшиеся на целые дни. Она не могла писать и должна была прийти в себя.

В ее характере была и морализаторская сторона, неготовность к компромиссам. Я поняла это в процессе подготовки экранизации Атланта. Я перевидала не знаю сколько сценаристов и заинтересованных продюсеров. Все они в конечном итоге не понимали, что делают. Если очередной претендент не мог проявить понимание текста и вложить это понимание в сценарий, ей было абсолютно все равно, с кем она имеет дело. Это был дохлый случай. Никто не мог польстить ей. Мысль о том, что на Атланте можно крупно заработать, просто не приходила ей в голову. Фильм должен быть снят только определенным образом, и она знала, как именно. Именно так и никак иначе.

Она была нравственна в подлинном смысле этого слова — и далека от псевдоморали. Она была абсолютно последовательна на этом уровне. Проводилось какое-то собрание по поводу неприятностей местного уровня, и Пейкоффы и О’Конноры отправились на него. Кажется, речь шла о студенческих волнениях. Было это во время студенческих бунтов той либеральной, левой эры. Кто-то на собрании занял левую позицию, и она взвилась, как если бы при ней охаяли Канта.

Иногда она самым забавным образом проговаривалась, по причине своей невинности в отношении реакции на себя людей. К примеру, она ненавидела бороды, потому что считала лицо самой важной частью тела, и полагала, что если мужчина носит бороду, то это значит, что он что-то скрывает под нею и вообще имеет несовременный вид. Кто-то из ее знакомых оброс бородой во время долгого отсутствия в ее обществе, и когда он вошел в ее квартиру, она сказала: «Боже, разве можно носить на лице подобные вещи!» Она просто не понимала, что подобные вещи людям не говорят!

Аналогичным образом она относилась к женским челкам, поскольку они закрывали лоб, демонстрирующий твой ум и твои глаза. Она считала, что прятать свой лоб женщине глупо.

Что еще о прическах вы можете сказать?

Дагни причесывалась как Айн. У мисс Рэнд в Нью-Йорке был свой парикмахер [Лоренс Казан], которого она посещала долгие годы. Собираясь выйти в свет, она всегда направлялась к нему. Айн всегда носила очень гладкую и короткую артистическую стрижку.

Как она относилась к длинным волосам у мужчин?

Не обращала внимания. Она очень любила все современное и считала современными короткие прически.

С какими другими сторонами характера мисс Рэнд вы знакомы?

Она была значительным и блестящим человеком — этой всевидящей Айн. А еще шаловливой, веселой Айн, любившей потанцевать под легкую музыку проигрывателя. Она слушала ее и расхаживала по гостиной, размахивая тросточкой в такт музыке. Еще она очень любила кошек. В то время их у нее было три штуки.

И кто же ухаживал за ними?

Они оба, но Фрэнк в большей степени. Фрэнк заботился о физической стороне кошачьего бытия. Одного из котов звали Томми, другого Юниор. Вообще-то Томми был наречен Фомой (Томасом) Аквинским, а полное имя Юниора было Фриско Юниор, то есть Младший. Они все время находились возле них с Фрэнком. Не помню, старалась ли она выставить их из кабинета или нет, однако один из котов всегда валялся на ее столе. Кстати, более всего она любила персидских кошек. Ей нравилась их внешность. Их шубки, их большие глаза, их ум и независимость.

Как она играла с ними?

Она дожидалась, когда они придут, усядутся возле нее, и гладила их.

Что вы можете рассказать об их коте Фриско?

Она терпеть не могла, когда люди искажали слова песни, потому что это каким-то образом нарушало авторские права, и потому рассказывала эту историю очень конкретно: когда в 1951 году они ехали с Западного побережья в Нью-Йорк, она сочинила новые стихи на мелодию It’s a Long Way to Tipperary[279]. Что-то вроде: «Здравствуй, 36-я стрит, мы почти дома». В машине были только они вдвоем и Фриско. Песня предназначалась коту. И они пели ее дуэтом в машине, подъезжая к 36-й, потому что Айн очень любила Нью-Йорк. В конце она с легкой девичьей застенчивостью говорила: «Не хотите послушать?»

Расскажите мне о друзьях мисс Рэнд.

Ограничусь упоминанием пары людей, в обществе которых я ее видела. И собственными глазами могла определить ее отношение к ним. Одним из них был Алан Гринспен. Он ей чрезвычайно нравился. Она уважала его интеллект и считала его чрезвычайно умным человеком. Она очень гордилась тем, что он делал в Вашингтоне, и считала, что тот огромный вклад, который он делает, касается вещей, которых люди никогда не услышат и не увидят, потому что он избавляет их от многих зол.

Она относилась к Алану с теплотой и пониманием, отличными, между прочим, от тех же чувств, но обращенных к Леонарду. В отношении ее к Алану не было материнской нотки, она видела в нем прежде всего коллегу.

Но к Леонарду она относилась по-матерински. Думается, она видела в нем своего сына. Едва ли она говорила это, но относилась к нему именно так. Леонард был для нее подобием сына, и как мне кажется, Фрэнк также питал к нему подобное чувство. Они с Леонардом всегда были на связи и разговаривали почти ежедневно. Они часами могли разговаривать на философские темы. У них был собственный, общий мир.

А другие?

Существовала группа людей, вошедших в ее жизнь через марки, которых она действительно любила, такие как Жак Минкус, и отец Леонарда, и Чарльз, муж Мэри Энн Сурс, в то время собиравший марки. Они возили ее на выставки марок. Айн очень подружилась с мистером Минкусом, профессионально занимавшимся марками. Марки сделались ее страстью, он снабжал ее новыми марками, и они периодически вместе посещали выставки марок. Доктор Холман, ее хирург, также интересовался марками. Она восхищалась доктором Холманом, потому что он был очень хорошим врачом. Она подружилась с отцом Леонарда, доктором Сэмом Пейкоффом, потому что он собирал марки.

Они обменивались письмами и марками. Во Флориде жила одна маленькая девочка Тамми [Во], с которой они познакомились во время запуска космического корабля «Аполлон-11». Айн переписывалась с ребенком и посылала ей марки.

Как мисс Рэнд относилась к Тамми?

Девочка очень нравилась ей. Айн считала ее очень смышленой, и ей нравилось, что Тамми интересуется марками. Айн посылала ей свои новые марки и сообщала о своих находках.

Расскажите мне об Элоис Хаггинс, кухарке мисс Рэнд. Во-первых, каким человеком она была?

Элоис мне очень нравилась. Она чрезвычайно хорошо знала свое дело. Она была очень душевным, серьезным и добрым человеком. Мне нравилось, как она относилась к мистеру O’Коннору — она ценила его и уважала. Более того — симпатизировала ему. Мне кажется, что Айн и Элоис дружили. У меня создалось впечатление, что Элоис определенным образом заботилась о ней, и Айн в свой черед заботилась об Элоис. Не знаю, насколько откровенничала на эту тему Айн, но в конце ее жизни, когда не стало Фрэнка, Элоис неотлучно находилась при ней.

