Арлин Манн

Арлин Манн работала над постановкой пьесы Ночью 16 января, и поддерживала знакомство с Айн Рэнд начиная с конца 1970-х годов. Она работала адвокатом в фирме Goldman, Sachs & Co.

Даты интервью: 28 июля и 5 августа 1999 года.

Скотт Макконнелл: Как вы познакомились с Айн Рэнд?

Арлин Манн: Наше знакомство с ней подразделяется на два периода. Первый из них связан с постановкой Легенды пентхауса [Ночью 16 января], а второй — с нашими встречами с Гарри Бинсвангером.

Мой первый непосредственный контакт с Айн произошел, когда я работала над постановкой Легенды пентхауса, когда пьеса была поставлена в театре McAlpine в 1973 году.

Постановку осуществляли Фил и Кей Смит, Глория Альтер исполняла обязанности генерального менеджера. На моих плечах лежало сразу две обязанности: администратора и художника по костюмам, так как я обладала некоторым опытом в области театрального дизайна. Я делала костюмы для представлений меньшего масштаба. Но костюмы мы не шили, а покупали.

Кажется, меня познакомили с Айн на одной из репетиций, но поговорить впервые пришлось, когда она пришла, чтобы обсудить некоторые технические аспекты представления, в частности освещение, декорации и костюмы. Она сидела примерно на расстоянии двух третей глубины зала от сцены, a я часть времени сидела позади нее, а часть рядом с ней, слушая ее комментарии по части костюмов и других технических аспектов. Ей понравились все костюмы, за исключением «Пузана» Ригана. Она считала, что костюм придавал ему карикатурное обличье; я придала ему облик гангстера, a она хотела, чтобы он выглядел как бизнесмен в очень сдержанном, элегантном, хорошо пошитом костюме. Говоря в современных терминах, она предпочла бы одеть его в костюм от Армани.

А как она объясняла это желание?

Она хотела, чтобы костюм чуть противоречил типажу. Она считала, что этот персонаж не принадлежит к числу откровенных и ярко выраженных гангстеров; по ее мнению, Риган никогда не надел бы тот костюм, которым я его наделила. Комментарии ее носили исключительно деловой, не грубый характер.

Вы не помните ее мнения о других аспектах постановки?

Не помню, что она говорила по поводу освещения или декораций. Могу сказать только то, что она ими не возмущалась. Я была даже удивлена отсутствием критики с ее стороны. Впрочем, думаю, что она со всем соглашалась, потому что прекрасно понимала, что можно ожидать от малобюджетной постановки. В этом плане она была вполне профессиональна. Ей было кое-что известно насчет театра, она понимала, что можно от него ждать, а чего нельзя.

Меня она не пугала. Она держалась очень спокойно, очень по-деловому, чрезвычайно четко, без малейшей расплывчатости. Она сидела тихо, говорила немного. Она всегда знала, чего хочет и чего не хочет. И говорила это, не распространяясь — в очень профессиональной манере, на мой взгляд.

Вы помните, какого мнения осталась она о постановке?

Она была удовлетворена. Не думаю, чтобы она была в восторге, однако считала, что все в порядке, за исключением некоторых не авторизованных изменений в сценарии, которые, как я слышала, были внесены после премьеры. Опять-таки, она была реалисткой. С моей точки зрения, постановка была не слишком хорошей.

Расскажите мне о втором этапе ваших взаимоотношений.

Я посещала квартиру Айн вместе с Гарри. Иногда он говорил о том, что интересовало его, иногда этим занималась она, однако при мне они в основном не обсуждали интеллектуальные темы, а играли в скрабл. Поначалу при этом присутствовал и Фрэнк.

В то время Фрэнк был уже болен, и мне особенно запомнился один из вечеров, так как Айн всегда словно бы не замечала, что с ним не все в порядке. Она задавала ему вопросы и обращалась с ним так, словно он был совершенно в здравом уме, в то время как это было совсем не так. Помню, что я не могла решить, правильно или жестоко она поступает. Конечно, никакой жестокости в ее обращении не было, однако к тому времени он уже впал в старческое слабоумие, но она разговаривала с ним так, будто он мог понять смысл ее слов, что на самом деле было далеко не так.

Однажды — должно быть, через пару лет после того, как мы с Гарри прекратили романтические отношения, однако оставались очень хорошими друзьями — Гарри и Айн играли в скрабл, a я следила за ходом игры. Айн склонила голову и, судя по виду, размышляла над тем, сказать что-то или нет. В то время нас с Гарри всегда спрашивали о том, не вернемся ли мы друг к другу, поскольку мы оставались такими хорошими друзьями. Итак, она сидела опустив голову и рассеянно передвигала по столу фишки скрабла, явно собираясь что-то сказать, a мы с Гарри ждали, чем все это закончится. Мы оба сидели на противоположной от нее стороне стола. Она по-девичьи прятала глаза, а потом сказала: «Можно я спрошу вас кое о чем?» Мы с Гарри дружно проговорили: «Нет!» Однако она не обратила на нас внимания. Я даже не уверена в том, что она слышала нас. Она сказала что-то вроде: «Почему вы больше не вместе?» Мы дали ей кое-какое объяснение, и она больше не поднимала эту тему. Однако это было так мило с ее стороны, даже не столько то, что она думала о нас, как то, в какой манере, застенчивой и ненавязчивой, она задала свой вопрос, считая необходимым проявить о нас кое-какую заботу.

Опишите ее дружбу с Гарри.

