Кэтлин и Ричард Никкерсон

Кэтлин Никкерсон (в девичестве Моррис) участвовала в 1957–1958 годах в проводившихся Айн Рэнд писательских семинарах, с 1955 года и далее была подругой мисс Рэнд. Ричард Никкерсон, доктор медицины, также посещал лекции и был знаком с мисс Рэнд.

Даты интервью: 14 октября и 2 ноября 1999 года.

Скотт Макконнелл: Как вы познакомились с мисс Рэнд?

Кэтлин Никкерсон: Сперва я познакомилась с Натаном — примерно в сентябре 1955 года, a после того как миновал приемлемый для такого решения срок, он решил, что нашел во мне серьезную поклонницу Айн Рэнд, и меня представили ей.

После того как я несколько раз побывала в обществе Айн, Натан сказал, что мне следовало бы определиться в отношении причин моей преданности ее философии. По этой причине я написала письмо Айн, и оно как будто порадовало ее. Посему меня стали приглашать на разные события, при которых она присутствовала.

Поскольку старшие члены группы приближенных именовали себя Коллективом, меня и еще пять человек окрестили Младшим коллективом, или просто Младшими, поскольку мы были моложе их и не настолько учеными.

Мы слушали неофициальные лекции Натана и Леонарда до того, как они получили официальный характер. Понимая, что мы находимся на разных уровнях знания, мы изо всех сил старались угнаться за ними обоими.

Основываясь на прослушанном, мы писали статьи. Я, например, написала одну, посвященную пониманию прав, и Натан сказал, что она очень хороша, и обещал показать ее Айн.

В 1956 и 1957-х годах я училась в Нью-Йоркском университете и старалась бросить вызов всем профессорам на основе своих новоприобретенных знаний. Сталкиваясь с непонятной для меня темой, я обращалась за разъяснениями к Айн или Натану.

Легко ли было задать вопрос мисс Рэнд или попросить у нее совета?

В соответствующей обстановке, конечно, например, когда она находилась у себя дома, и до того, как мы начинали обсуждать назначенную на тот день тему. Можно было просто сказать: я хотела бы проконсультироваться с вами по одному вопросу.

Как вам удалось получить сигнальный экземпляр романа Атлант расправил плечи?

Члены обоих Коллективов, старшего и младшего, получили по экземпляру до дня публикации. Это устроила Айн.

На моем экземпляре написано: «Кэти — чтобы помочь обнаружить, что благосклонная вселенная реальна, возможна и достижима — Айн. 20 августа 1957». По прочтении Атланта у меня сложилось очень сильное впечатление. Я позвонила Айн и сказала, что считаю эту книгу великой, однако боюсь, что люди не поймут этого и будут пытаться учинить над ней какое-нибудь безобразие. Я и в самом деле боялась, что некоторые люди узнают себя в персонажах книги и отреагируют ненавистью. Она успокоила меня и завершила наш разговор словами: «Я люблю тебя, Кэти». Я ответила ей теми же чувствами.

Реакция общества на публикацию Атланта оказалась очень резкой, и члены Младшего коллектива в полном составе были заняты написанием ответов на критические рецензии, появившиеся в Тайм, Ньюсуик и так далее. Особо скверную рецензию опубликовал Тайм, так что все мы отказались от подписки на него. Одна из представительниц Младшего коллектива согласилась с тем, что рецензия просто ужасна, однако отказываться от подписки не пожелала. Нам с Натаном пришлось изрядно попотеть, чтобы доказать этой персоне, что она все равно должна совершить подобный поступок, чтобы доказать верность собственным взглядам. Так она в итоге и поступила, осознав, что отказывается от меньшей ценности ради большей, то есть ничем не жертвует.

Примерно в это время нагрузка на Айн существенно возросла, и она оказалась в большой моде как оратор и интервьюируемая персона. Одно приглашение, в частности, поступило от шоу телеинтервьюера Майка Уоллеса. Вместе с другими членами Коллектива она пришла в наши апартаменты, чтобы посмотреть это шоу и убедиться в том, что работа Майка достойна внимания. В те времена телеприемники успели появиться еще далеко не в каждом доме. Впоследствии она приняла участие в этой телепередаче.