Она ничего не скрывала от Элоис и доверяла ей. Элоис была очень порядочной и трудолюбивой женщиной, крайне преданной Айн. Мне кажется, что по мере того как из жизни Айн уходили все новые и новые люди, постоянная Элоис приобрела для ее особенное значение. Она ни в коем случае не относилась к числу интеллектуалов, однако была хорошим человеком, очень добрым по отношению к Айн.

В каком плане?

Она заботилась об Айн. И гордилась тем, что исполняет по отношению к ней свои обязанности, будь то хождение за продуктами по магазинам или готовка.

Насколько близкими были их отношения?

Они были близки не в том смысле, в котором Айн была близка с Леонардом, однако Айн любила Элоис, и они дружили.

Обладала ли Айн Рэнд чувством юмора?

Ну, это чувство не относилось к ее главным личным характеристикам, однако она могла посмеяться над шутками Фрэнка или Оскаром и Освальдом[280] или над выходками кота. Но была не из тех, кому люди будут рассказывать анекдоты.

Помню одну из любимых шуток Айн Рэнд. Она рассказывала ее с несколько лукавым и застенчивым видом. Идея заключалась в следующем: кроссворд требовал найти слово из четырех букв, заканчивающееся на «it», чтобы оно было похоже на Элеонору Рузвельт и на субстанцию, находящуюся на дне птичьей клетки. Тут она начинала хихикать, спрашивала, прилично ли это, и, наконец, называла ответ: «Grit», песок.

Вы знали Айн Рэнд как человека и как писательницу. Как соотносились между собой обе стороны ее личности?

Айн-писательница и Айн-личность никак не различались между собой. Одна и та же любовь к идеям и морали, и личность, замечающая все вокруг. Ту же проницательность и стремление понять и объяснить мы ощущаем в Атланте.

Хочу сказать вам кое-что в отношении торговки рыбой, присутствующей в Атланте: Айн говорила мне, что писала ее с себя самой. То есть она присутствует в Атланте на манер Альфреда Хичкока. Любовь к Голту, которой дышит эта женщина, принадлежит Айн. Прочтите этот отрывок, и вы получите представление о ее отношении к Голту.

Позвольте мне теперь задать вопрос относительно предпочтений Айн Рэнд. Начнем с ресторанов, были ли у нее любимые?

В то время она предпочитала «Русскую чайную».

Она любила борщ (borscht) и пирожки (piroshki). Она также любила соседний ресторан «Джунгли Джима» (Jungle Jim’s), где подавали бургеры и стейки. Другим ее любимым рестораном был «Японский дом» (La Maison Japonaise), соединявший японскую и французскую кухню.

Любимые блюда?

Мороженые десерты от Сары Ли[281]. Тогда была такая реклама: «Нет лучше, чем у Сары Ли», ей нравился этот ролик, и она постоянно покупала продукцию от Сары Ли. Она любила русский ореховый пирог и сэндвичи с сыром и майонезом на черном хлебе.

Что она пила?

По сути дела, ничего. Ну, шампанское на Новый год. Когда она ездила в Бостон выступать в Форд Холле, мы останавливались в большом отеле, где был полинезийский ресторан под названием Trader Vic’s. Она любила напиток с небольшим зонтиком и фруктами. В нем не было спиртного, но состав производил впечатление Южных морей.

Любимый шоколад?

Она любила шоколад фирмы «Годива»[282], которые называла шоколадками леди Годивы. Она любила наборы, бывшие тогда и остающиеся золотыми, их оформление и сам вкус шоколада.

Когда она приобретала их?

По специальным оказиям, когда хотела отпраздновать написание какого-нибудь эпизода или завершение работы, или их приносили друзья, или просто праздника ради. Факт особой оказии вытекал из самого употребления этих конфет. Она всю свою жизнь боролась с излишним весом и сидела на диете, так что не часто могла позволить себе такое лакомство.

Любимая музыка?

Предпочитала Рахманинова и романтиков, любила Артура Рубинштейна[283] и Владимира Горовица[284], однако я чаще слышала, как она восторгается, чем видела, как она слушает их. Сама я видела ее реакцию на популярную легкую музыку, американские патриотические песни типа Over There[285] и вообще музыку в стиле Джорджа M. Кохана. Она также любила марши.

Что в стиле Горовица ей нравилось?

Драматичность и рискованность. Она полагала, что его стиль чрезвычайно хорош, отважен и страстен. Стиль Рубинштейна, с ее точки зрения, был прекрасен и лиричен, но сдержан. Горовиц был более энергичен.

Какие другие патриотические песни она любила?

Марши в стиле Сузы[286], такие как Марш газеты «Вашингтон пост» (The Washington Post March). Она всегда считала, что национальным гимном должен быть марш Прекрасная Америка (America the Beautiful), а не Звездное знамя (The Star-Spangled Banner). Фрэнк любил песню Down South[287]. Слушая ее, он расцветал и отбивал такт рукой.

А как насчет фильмов?

Она очень любила Поверженный идол (Fallen Idol) с Ральфом Ричардсоном и Бобби Хенри. Она считала, что Бобби Хенри в нем просто потрясает, ей нравился аспект почитания героя, и она считала его отличным детективом. Причудливый сюжет был далеко не очевидным. По тем же причинам она любила фильмы по пьесам Теренса Раттигана[288].

Кого из актеров она любила?

Она считала Алека Гиннесса[289] блестящим актером. Он мог сыграть любую роль, и в разных ролях его можно было и не узнать.

А как насчет Рагглза из Ред-Гэп?

Эта комедия принадлежала к числу моих любимых, и я помню, как обнаружила ее и порекомендовала Айн, она также ее высоко оценила. Она считала Чарлза Лоутона отличным актером.

А как насчет Греты Гарбо?

Айн считала Гарбо самой лучшей. Она называла ее потрясающей актрисой, способной передать на своем лице бурю чувств. Она также восхищалась элегантной и потрясающей внешностью Гарбо.

Вам известно, что она думала про кинофильм Рожденная свободной?

Помню, что ей нравился этот фильм. Конечно, она любила зверушек. Они непослушны, веселы, умны и милы. Ей нравился фильм, но я больше помню ее реакцию на зверушек вообще. Она была растрогана.

Еще мы ходили на один фильм — не помню названия, — в нем благоприятно упоминалась Россия, после чего она пришла в ярость и прямо посреди сеанса начала во всеуслышание говорить, что это пропаганда и что она уходит.

Смотрели ли вы вместе с ней фильм Крестный отец?