Они определенным образом симпатизировали друг другу. Гарри любил дискутировать с ней. Гарри и Айн часто затевали философские споры, развлекавшие их обоих. Хотя дискуссии могли происходить очень жарко, в них не бывало никакой едкости и колкостей. Помню, однажды они жарко спорили на какую-то тему до того мгновения, когда мы стали уже уходить… мы даже вышли за дверь ее квартиры, однако Гарри повернулся, снова открыл дверь и сказал ей: «А все-таки я не согласен!»

Расскажите еще о том, как вы трое ладили между собой.

Она всегда была приветлива и любезна со мной. Когда к ней приходил гость, она встречала его обходительно и предлагала чего-нибудь выпить. Но как только у них с Гарри начиналась беседа на интеллектуальную тему, можно было умереть, но не дождаться капли внимания к себе. Впрочем, она была чужда условностей, и поэтому я без всяких колебаний могла спросить: «А можно мне взять что-нибудь у вас на кухне?» И она была рада тому, что я сама залезу в ее холодильник, избавляя ее от хлопот. В этом отношении она формальностей не соблюдала.

Во время дискуссий она держалась очень спокойно. Она полностью погружалась в обсуждаемую тему. Я не помню, чтобы она когда-нибудь сердилась на Гарри, что бы он ни говорил, в чем бы не соглашался с ней. Я никогда не видела в ней, даже во время сессий вопросов и ответов, раздражения на человека, а не на идею.

Впрочем, был такой случай, когда я задала ей вопрос по интеллектуальной теме, которую они обсуждали, и она чуть возвысила голос и даже рассердилась. Такой я ее не видела. И потому спросила: «Но почему вы кричите на меня?» На самом деле она не кричала, просто немного возвысила голос. Она остановилась и сказала: «Ой, я совсем не кричу». Просто эта идея вывела меня из себя. И я поняла, что она не воспринимает себя как «великого человека». Безусловно, она осознавала собственную силу и значимость, однако это не отражалось на уровне личных взаимоотношений. То есть в ней не было никаких: «Да вы знаете, кто я такая?» Или: «Вам известно, с кем вы говорите?» Такие соображения были не в ее характере.

И она изменила свое поведение после этих ваших слов?

Да, она сразу же успокоилась, раздражение оставило ее.

Она что-нибудь рассказывала вам о мистере О’Конноре после его смерти?

Мне запомнился один разговор. Она говорила о себе, самым бесстрастным образом оценивая собственную реакцию и шансы на выход из депрессии. Наверно, она понимала, что не способна предсказать в точности свое поведение, однако не испытывала особенного оптимизма в отношении своего эмоционального состояния. Она понимала, что находится в глубоком унынии. И не видела особых возможностей справиться с собой, да и не считала борьбу необходимой. Она знала, что отныне ее жизни поставлен предел. И похоже, не собиралась бороться с этим.

Вы присутствовали на праздновании пятидесятой годовщины брака O’Конноров?

Оно происходило в их квартире. Произносились речи. Выставлены были игрушечные звери. Играла легкая музыка. Одна из песенок напомнила мне кейкуок[324], я начала танцевать этот танец, и ей понравилось это. Она захотела понять, как его танцуют. Уже не помню, пыталась она танцевать или нет. Все присутствующие встали и образовали цепочку, в которой прошлись по всей гостиной. Подобные веселые мелочи всегда доставляли ей колоссальное удовольствие. Леонард говорил, что учился у Айн, что она воспитывала его. И, конечно же, все воздавали должное браку Айн и Фрэнка. Кто-то немного рассказывал об истории их брака и даже об их знакомстве. Присутствовал Алан Гринспен. Кажется, была и Элоис.

Расскажите мне об Элоис.

Она была очень выдержанной леди. Я считала Элоис редкой красавицей; она была похожа на Лину Хоум. Она держалась самым изысканным образом и обладала потрясающим чувством собственного достоинства. Они с Айн прекрасно ладили между собой. Элоис для Айн, безусловно, была более чем прислугой. Помню, как однажды они вместе по какой-то причине стояли на кухне и выглядели скорее подругами, чем хозяйкой и служанкой. Если бы кто-то спросил вас о том, кто из них хозяйка и кто прислуга, вы, конечно, могли сделать правильный выбор, однако обеих соединяло взаимное уважение; Элоис принадлежала к тем людям, которые требовали к себе уважения. Еще она была из тех людей, о которых можно сказать, что они обладают твердой как камень сердцевиной. Никто не мог смутить Элоис упоминанием о том, какое место она занимает.

Беседовали ли вы с ней о том, какие актеры могут сыграть в Атланте?

В качестве Франсиско она предлагала Ганса Гудегаста. Вне зависимости от возраста в качестве кандидатуры на роль Дагни всплывало имя Лорен Бэколл[325], предлагалась также Фарра Фосетт. Мисс Рэнд говорила, что ей нравится Фарра Фосетт, отчасти потому, что уголки рта Фосетт смотрели вниз, что нравилось Айн. Мы говорили также о том, что Спенсер Трейси[326] был бы очень хорош в роли Мидаса Маллигана.

Сохранились ли у вас книги или письма мисс Рэнд?

У меня остались от нее три памятки. Во-первых, маленькая бутылочка духов производства британской парфюмерной фирмы Floris с мягким цветочным ароматом, может быть, гардении. Потом листок из ее календаря с перечнем дел. Среди ее памяток я наиболее ценю три акварели, нарисованные ее сестрой Норой, которые Айн привезла собой в чемодане из России, когда прибыла в США. Они были сложены; должно быть, Айн пришлось сложить их, чтобы уложить в чемодан. Это театральные карикатуры — остроумные и веселые. Теперь они вставлены в рамки и висят в моей квартире.