Примерно тогда же мы с Вивьен Грант [еще одна участница Младшего коллектива] сообщили Айн о показе Кабинета доктора Калигари с Конрадом Вейдтом[159]. Она очень хотела увидеть этот фильм после такого долгого перерыва[160]. После просмотра, по пути из кино домой, Айн сказала что-то вроде того: «Едва ли ты можешь по-настоящему оценить привлекательность Вейдта», — и я ответила: «Да. Это было заметно по тому, как он глядел на сидевшую перед ним женщину». Она согласилась с моим определением и сказала об этом.

В 1957 или 1958 году мы с Вивьен захотели устроить выступление Айн в Нью-Йоркском университете и придумали способ: организовали Дискуссионный клуб, устраивавший дебаты между радикально противостоящими друг другу точками зрения, и развесили афиши по всему университету[161].

На заседании клуба в Нью-Йоркском университете я сидела рядом с Айн в задней части зала и сказала ей: «Было бы замечательно, если бы вы преподали нам основы своего литературного метода». Она явно заинтересовалась и сказала, что подумает над этим. И достаточно скоро нашу группу пригласили в ее квартиру — на ряд лекций по литературному методу[162].

На первой лекции Айн поблагодарила меня за идею. К этому времени ее окружение успело заметно возрасти в числе. Сначала оно ограничивалось Коллективом и Младшим коллективом, но после публикации Атланта численность ее сторонников начала существенно увеличиваться. И на лекции в ее квартире собиралось уже около двадцати пяти человек. Она сидела за столом, лицом к прямоугольной гостиной. Если это было возможно, я устраивалась рядом с Фрэнком. Мне всегда нравилось разговаривать с ним, и я всегда ощущала себя при этом раскрепощенной. Мне казалось, что я могу сказать ему буквально все что угодно, и он никогда не поймет мои слова неправильно и не сочтет меня слишком необразованной.

Он держался очень дружелюбно со всеми. Он улыбался, он проявлял заинтересованность, ему было приятно разговаривать со мной. Такой был милый человек.

Не помните ли вы что-нибудь из ваших разговоров с ним?

Не могу сейчас сказать ничего конкретного, однако у него было чувство юмора, и он охотно смеялся. Однако Айн в своих лекциях, во всяком случае, тех, на которых я присутствовала, всегда подчеркивала тот вклад, который он внес в ее работы. Так, он дал имя персонажу ее романа Атлант расправил плечи и даже предложил само название этого произведения. Айн также отмечала, что он обладает качествами, присущими ее персонажам — кажется, она упоминала Франсиско — в частности, легким характером. Она всегда с подчеркнутой ясностью и теплом упоминала его, давая понять, что считает мужа своим основным сотрудником.

Можете ли вы припомнить другие способы, какими он помогал ей?

Если в процессе сочинения у нее что-то не складывалось, она говорила ему: «Меня беспокоит эта сцена. Она какая-то неправильная. Не сходятся концы». И он часто делал одно короткое замечание, направлявшее ее мысли в нужном направлении. И она всегда ценила это.

Ближе к концу литературного курса, когда я однажды вечером уходила, Айн отозвала меня в сторону и сказала: «Среди всех слушателей моего курса только у вас, на мой взгляд, есть реальные шансы сталь писателем». Я была в восторге. Полагаю, что она сказала это, потому что я написала статью о том, почему хочу стать писателем, и она произвела на нее впечатление. Впрочем, возможно, что на нее произвели впечатление те комментарии, которые я делала на лекциях. Знаю только то, что единственная пьеса, которую я написала в порядке классного задания, оказалась жутко надуманной и ужасной.

Итак, вы решили более не заниматься художественной литературой?