Помню, как она обсуждала этот фильм, по ее мнению, отлично снятый с драматической точки зрения. Она считала его персонажей хорошо прописанными.

Любимые телепередачи?

Помню, что она любила Ангелов Чарли, из-за Фарры Фосетт. Айн считала Фарру восхитительной, невинной, женственной и хорошенькой. Ей нравилась внешность Фарры Фосетт, и она считала, что эту актрису окружает аура невинности и благожелательности. Мне кажется, что она видела ее исполняющей роль в Атланте. Другим ее любимцем был Реймонд Бёрр в Перри Мейсоне. Ей нравились его серьезность и сюжетные линии. Симпатией ее пользовался еще один актер — Ганс Гудегаст[290], герой приключенческого телесериала Крысиный патруль (Rat Patrol). Она обожала его и была готова без перерыва смотреть фильмы с его участием. Это происходило уже под конец ее жизни. Она всегда хвалила его внешность, говорила, как он ей нравится и что это мужчина ее типа.

Ее любимые картины?

Кисти Фрэнка.

Ее любимая опера?

Травиата. Мы слушали ее в Метрополитен-опере. Ей нравилась застольная ария, однако она была по-детски разочарована, потому что в России ее ставили в великолепных декорациях и костюмах, а здешний спектакль показался ей бедным. Она была очень разочарована.

Что она думала о рок-н-ролле?

Она его ненавидела и считала слишком громким и немелодичным.

Ее любимое стихотворение?

Если Редьярда Киплинга. Она также любила стихотворение Непокоренный (Invictus) Уильяма Эрнеста Хенли.

Что ей нравилось в Непокоренном?

Строчка, в которой он говорит: «Я — капитан своей души».

Почему она любила Агату Кристи?

Она считала Кристи очень умной женщиной и любила ее детективы. Айн называла ее Агатой. Ей нравились сюжетные ходы Кристи, она пыталась самостоятельно вычислить убийцу.

Удавалось ли это ей?

Не думаю. Она прочитала все книги Кристи, но ей нравился Пуаро, а не мисс Марпл.

Любимый балет?

Идею балета она любила больше, чем любой из них. Она считала балет очень абстрактным искусством и видела его смысл в красоте и изяществе и тому подобных характеристиках.

Любимый цвет?

Сине-зеленый.

А не можете ли вы назвать точный оттенок?

У меня хранится принадлежавшая ей маленькая пепельница. Она выполнена в форме как раз сине-зеленой раковины. Это цвет морской волны, скорее зеленый, чем синий. Это яркий и бодрый цвет.

Что еще доставляло ей удовольствие или развлекало?

Она считала Нуреева великим танцовщиком за уникальные способности и за то, что он явился в западный мир как романтический герой. Айн очень любила его. Не с той страстью, что я сама, но восхищалась им, его мастерством. Мы с Леонардом в компании двух других пар однажды побывали на его спектакле. Кажется, давали Дон Кихота, и он с блеском исполнил свою бравурную роль. Потом, когда мы обсуждали его выступление, кто-то из наших спутников сказал, что Нуреев — гомосексуалист. Я по-настоящему расстроилась и высказала свое мнение Айн, которая согласилась со мной в том, что не подобает обращаться к негативу сразу после того, как ты видел выступление большого мастера. Не стоит сразу искать глиняные ноги у колосса. Она была очень решительно настроена в данном отношении.

Это портит эмоциональный настрой?

Да. Он был таким удивительным. Вы же не станете говорить о восхищающем вас человеке, что у него лихорадка на губе.

А сама Айн Рэнд была на спектаклях с участием Нуреева?

O да. Насколько я помню, она раз или два ходила смотреть его. Это все равно что спрашивать: «Пойдете ли вы на беседу Айн Рэнд?» Когда приезжает великий мастер, ты идешь смотреть его.

Знаете ли вы ее героев? Кто привлекал ее внимание на общественной арене?

У нее не было любимцев среди политиков. Она считала политику слишком примитивной и соответствующим образом к ней относилась. Среди политиков не было интересных ей людей. Вот астронавтами она восхищалась, и посещение запуска корабля «Аполлон-11» было для нее огромным впечатлением.

А как насчет прочих публичных фигур?

Аристотель — по причине величия ума и выдвинутых им идей. Она восхищалась Аристотелем так, как мы восхищались бы живым человеком. Среди живых она восхищалась также художником Капулетти. Она не помещала его в ту же категорию, что Аристотеля или Микеланджело, но очень им восхищалась. Ей нравилась его живописная манера.

Не помните ли вы какие-нибудь ее высказывания в отношении кого-нибудь из мировых лидеров?

Нет. Она писала, что большинство людей фокусирует свое внимание не на идеях, а на людях. Она этого не делала. Она считала существенными как раз идеи, а не людей. Если бы среди современников нашлись люди, достойные восхищения, действительно великие люди, она восхитилась бы, однако таковых не было. Она могла бы восхититься современным Аристотелем или фигурой несколько меньшего масштаба, вроде Гюго. Ими она восхищалась не в абстрактной манере, но в том плане, что были люди, которые научили нас великому. Они были для нее подлинно реальными, такими реальными, словно она была лично знакома с ними — ну как люди говорят: мой герой бейсболист Джекки Робинсон, но она поставила бы на место спортсмена Аристотеля.

Интересовали ли ее жизнеописания таких людей, как Аристотель, хотела ли она изучать их?

Она знала о них все.

Да, а как насчет собственно спортсменов?

Боксер Мохаммед Али[291]. Кроме того, она любила гимнастику, но в качестве отклика на единственную спортсменку — Ольгу Корбут. Айн очень любила ее и считала, что она неподражаема, артистична и стоит над всеми прочими гимнастками.

Кроме того, существовал некий кот Моррис, рекламировавший кошачий корм «9 жизней». Реклама изображала его крупным дворовым котом, ярко-рыжим, наделенным яркой личностью. Говорил он в задиристой манере и вел себя соответствующим образом. Кот Моррис был ее героем. Она любила его. Кроме Морриса, в рекламе присутствовала и благородная красотка, белая персидская кошка. Айн любила поговорить о них. Кажется, она даже купила книгу про Морриса; тогда как раз вышла его «автобиография». У него на лбу была буковка М — ну, знаете, сложенная такими морщинками? Так вот у него было М от Моррис.

Она восхищалась Бобби Фишером. Она считала его очень интеллигентным человеком, и ей нравилось, что он победил Бориса Спасского[292]. Однако она не верила в это организованное противостояние между Россией и Америкой и потому не преувеличивала значение этой победы.

Каких ученых или искателей приключений она чтила?

Думаю, что подобных Леонардо да Винчи, однако не в той же самой весовой категории. Она в уме подразделяла людей на разные группы. После Аристотеля, Микеланджело и Гюго должен был находиться кто-то еще.