Нет, я этого не решала. Я обнаружила, что не имею способностей и реального интереса к этому делу. Сферой моих интересов сделалась публицистика.

Что еще интересного вы можете сказать об этих литературных курсах?

На лекциях присутствовал один человек, который вне зависимости от того, насколько понятно и доступно объяснила вопрос Айн, все равно возражал и говорил «а я не понял» до тех пор, пока остальные студенты не были готовы придушить его. Уж и не знаю, каким образом ей удавалось сохранить спокойствие в его отношении, однако она никогда не возмущалась. Айн была безупречно терпеливым человеком.

Опишите типичные занятия и заканчивающую их стадию вопросов и ответов.

Это были очень долгие вечера. Мы собирались у нее около восьми вечера, после чего Айн заводила разговор на различные темы. Этот мог быть романтизм — обычно в толковании таких, например, авторов как Томас Вулф, и она тратила уйму времени на то, чтобы объяснить нам, что он не был хорошим писателем, хотя некоторые вещи ему и удавались. Подобным образом она обходилась и с другими авторами. Она приводила примеры из их произведений и давала собственные комментарии. Ее выступления затягивались на добрых два-три часа.

Помню такие вечера, когда часть вопросов и ответов продолжалась по меньшей мере до двух часов утра, ее в основном расспрашивали о том, чего не поняли, или же у нее возникали дополнительные соображения. Или спрашивали ее мнение о другом писателе. Казалось, что она никогда не уставала.

И как долго продолжались эти вопросы и ответы?

Помню, что они продолжались очень допоздна. Айн никогда и никому не затыкала рот. Она никогда не говорила: я слишком устала; мне пора отправляться спать. Умные разговоры были ее любимым занятием. И ими, этим делом она занималась постоянно. Казалось, что она способна заниматься им вечно. Эти литературные курсы оказались подлинно великолепными.

Была ли какая-нибудь торжественная часть по завершении литературного курса?

Да. Мы собрались все вместе и подарили ей какие-то книгодержатели в виде символа доллара в качестве знака благодарности[163].

После окончания литературного курса в 1959 году ваши отношения с Айн Рэнд нашли продолжение?

Да. Примерно в 1962 году я работала координатором в издательстве St. Martin Press. В порядке служебных обязанностей я прочитывала предлагаемые для публикации рукописи. Одна из предлагавшихся нам книг была уже опубликована за границей, и я решила, что она очень хорошо написана. Автора звали Антонием Гроновичем, a сама книга являлась биографией одной из первых известных киноактрис, Гелены Моджеевской[164]. На обложке было сказано, что автор планирует написать книгу о Грете Гарбо. Зная, что Айн восхищается Гарбо, я решила узнать все возможное о связях Гроновича с Гарбо. Я пригласила его отобедать со мной, и мы поговорили о книге, которую он намеревается написать. Кроме того, я спросила его, считает ли он возможной встречу Айн Рэнд с Гретой Гарбо.

Не помню, что он мне ответил. Однако в конечном результате мне пришлось доложить Айн о содеянном. Она была очень и очень расстроена тем, что я скомпрометировала ее, спросив этого автора о том, возможна ли такая встреча. Я в известной мере выставила ее просительницей, а она ни в коем случае не хотела попадать в подобное положение. Я извинилась и заверила ее в том, что подобное больше не повторится. Она держалась очень спокойно, но была крайне расстроена, и мне было очень неудобно перед ней. Она не кричала на меня. Она не унижала меня. Она не оскорбляла меня. Она просто дала мне понять, что очень расстроена и недовольна моим поступком. Она поставила меня на место самым непринужденным образом.

Какая именно причина заставила ее это сделать?

Своим вопросом я поставила ее в подчиненное положение. И умалила ее в той форме, в которой его излагала. Она совершенно не намеревалась отрицать, что восхищалась Гретой Гарбо, однако ей не пристало договариваться о встрече через меня. Каким-то образом я ущемила ее достоинство.

Насколько я понимаю, мисс Рэнд присутствовала на вашей свадьбе с Ричардом Никкерсоном.

Айн и Фрэнк присутствовали на нашей с Ричардом свадьбе, состоявшейся 1 июня 1963 года в нью-йоркском отеле «Американа». Мы запланировали свадьбу всего за неделю, однако на ней сумел присутствовать весь Коллектив, за исключением Алана Гринспена, находившегося тогда в Вашингтоне. Фрэнк сказал, что более красивой свадьбы ему не приходилось видеть за всю свою жизнь. Я ценю снимки, сделанные нами в тот день.

В другой раз Ричард хотел установить круиз-контроль на нашу машину, a мне нужно было оплатить счета за телефон или за что-то столь же мирское. Однако у нас не хватало денег сразу на то и другое. Каким-то образом вопрос стал известен Айн, и я получила следующую рекомендацию: конечно, он должен получить свой круиз-контроль. В жизни необходимо предоставлять место забаве и прихоти. Пришлось подумать: «Хорошо. Ладно, усвою».

После 1963 года мы с Ричардом продолжали посещать лекции и мероприятия, например, первый бал института, однако число людей в группе сделалось очень большим, и наша близость с Айн несколько сократилась.

Почему же?

Потому что теперь у нее стало слишком много приятелей и знакомых, и я стала получать приглашения далеко не на все мероприятия, как было прежде. Теперь ее окружало много больше известных и выдающихся людей — философы, писатели и так далее. Никакого разрыва между нами, конечно, быть не могло, просто круг ее знакомых чрезвычайно расширился.

В 1965 году родился наш сын Скотт, и спустя десять месяцев я с некоторым трепетом позвонила Айн. Мне не хотелось навязываться ей, потом я боялась, что приглашение не заинтересует ее, однако позвонила ей и спросила, не хотят ли они с Фрэнком познакомиться со Скоттом. Айн сказала: «О да!» Далее следует выдержка из дневника о нашем визите, состоявшемся 28 августа 1966 года. Ричард пишет: «Сегодня Скотт познакомился с Айн и Фрэнком O’Коннором в их апартаментах. Они сказали, что вырастет похожим на Рорка, отметили, что ребенок ничего не боится, что он уже в таком возрасте является определенной личностью, что кажется взрослым не по годам, и так далее. Айн беспокоилась по поводу того, что малыш все тянет в рот и ползает по полу — из-за грязи и микробов. Она высказала внушительный комплимент матери Скотта» (какой, он не пишет, а я не помню). Далее следует мое добавление в дневник: «Оба они очень тепло отнеслись к Скотту. Он забрался к Айн на колени, поиграл с ее брошкой и запустил свои пальцы ей в рот. Они с Фрэнком оба держали его за руки, пока он ходил и так далее. Айн также сказала, что он похож на нас обоих. А лицом в большей степени на Ричарда. Кроме того, она выслушала, поправила и прокомментировала некоторые мои представления о воспитании детей. Еще она пару раз сказала: „Когда этот ребенок вырастет, мы еще не раз услышим о нем“. Прекрасный визит». На этом дневниковая запись заканчивается.

Доктор Никкерсон, помните ли вы какие-нибудь другие встречи или разговоры с мисс Рэнд?

Ричард Никкерсон: Первые лекции происходили относительно неформально. Помню тот вечер, когда они объявили, что их философское течение будет называться объективизмом. Ничего слишком уж выдающегося. Это случилось в первой серии лекций, которые проводил Натаниэль Бранден — вечером каждой пятницы в Манхэттене [в 1959 году, в отеле «Шератон-Рассел»]. Он прочитал несколько лекций, и на одной из них объявил, что мисс Рэнд выбрала имя для своей философии, и она будет называться Объективизмом. С заглавного O. Все были рады услышать это.

Когда вы в последний раз виделись с ней?

Кэтлин Никкерсон: Наверно, тогда, когда возили Скотта к ней в гости.