Почему она любила Микеланджело?

Потому что считала его великим художником, и в особенности за то, что человек в его Сотворении Адама является центром вселенной.

Как я заметила, у Айн в каждой части ее жизни существовали свои ценности. Не было такой области жизни, в которой у нее не было бы своих фаворитов. Основные, самые фундаментальные для нее добродетели нам прекрасно известны, однако она в точности знала, что ей приятно во всех областях жизни. Определенным и абсолютным образом. В ней не было ничего расплывчатого и неопределенного.

Случалось ли вам расспрашивать мисс Рэнд о ее встречах с Гэри Купером?

Она рассказывала о своих встречах с ним на съемочной площадке, о попытках научить его произносить текст и о том, как ей нравилось его лицо. Внешностью он соответствовал ее представлению о внешности героя. Айн любила подобные лица. Однако Купера трудно было назвать интеллектуалом, и он не понимал смысла речи, которую должен был произносить в зале суда из фильма Источник.

Расскажите мне о кабинете Айн Рэнд.

В кабинете, где она проводила большую часть своего времени, находились ее стол и книжные полки. Я уже рассказывала о стеллаже с ее драгоценной коллекцией львов и камней. В кабинете всегда царил хаос. Не потому, что она любила беспорядок, но руки не доходили, потому что она всегда что-то писала.

Расскажите мне, что вы еще делали в обществе Айн Рэнд.

Мы время от времени плавали на пароходике компании Circle Line вокруг Нью-Йорка. Маршрут охватывает кольцом Манхэттен, и они с Фрэнком любили его. Обыкновенно эту поездку мы предпринимали, когда к нам из Вашингтона приезжали Сурсы. Она любила эти поездки и по дороге рассуждала об архитектуре и конкретных зданиях, отмечала отдельные сооружения, в частности, такие небоскребы как Крайслер и Эмпайр-стейт. Она отмечала, как изменился облик города: если раньше каждый небоскреб имел свой характер, то новые, гладкие коробки никакого смысла не имеют. Во время прогулки она пребывала не в рабочем настроении, она углубленно рассматривала окрестности и впитывала внешний вид.

Какое здание она любила больше прочих?

Вулворт-билдинг.

Была ли она очень щедра в расходовании своих денег?

Безусловно, когда речь шла о ее друзьях или сестре Норе. Она могла, не считаясь с расходами, украсить целую квартиру и заплатить за все, даже за медицинское обслуживание. И если кому-то нужны были деньги, она всегда была готова помочь. Она была щедрой. И это любопытно, поскольку при той бедности, с которой Айн начинала — а пару раз она говорила, что когда оказалась в Нью-Йорке, могла позволить себе только тарелку супа — можно было подумать, что, добившись успеха, она могла бы и придавать куда большее значение материальному комфорту. Айн жила хорошо и не экономила, однако деньги не были для нее важным фактором. Дешевая бижутерия могла доставить ей столько же удовольствия, сколько настоящая драгоценность. Она жила не напоказ.

Дарила ли она подарки?

Нет, не дарила. Она всегда протестовала, когда ей что-то дарили. Получая подарок, она всегда говорила: «О, вам не следует что-то дарить мне», а потом радовалась тому, что ей поднесли. Она не хотела, чтобы люди тратили на нее свои деньги.

А вы что-нибудь дарили ей?

Я поднесла Айн в качестве сюрприза стоп-кадр из одного из фильмов, в котором снимался Фрэнк; фильм этот назывался Трое в паре (Three on a Match). Я работала в Нью-Йорке на независимой телестанции Channel 5, располагавшей этим фильмом. Мой друг редактор получил этот фильм и сделал нужный мне кадр. Тогда у Айн была не очень счастливая стадия ее жизни, однако она обрадовалась подарку.

Расскажите мне о праздниках в доме О’Конноров.

Они праздновали День благодарения и Рождество и устраивали по поводу Дня благодарения полнокровный американский банкет с индюшкой и всем прочим. Каждый год мы с Леонардом ходили к ним в гости на этот праздник. Атмосфера была очень праздничной, и Элоис особым образом накрывала на стол. На Рождество появлялись два львенка, Оскар и Освальд, в рождественских колпачках и с бантиками. Они всегда приписывали этим львятам неудачные шутки Фрэнка: «Это Оскар сказал».

Под Новый год Айн придерживалась русского обычая делать в этот день то, что ты хочешь делать весь наступающий год, и поэтому она всегда уделяла сколько-то времени писательским трудам.

Играла ли она в какие-то игры?

Да, на вечеринках. Однажды в квартире Айн приглашенные должны были представить наиболее счастливый для себя музыкальный отрывок, и все должны были догадаться, чья это музыка.

Тогда я выбрала для себя Лондонскую сюиту [Эрик Коутс], оказавшуюся заодно одной из любимых музыкальных пьес Фрэнка. Это очень веселая маршевая музыка. Фрэнк выбрал Down South в восхитительном исполнении на банджо. Айн предпочла какой-то легкомысленный отрывок из венской оперетты. Алан Гринспен назвал отрывок из какой-то симфонии, что вполне соответствует его характеру. Игра была очень интересной.

На другой вечеринке, вновь происходившей на квартире Айн, каждый должен был принести свое детское фото, и надо было догадаться, кто есть кто, что было очень непросто сделать. Кажется, фото были подписаны девизами, у Леонарда девиз был «Чистый лист» (Tabula Rasa), и мне кажется, Айн вычислила его. Такие у нас были игры. Кроме них, были регулярные развлечения, что-то вроде шарад, но всегда с какой-то изюминкой.

Существовала ли игра по роману Атлант расправил плечи?

Да. В те былые дни Коллектив всегда занимался ею и изображал «постановку Атланта».

Кого хотела мисс Рэнд?

У нее никогда не было Голта.

Кого она хотела в качестве Франсиско?

Французского актера Алена Делона, в его молодые годы. Ей нравилось его лицо, эти высокие скулы — и в нем была какая-то сила.

A как насчет Дагни?

Однажды она назвала Ракель Уэлч[293], Айн нравилось ее лицо. Айн очень внимательно относилась к тому, как выглядят люди, особенно актеры. И кстати говоря, именно внешность заставила ее обратить свое внимание на Фрэнка. Она самым определенным образом представляла себе, как выглядят ее герои и какое место они занимают в ее вселенной. Она четко представляла себе тот тип лиц, которыми были наделены любимые ею разновидности душ. В частности, мужчины должны были иметь резко очерченное лицо, высокие скулы, пронзительные светлые глаза, истинно американский облик. Таким был и Фрэнк — настоящим американцем. Высоким, сухощавым, с высокими скулами, резким, но приветливым лицом, внимательным, американским и добродушным.

Она что-нибудь говорила о лице Фрэнка, каким он был во время их знакомства?