После 1966 года у меня не было личных встреч с ней. Разве что в какой-либо группе.

Случалось ли вам видеть Айн Рэнд сердитой?

Однажды я видела, как она выражала недовольство близкому другу на каком-то общественном мероприятии и в недвусмысленных терминах сказала, чтобы он более не повторял свой проступок. Дело было в том, что он сфотографировал ее в очках. Она резко отчитала его, но одновременно пояснила, что те, кто фотографирует ее подобным образом, преследуют цель превратить ее образ из серьезного философа в начитавшуюся книг училку. Они хотят привести ее к «нормальному» виду, сделать одной из своих. Согрешивший немедленно извинился и сказал, что понимает ее позицию.

Осознав этот принцип, мы попытались не допускать более подобной ошибки. Пребывание в обществе Айн даже в самой непринужденной обстановке всегда оказывалось информативным, хотя и несколько рисованным.

Другой раз, на собрании в квартире Брандена, Айн обсуждала, как мне кажется, свою новую колонку и то, как ее следует назвать. Сидя полукругом, члены Коллектива предлагали для этого собственные идеи. Собравшиеся испытали истинное потрясение, когда Айн, после того как Натан сделал задевшее ее полушутливое предложение, резким тоном сказала ему: «Не смей впредь рекомендовать мне, что нужно делать с моей собственной работой». Ее реакция раздосадовала и также задела его. А я в этот момент искренне ужаснулась. Мгновение миновало, однако я поняла, что если не продумывать следствия из своих слов, то можно нарваться на крепкую отповедь со стороны Айн.

Айн при мне подвергала резкой критике почти каждого члена Коллектива и тем не менее всегда относилась ко всем нам с симпатией и уважением. Будучи группой интеллектуалов, преданных Айн и разуму, они могли и не понимать, отчего попали под раздачу. И если для кого-то из них это создавало проблему, всегда существовала возможность уладить вопрос на более поздней встрече.

На лекциях я не раз оказывалась свидетельницей того, что реакция Айн подчас ошеломляла слушателей, задававших ей вопросы или выступавших с комментариями. Однако всякий раз по трезвому размышлению мне удавалось понять логику Айн. Они никогда не пыталась взять кого-нибудь на испуг ради самого удовольствия, как нередко поступают другие. Она всегда давала какие-то, пусть и короткие объяснения следствий из заданного ей вопроса или комментария. Конечно, некоторых она обескураживала. Кое-кто навсегда отвращался от объективизма. Однако некоторые вопросы или комментарии следовало рассматривать в контексте очевидно проистекающих из них следствий. Как ни прискорбно, никто в ее кружке не мог безнаказанно произнести что-нибудь вроде: а вам не кажется, что Советский Союз и в самом деле представляет собой нечто более совершенное по сравнению с предыдущим режимом? Я никогда не записывала предлагавшиеся вопросы и посему, возможно, привела неудачный пример. Все те, кому повезло общаться с Айн Рэнд, имели в своей жизни шанс наблюдать за действием ее интеллекта на лекциях и прочих мероприятиях. Она всегда воспринимала смысл сказанного ей как обращенное лично к ней и ее окружению. И если вы не могли выносить жгучее прикосновение этого пламенного ума, значит, вы попали в чуждое вам место.

Держалась ли она на публике точно так, как в приватной обстановке?

Да. Практически в ней ничего не менялось. Должно быть, на публике она становилась более официальной. Но как личность она оставалась совершенно неизменной. От нее всегда можно было получить разумный ответ, где бы она ни находилась.

Я однажды спросила Айн: «Разве есть что-то плохое в желании отомстить тому или другому человеку?» Она целую минуту удивленно смотрела на меня, а потом сказала: «Нет, ничего плохого тут нет. Подобное желание есть форма установления справедливости».

А кому именно вы хотели тогда отомстить?

Были такие люди, которые писали о ней жуткие вещи в прессе, а также делали ей гадости, так что нам хотелось отправить их в ад, если бы такое было возможно.