Сказала, что сразу по лицу поняла, что это ее мужчина.

Каких еще актрис она любила?

Она считала, что Фэй Данауэй[294] очень женственна и интеллигентна, но похожа на карьеристку.

Можете ли вы припомнить конкретные припадки ненависти либеральной прессы по отношению к мисс Рэнд, которые она видела или на которые обращала внимание?

В припадке ненависти постоянно билась Нью-Йорк таймс. Она читала эту газету, подчеркивала выпады в свой адрес и отвечала на них, если считала, что это необходимо.

Как она отреагировала на то, что вы стали режиссером программы новостей?

Она прокомментировала две передачи, которые я сделала, когда работала в NBC. Наверно, они с Леонардом вместе смотрели мои передачи, a потом звонили мне. Айн умела хвалить людей, заслуживающих похвалы, особенно за проделанную работу.

Одна передача была посвящена Нурееву. Я сделала о нем биографический очерк для программы NBC News. Помню, как она восторгалась моей работой и говорила: «Знаешь ли ты, сколько танца сумела вместить в свою передачу? Никто другой не смог бы этого сделать». Она поздравила меня с этим, как и с тем, насколько я выявила его личность и роль романтического героя в балете. Она отреагировала именно на эти моменты и прокомментировала их.

Другую свою передачу я сделала о Томе Хайдене[295] и Джейн Фонде[296]. Я месяцами следила за всей их деятельностью. У них была собственная организация, носившая название «Кампании за экономическую демократию». В NBC мне дали за них настоящий бой. В идеологическом плане они любили Джейн Фонду. В своей передаче я использовала весь объем пропаганды, которым они располагали. Я использовала репортаж о выступлении Фонды в Ханое перед северо-вьетнамскими войсками, во время нашей войны с ними. Я вставила репортаж о протесте ветеранов войны против нее. Я брала у нее интервью, где она выглядела полным нулем. И я сделала это так, что симпатизировавшие ей люди считали, что я по-доброму обошлась с ней. Айн сочла, что картина в итоге оказалась сокрушительной. И Фонда предстала перед объективными людьми как существо полностью злое, бессловесное и еще очень глупое. В частности, я подчеркнула, что действия ее направлял тот человек, с которым она тогда жила. Собственные мысли у нее в голове не водились. И я победила. Айн с большой похвалой отозвалась о моей передаче.

Что Айн Рэнд думала о Спиро Агню?

Он ей нравился. Он казался человеком очень нравственным, привлекало и его отношение к прессе. Он называл журналистов «болтливыми набобами негативизма». А кроме того, был великолепен в своих нападках на левую прессу.

Случалось ли вам в NBC или в каком-нибудь другом месте вступать в какие-либо столкновения с людьми, осуждавшими вашу дружбу с Айн Рэнд или принадлежность к философии объективизма?

Ну, о дружбе с Айн я никому не рассказывала. И не занималась проповедью объективизма. На работе знали, что у меня в голове крутятся «странные» идеи, однако о моей приверженности к объективистской философии никто не знал. Айн советовала мне не пропагандировать объективизм, раз уж я нахожусь на вражеской территории. Она дала мне некоторые советы о том, как излагать свои идеи таким образом, чтобы не озлобить своих сотрудников.

Давала ли она вам другие советы относительно вашей работы?

Кажется, в 1968 году, когда я поступила на работу в новостной отдел NBC, все работники должны были являться членами профсоюза NABET[297], объединявшего теле- и радиотехников и инженеров. Каким образом в ту компанию попали журналисты и продюсеры новостей, я не знаю. Это достаточно жесткий, типа водительского, профсоюз. Я не хотела состоять в нем — они вычитали в качестве взносов внушительную долю зарплаты, и насколько я могла судить, ничего не делали для своих членов. Примерно через неделю после того, как я начала работать в NBC, союз объявил забастовку с целью пересмотра контрактов. Это был типичный трудовой спор. Я была недовольна уже тем, что вынуждена состоять в профсоюзе, а тут еще надо бастовать и пикетировать. Я намеревалась проигнорировать все мероприятие. Однако, когда я рассказала об этом Айн, та самым непреклонным тоном сказала, чтобы я вышла в пикет и делала все, что потребует от меня профсоюз, ибо уклонение могло быть поставлено мне в вину после забастовки, и насколько мне известно, я могла быть оштрафована на огромную сумму, или результатом его могли стать неприятные последствия в плане моей работы. Она также сказала, что раз у меня не было выбора в том, поступать в союз или нет, то у меня нет выбора и в отношении пикетирования и участия в делах союза, поскольку на этих условиях я получила эту работу. Я поверила ей на слово, потому что она знала об этом много больше меня, и потому одним летним днем оказалась возле Эмпайр-стейт-билдинг в пикете с одобрения Айн. Она была не меньше моего против всей истории, однако не сомневайтесь: когда забастовка закончилась и союз вернулся к работе, нашлись такие люди, которые не приняли участия в пикете и потому были вынуждены уплатить огромные штрафы. Так что Айн оказалась абсолютно права.

Айн Рэнд что-нибудь говорила об Израиле?

Она принципиально восхищалась Израилем. Но ненавидела политически за левый социалистический уклон, однако считала, что только они на земле обладают моральным уклоном и способны следовать собственным убеждениям, как, например, в рейде на Энтеббе[298]. Она говорила, что Израиль дал урок Соединенным Штатам.

Расскажите, что мисс Рэнд и мистер О’Коннор делали на вашей свадьбе с Леонардом Пейкоффом в 1968 году.

Помню, что у нас была небольшая репетиция в квартире Леонарда, на которую пришли Айн с Фрэнком, все присутствующие увлеклись какой-то бессмысленной болтовней, и Айн выпалила: «Не пора ли нам взяться за дело». Или: «Разве мы собрались здесь не для конкретной цели». Или что-то еще в этом роде.

На свадьбе Айн выполняла обязанности посаженной матери, и Фрэнк тоже участвовал. Я хотела, чтобы они оба были в черном. Как мне кажется, в то время это было не обязательно. Айн сочла мое предложение хорошим, так как оно создавало драматический эффект: в ряду облаченных в черное мужчин присутствовала я в белом свадебном платье. В тот день они с Фрэнком были такими элегантными.

Видели ли вы, чтобы Айн Рэнд плакала?

Да, когда умер один из ее котов. Однажды Сурсы и Пейкоффы явились в ее квартиру, чтобы забрать в местную «кругосветку», и оказалось, что Томми умер как раз предыдущей ночью. Мы спросили ее, что случилось, а она заплакала и смутилась, так как не знала, можно ли плакать по такому поводу.

Расскажите мне об Айн Рэнд и покупке вашего кота Фриско.

Это было в 1981 году. У меня была гималайская кошка, красотка Ритци, сокращение от графини Марицы, однако она подхватила кошачий энтерит и умерла.

Через какое-то время я поняла, что не смогу завести новую кошку, потому что боюсь, что умрет и она. И как только я поняла это, то сразу захотела купить новое животное. Я сказала Айн, что хочу хорошенько поискать, чтобы найти подходящее животное, и рассказала ей о собственной реакции. Дело было вскоре после того, как умер ее собственный кот Томми. Айн захотела разделить со мной компанию, и я ухватилась за эту возможность. В то время существовали кошачьи магазины, называвшиеся «Сказочные кошачьи» (Fabulous Felines), там продавали прекрасных животных, и мы поехали туда.

Там мы нашли двух абсолютно очаровательных гималайских котиков, двух братьев. Мы с Айн немедленно в них влюбились, и вопрос стоял о том, которого из них брать. Я не могла представить себе, что их можно разлучить, и подумала: может быть, она захочет купить другого себе, однако этого так и не произошло.

Она не захотела покупать второго кота?

Она находилась в депрессии. Наш поход за кошками состоялся, как мне кажется, вскоре после смерти Фрэнка, и она пребывала в плохом настроении, хотя поход за кошками определенно подбодрил ее. Но не настолько, чтобы она захотела покупать нового кота. Словом, из них двоих я выбрала того, который скакал и прыгал и был более активным. Айн сказала, что хотела бы подарить его мне на дорожку, так как я тогда как раз собиралась уехать из города в Атланту, поскольку получила работу в CNN. И тогда я самым кротким образом сказала: «Айн, у меня возник к вам серьезный вопрос. Как вы посмотрите на то, что я назову его Франциско в честь Франциско д’Анконии? Я не могу воспользоваться его именем без вашего одобрения». Она ответила: «О, ну конечно же». И с того момента кот стал Фриско, и я показывала ей его фотографии по мере роста. Она считала, что он красавец. Фриско был таким активным, подвижным и умным.

А как она вела себя, слыша аплодисменты или крики одобрения?

Она воспринимала такое одобрение как заслуженное ею, однако смущалась, если аплодисменты затягивались слишком надолго. Она не любила этого низкопоклонства по отношению к себе. Если после ее выступления звучали аплодисменты, она считала, что имеет на них право, и воспринимала их с деловой точки зрения.

Для нее очень важным было посещение Вест-Пойнта. Тот факт, что такое историческое учреждение Америки, как Вест-Пойнт, признало ее и захотело выслушать, чрезвычайно много значил для нее в личном плане.

Расскажите мне о посещении ею Вест-Пойнта.

Помню, как эти великолепные в своих мундирах курсанты вслушивались в каждое ее слово. Она уловила ту строгую и достойную нотку, которой обладает Вест-Пойнт, приняла в себя и признала как нечто, частью которого стоит быть.

Форд Холл Форум также много значил для нее. Мы ездили туда на поезде, и она дописывала свою речь по дороге в Бостон. А потом зачитывала ее по рукописному тексту.

Почему ей нравилось выступать в Форд Холл Форуме?

Она всегда ждала своего ежегодного выступления там, потому что считала его интеллектуальной ареной, предназначенной для столкновения различных точек зрения. Она восхищалась судьей Лурией, по сути дела являвшимся великолепным ведущим. Он был достойным человеком, и он уважал ее. Он никогда и ничем не проявлял собственную точку зрения и обращался с Айн самым достойным образом. Даже поездка на поезде в Бостон — хотя в дороге она всегда писала — представляла часть общего приключения: обеда в ресторане отеля с распитием этих забавных напитков с фруктами и зонтиком. А потом вечеринка, посвященная «разбору полетов», на которой вместе с друзьями обсуждалось сказанное ею, реакция аудитории и звучали новые обращенные к ней вопросы.

Посылала ли она вам рождественские открытки?

Нет. У меня есть только подписанный ею экземпляр Атланта с надписью: «Сью и Фриско с пожеланием великого будущего. От имени Франсиско д’Анконии, его секретарь, Айн. 9/7/81».

Почему же она так поступила?

Потому что она знала, как много значит для меня Франсиско д’Анкония, и сделала это в качестве его профессионального секретаря. Ну, как если бы он распорядился, чтобы она подписала книгу. Я обожала этого персонажа и до сих пор люблю его. Я говорила ей, что Голт не вызывает во мне подобного чувства. И пыталась объяснить ей, почему больше люблю Франсиско.

Она согласилась с вами?

Нет. Она предпочитала Голта, но вполне могла понять меня. Она сказала, что подобное предпочтение вполне понятно, поскольку Голт является куда более абстрактной фигурой, а детство Франсиско и весь его облик прописаны более подробно.

Айн удивительным образом реагировала на мои соображения, когда я рассказывала ей о том, что мне нравится в ее книгах с литературной точки зрения. Я рассказывала ей о любимых мной персонажах и эпизодах, она слушала самым заинтересованным образом, расцветала и спрашивала почему.

Я получила от нее отпущение двух грехов: во-первых, я призналась ей, что в первый раз читая Атланта, пропустила речь Голта, так как очень хотела узнать, что произошло дальше. Она сказала, что может понять подобный поступок, но рекомендует мне не распространяться об этом. Другой грех приключился со мной на эпистемологическом семинаре. Я кротко призналась в том, что не могу ощутить в себе интереса к эпистемологии. Она сказала, что не усматривает для этого никаких причин, что эпистемология представляет интерес для интеллектуалов, профессиональных философов, каковым я не являюсь, и на этом вопрос был закрыт. Однако я всегда чувствовала себя виноватой в этом, хотя она считала такую мою реакцию забавной.

А сама она перечитывала Атланта?

Она признавалась, что опасается делать это, поскольку вне зависимости от того, что она собиралась делать, — найти нужное место или подыскать материал для статьи, — книга немедленно затягивала ее в себя как читательницу. Она забывала обо всем прочем, и ей хотелось читать и читать дальше.

Помню, как она устроила целую историю из моей реакции на одну из ее статей, которая называлась «Компрачикос»[299], посвященную тому, как уничтожаются молодые умы. С ее точки зрения, было важно, что происходит в раннем детстве с развивающимися умами и как школьный учитель может погубить молодую поросль. В свое время меня водили в прогрессивный детский сад, который вселял в меня ужас, о чем ей было известно. Когда она написала эту статью, она сказала мне: «Теперь ты знаешь, что произошло с тобой в детском саду». Она была очень недовольна этим, и за годы нашего знакомства неоднократно вспоминала, что сделали со мной мои учителя и воспитатели.

Расскажите мне о визите в Америку Норы, сестры Айн Рэнд.

Айн была очень взволнована приездом Норы, она сняла для сестры и ее мужа Феди квартиру в своем доме. Айн подарила ей телевизор, у нее была привезенная из России памятка: рисунок женщины, который Нора сделала молодой девушкой. Айн любила его, потому что изображение было очень стилизованным. Она выставила его на очень заметное место, однако Нора не заметила этого.

Как сестры общались между собой?

С течением дней стало очевидно, что Нора и Федя не вписываются в нашу жизнь, и им не слишком нравится то, что они видят вокруг себя. Они были мрачными. С ужасом узнав о том, что Нора не испытывает особого отвращения к России, Айн рассказала об этом нам с Леонардом. Нора считала, что будущее ее надежно обеспечено в России, то есть у них были пенсии и все предоставляемые правительством льготы. Когда стало ясно, что Нора предпочитает страну Советов свободе этой страны, Айн пришла в ярость. Она испытывала глубочайшую скорбь — она считала, что потеряла вновь обретенную сестру — но, осознав чувства и ощущения Норы, Айн не захотела иметь с ней ничего общего.

Нора и Федя хотели вернуться домой. Они не хотели платить здесь за те вещи, которые «предоставляло» им советское правительство. Им не нравилась наша свобода выбора, они не хотели выбирать. Они хотели вернуться в безопасный уголок своей диктатуры. Муж Норы чувствовал себя не слишком хорошо, у него был сердечный приступ, кажется, ему пришлось обратиться к врачу. Конечно, Айн заплатила за все. Она была очень щедрой женщиной.

Было ли в отношениях Айн Рэнд и Норы нечто хорошее? Они встретились как любящие сестры?

Нет, едва ли, потому что Нора не была ценителем или мыслителем, a Айн ценила в людях только эти качества. Когда, например, Нора не отреагировала на то, что Айн считала ее достижением — на этот ее небольшой рисунок — Айн отреагировала негативно.

Как один из авторов выпускавшегося Айн Рэнд журнала Объективист расскажите мне о вашем общении с ней в качестве редактора.

В этом плане я больше помню общение с ней Леонарда, чем собственное общение. Но могу описать вам ее редакторскую манеру, почти что ангела — очень терпеливого, целенаправленного и делового. Она не редактировала; она делала предложения и не запрещала авторам предлагать собственные соображения. Во-первых, она была бесконечно терпелива в том плане, что каждую подробность следует объяснить и растолковать. Все, начиная с абзацев, точек и запятых и кончая смыслами, обсуждалось и изменялось. Однако никакие изменения не делались без согласия автора. Она растолковывала все. Редакторские обсуждения затягивались на часы.

А когда мисс Рэнд сердилась во время философских дискуссий, извинялась ли она потом перед теми своими друзьями, на которых пал ее гнев?

Да, после взрыва она говорила: «Пожалуйста, поймите, что я сержусь не на вас. Моя реакция направлена на ту идею, которую вы защищаете». Она всегда говорила, что раздражает ее идея, а не человек. Айн придерживалась того мнения, что всякая вещь, начиная от произведений и кончая личными взаимоотношениями, может быть реально исправлена, и дискуссия является средством такового исправления. Так что все обсуждалось, обсуждалось до бесконечности.

Чему вы научились у Айн Рэнд как у редактора?

Самое главное, что она сделала, это научила меня связывать абстракции с конкретными подробностями. Я хорошо развивала сюжет, если взять, к примеру, мою статью о Марченко[300]. Я хорошо справилась с изложением его истории. Я достаточно хорошо владела понятиями объективизма и потому умела выделять абстрактные положения, однако в то время они существовали у меня как бы сами по себе. Эта трудность в мышлении и писательском мастерстве требовала связать то и другое вместе. Ну а у нее никакого разделения между абстракциями и конкретикой не существовало. Она была великолепна — и это еще слабая оценка — в этом деле. Ее редакторская практика научила меня большему, особенно тому, как надо думать, и далее: как перелагать свои мысли в текст, что составляет еще один шаг.

Кстати, перечитывая недавно собственные статьи, я заметила отпечаток, оставленный Айн — мой стиль был очень и очень четким и конкретным. Прилагательные можно заметить у меня нечасто. Урок ее заключается в том, что конкретика рождает абстракции. Не надо говорить, что все было «чудесно». Написанное на бумаге, это «чудесно» не значит абсолютно ничего без подкрепляющей его конкретики. К вашему восклицанию необходимо добавить факты. И именно это я увидела в своем тексте. Я была настолько конкретна, что по моему тексту можно было рисовать картинку, в чем, несомненно, проявилось влияние Айн.

Сочиняя для нее статьи, вы должны были сперва представить план или какие-нибудь наметки?

Нет. Мы обсуждали тему. Потом я бралась за дело и представляла какие-нибудь наброски. Отношение Айн к сочинительству требовало затрат времени. Никакая спешка не допускалась. Если вопрос упирался в какое-нибудь слово, приходилось при необходимости просиживать часа по два, обсуждая, какое именно слово следует предпочесть. Поэтому я всегда испытываю некоторое раздражение, когда слышу, что кому-то там не хватает времени на литературную работу.

Будучи редактором, она оказывалась и соавтором, поскольку начинала упорно обозревать статью до тех пор, пока в чем-то не убеждала ее автора. Процесс представлял собой рациональное обсуждение, и кто-то должен был победить, а кто-то проиграть. Варианта, требующего просто положиться на ее слово, не существовало, как нельзя было и сказать: ладно, сделаю. Она считала, что сам процесс предполагает объективный подход и имеет свои плюсы и минусы, достоинства и недостатки. Очень плохая статья гибла немедленно. Она подавала это так: статью можно пустить в дело, однако сперва следует доработать. A доработка означала труд.

А что вы обсуждали на предварительной стадии?

Мы обсуждали главную идею и необходимые моменты, а потом уже дома следовало рассудить, что логично, а что нет. Поскольку я все время находилась в ее квартире, обсуждение идеи не было для меня пустой формальностью.

Сколько же набросков вы делали?

Четыре, самое большее шесть. По-разному. По Марченко был один, может быть, два, но это самая малость. По более конкретным темам, как например рецензии на книги, хватало и одной, но более абстрактные темы требовали большего.

Почему вы писали статью только о Марченко, но не о других диссидентах?

Потому что он написал книгу Мои показания, которую я прочла. Он был удивителен в том плане, что был рабочим, как бы типичным коммунистическим человеком. Советы могли ткнуть в него пальцем и сказать: «Вот рабочий — он верит всему». И вот передо мной оказывается крестоносец, диссидент, ставший в тюрьмах интеллектуалом. Благодаря своему происхождению он оказался другой породы, чем остальные диссиденты, такие как Сахаров и Даниэль. Все они знали друг друга и были о нем очень высокого мнения. Он был очень настоящим.

Что думала мисс Рэнд о других диссидентах?

Она ненавидела Александра Солженицына.

Расскажите мне о мисс Рэнд и Викторе Рейзеле.

Виктор Рейзел был журналистом-новостником старой школы, проявившим выдающуюся отвагу в борьбе против толпы, профсоюзов и коммунистов, в частности во время попытки захвата последними Голливуда. Должно быть, он единственным среди газетчиков выступал против этой выходки коммунистов. В итоге гангстеры из толпы ослепили его, плеснув кислотой в лицо, потому что им не нравились его репортажи. Он никогда не переставал говорить то, что, по его мнению, было правдой.

Я встретилась с ним в Нью-Йорке, на Пятом канале, где он выступал с гостевым комментарием. Он олицетворял собой тип раздражительного, но либерального консерватора. Мы познакомились и разговорились, я нашла его очень интересным человеком, потом я рассказала о своей встрече Айн, и она поделилась со мной сведениями о нем. От нее я узнала, что он был одним из немногих газетчиков, выступивших против «голливудской десятки»[301] и всего, что творилось в это время.

Не помню, как это произошло, однако я спросила ее о том, не хочет ли она встретиться с ним для того лишь, чтобы просто поговорить о прежних временах, и она сказала: «Конечно», и он сказал: «Конечно». Его жена Элинор, чудесная женщина, водила мужа повсюду. Не помню, с чего началась наша встреча, с общего обеда или нет, но закончилась она тем, что O’Конноры, Пейкоффы и Рейзелы оказались в квартире O’Конноров. Не могу восстановить в памяти подробности разговора, однако они говорили о прошедших событиях, о том, почему молчали журналисты, и о том, что даже теперь левые захватили прессу, и о том, что отваги теперь больше нет. Оба они наслаждались встречей в той мере, в которой это было возможно, потому что Айн политике предпочитала философию, однако она была очень высокого мнения об этом человеке и восхищалась им.

Вы были возле Айн Рэнд, когда в 1975 году открылась ее болезнь.

У нее нашли рак легких. Она пошла к врачам, и они обнаружили опухоль в ее легких. Она сильно кашляла, однако болей у нее не было. Ее немедленно положили в больницу и сделали операцию. Не знаю, сумела ли она полностью выздороветь. Она надолго погрузилась в летаргию.

Почему она курила?

Она всегда считала, что наука не обладает свидетельствами против курения[302]. Она видела в госпиталях некое подобие чистилища, а не полной жизни, нечто такое, что следует пережить. В госпитале отменялась ее система ценностей. В этом месте следовало решить свои медицинские проблемы, выйти на волю и вернуться в свой мир.

Видели ли вы когда-нибудь Айн Рэнд нервничающей или испуганной?

Нет. Перед лекциями она горела энтузиазмом, но не нервничала. Она боялась некоторых, совершенно незначительных физических событий или реалий. Кажется, еще в Голливуде[303] ее едва не переехал автомобиль, и с тех пор она робела при переходе улицы. Не знаю, можно ли это назвать страхом, однако больше ничего вспомнить не могу.

Что еще вы делали вместе?

Вместе голосовали. Так как мы жили или в одном доме, или в нескольких кварталах друг от друга, то неизменно ходили голосовать на один и тот же избирательный участок и заранее договаривались о встрече по телефону. Единственный ритуал требовал дождаться мнения Нью-Йорк таймс и проголосовать за противоположного кандидата. Там всегда были рекомендации в отношении за и против.

И она серьезно воспринимала их?

O да.

Рассказывала ли она вам что-нибудь из времен своей работы в Голливуде?

Рассказывала, как побывала на элегантном званом обеде в доме Джоан Кроуфорд[304]. С дворецкими, девятнадцатью переменами блюд, разодетыми и красивыми гостями. Когда прием закончился, Джоан Кроуфорд встала и сказала: «Ну а теперь все могут сходить в уборную». Айн приводила эту историю в качестве примера того, насколько груба и неэлегантна была Джоан Кроуфорд при всей своей красоте.

Она рассказывала вам об актере по имени Адольф Менжу?[305]

Она называла его в качестве примера голливудского актера, павшего жертвой «голливудской десятки». Иными словами, он являлся антикоммунистом и при этом лишился работы. Не знаю, на какой срок, но, во всяком случае, на больший, чем «голливудская десятка».

Что Айн Рэнд думала о Джозефе Маккарти?

Она считала его трусом, неспособным жить согласно своему рангу, однако полагала, что он прав в том, что делает, хотя знает больше и фокусирует свое внимание лишь на коммунистах, пролезших на низшие должности в правительстве.

Айн Рэнд когда-нибудь встречалась с ним?

Она говорила, что встречалась и уговаривала его проявлять такую отвагу, которой требовал его общественный статус, однако в интеллектуальном плане Маккарти не соответствовал своему положению[306].

Казалась ли она огорченной в это время?

O нет. «Огорчаться» — это не про нее. Она считала его дураком и была разочарована тем, что его храбрость не соответствует его убеждениям.

Что вы любите рассказывать об Айн Рэнд?

Мы с Мэри Энн [Сурс] просто обожали Фрэнка Синатру. И однажды мы были у Айн и затеяли разговор о нем, потом Мэри Энн направилась в город, и мы решили привезти Айн записи Синатры, чтобы посмотреть, что она скажет на это. Итак, мы явились к ней примерно с дюжиной долгоиграющих пластинок. Мы словно свихнулись на этой теме и упорно настаивали на своем. Чтобы добиться ее отклика, мы ставили одну пластинку за другой, и она говорила, что понимает, насколько серьезно он относится к тексту, что все очень хорошо и что ей нравится его голос. Она изо всех сил старалась изобразить понимание и симпатию к этой чуждой ей музыке. С другой стороны, она все-таки не отталкивала ее. Она старалась угодить нам, а мы были сентиментальны. Наконец она сказала таким тихим и виноватым голосом: «А нельзя ли сделать вашу музыку чуть потише?» Так что мы не стали проигрывать ей все двенадцать пластинок, и она была благодарна нам.

Позволяют ли ваши воспоминания и впечатления сказать, была ли Айн Рэнд счастлива?

Да, она достигла в жизни всего, чего хотела.

Что Айн Рэнд думала о себе самой?

Она никогда не говорила о самой себе, не рассказывала о начальной поре своей жизни. Не давала себе никаких оценок. Она говорила о своих идеях, но не о своей личности.

Как она воспринимала себя в историческом плане?

Она всегда говорила, что не видит себя в такой перспективе, что ни один человек не может осознать себя в историческом плане или в качестве великого человека. Не то чтобы она уклонялась от ответа, человек всегда каким-то образом воспринимает себя. Леонард говорил ей, что она обладает самым могучим умом во всем мире, и она отвечала: «Нет, я всего лишь честная и интеллигентная женщина». Она не представляла масштаба собственной славы.