Говард Одзер

Говард Одзер — отставной бизнесмен, посещавший литературные курсы Айн Рэнд в 1958–59 годах.

Даты интервью: 20 апреля и 4 мая 1999 года.

Скотт Макконнелл: Как вы познакомились с Айн Рэнд?

Говард Одзер: Я посещал начальные серии лекций Натаниэля Брандена по объективизму и потратил много времени на посещение их и разговоры с ним, особенно по психологии. Будучи слушателем курса, прочитанного в отеле «Шератон-Рассел», вместе примерно с двадцатью другими участниками я имел возможность общаться с Айн Рэнд. Потом возникла дружба и взаимодействие с Айн и Фрэнком O’Коннором.

В то время она начинала читать лекции, и одна из них была прочитана в Нью-Йоркском университете. Я присутствовал на лекции вместе с моей тогдашней женой Дебби и заверяю вас в том, что некоторое количество голосистых сторонников в аудитории было просто необходимо.

Почему?

Потому что академическое сообщество обустраивало эти события так, что они были, по сути дела, направлены против Айн. Во время одного нашего телефонного разговора она сказала мне: «Не могу даже сказать вам, насколько мне приятно видеть ваши с Дебби лица в аудитории, наполненной морем врагов».

Я присутствовал на нескольких проведенных ею беседах, и Айн Рэнд запомнилась мне как осажденная врагами со всех сторон фигура. Молодежь лучше чувствовала и воспринимала ее. Это был как раз тот самый случай, когда молодые люди приходили, чтобы послушать ее, а старшие — для того, чтобы напасть и оспорить.

И кто же были эти старшие?

Профессора. Ученая порода. Хитрожопые — из тех, которые считали, что сумеют задать ей трепку.

И как же она с ними управлялась?

Самым сокрушительным образом. Примерно так: «вторая часть вашего утверждения противоречит первой». Она очень часто прибегала к тому, что получило название «Бритвы Рэнд»[165].

Почему вас пригласили участвовать в литературных курсах?

Однажды вечером, после завершения вопросов и ответов, мы разговаривали о художественной литературе. И она задала мне следующий вопрос, потому что я сказал ей, что писательское дело меня интересует. Так вот, она спросила меня: «Не хотите ли вы прослушать курс лекций по литературному мастерству?» Я ответил: «Если не шутите, охотно».

Почему она проявила к вам такой интерес?

Учтите, нас была целая группа, мы собирались в ее доме, беседовали, она видела кое-какие из написанных мной произведений и понимала мой философский настрой. Она всегда была готова поощрить своих студентов. И, по моему мнению, она считала, что ей предоставляется огромная возможность сформировать из молодых людей группу, способную распространять и развивать ее философию.

Расскажите мне об этих литературных лекциях.

Они происходили в ее доме на 36-й стрит, около библиотеки Моргана, между Парком и Мэдисон. Их проводили примерно раз в неделю, по субботам, и посещали их примерно пятнадцать человек.

Приходилось, затаив дыхание, прислушиваться к тому, что она могла рассказать о развитии сюжета и том костяке, который увязывал все повествование воедино.

Каким она была педагогом?

Очень хорошим. Иногда она теряла терпение на семинарах, на стадии вопросов и ответов, но там, где видела серьезное отношение, целеустремленность и добросовестность, с ней было очень легко. Она никогда не бывала враждебной или въедливой.

Опишите, как обыкновенно проходило собрание в ее доме.

Мы входили и какое-то время общались между собой, а потом она включала свой микрофон, и все умолкали. Она садилась возле передней двери гостиной, поскольку комната была узкой и длинной, и большинство собравшихся размещались вдоль левой и правой стен. Она читала свою лекцию, потом был небольшой перерыв, после которого она продолжала читать, завершалось собрание вопросами и ответами.

На некоторых собраниях студент или студентка зачитывали свое сочинение, написанное в рамках курса. После чего Айн и все прочие излагали свои комментарии.

Какую позицию она занимала на этих обсуждениях и какой манеры придерживалась?

Конструктивной. Она высказывала свое мнение о том, что присутствовало в зачитанном тексте, и о том, чего не было, и конечно, рекомендовала, каким образом можно улучшить его. Могу сказать как от своего лица, так и от лица других слушателей, что ее комментарий воспринимался не как негативный, но скорее как поощрительный. Если в тексте обнаруживались какие-то дефекты, они подавались в стиле: «А вот как можно улучшить это место», или «А вот здесь следует сделать текст более напряженным», или «Этот момент можно развить следующим образом», или «Это можно опустить», или «Это вообще излишне».

Она держалась аналитически и даже прямолинейно. Она выдвигала какой-либо тезис и уточняла причины, заставлявшие ее это сделать. Комментарии ее учили, и цель их можно было понять. Она, так сказать, представляла собой лазер, пронизывавший предметы до самой сути, показывавший их такими, какие они есть, и почему они такие, какую имеют цель и что можно извлечь из всего этого.

Я не ощущал того, что нахожусь в обществе знаменитой писательницы, я находился в обществе Айн Рэнд. Когда вы разговаривали с ней, это был не разговор ad hominem[166], если вы фокусировали свое внимание на теме, и она фокусировалась на том, что вы говорили, a тогда не было никаких скрытых подтекстов — никаких индивидуальных подтекстов, ничего личного. В этом отношении все было очень чисто.

Однажды вечером я решил, что будет семинар, явился к ней, однако обнаружил, что ошибся, и оказался там в единственном числе. Она была очень любезна, они с Фрэнком пригласили меня в дом, усадили, и мы проговорили полтора часа… она предложила мне прочесть написанный мной отрывок. Интересно, что совершенно неожиданным для меня образом в данной ситуации Айн сперва угостила меня бренди, а уже потом мы говорили о писательском мастерстве.

Она очень положительно высказывалась о моем творчестве, и мы достаточно много говорили о нем. Она была очень и очень сердечным и открытым человеком.

Она рассказывала вам, каким образом можно усовершенствовать ваше владение сюжетом и писательскую технику?

Она рассказала мне, что, собирая материалы для Источника и образа Гейла Винанда, узнала очень многое о журналистике. Еще она сказала мне, что один из сюжетных элементов моего сочинения, поломка печатного пресса, не могла случиться в крупном газетном издательстве. И еще добавила: возможно, вы удивитесь, однако необходимо на сто процентов знать тему, о которой вы хотите писать, даже в том случае, если вы используете только пять процентов написанного.

Вы обращались к ней по имени — «Айн»?

Да. Первоначально это была «мисс Рэнд», однако, завершая курс лекций, она объявила всем, что мы все уже подружились в достаточной мере для того, чтобы начать обращаться друг к другу по именам.

Случалось ли вам общаться с нею помимо литературных курсов?

Иногда мне предоставлялась возможность побывать у нее дома днем — когда Дебби давала ей уроки танца или чего-то в этом роде.

В то время моя жена была танцовщицей и давала занятия по танцу и пластике. Ее занятия посещали многие объективисты, в том числе Айн. Было очень интересно следить за Айн учащейся, а не учащей, то есть находящейся в непривычной для нас ситуации. Однако на лице ее был написан столь неподдельный интерес, она была настолько увлечена упражнениями — прямо как маленькая девочка. Вот это самое сходство с ребенком было во многих отношениях чертой ее характера. Она представляла собой совершенно свежую, бесхитростную личность, способную на такой восторг.

Расскажите мне об упражнениях в танцевальном классе.

Присутствовали упражнения на растяжку и пластику движений по полу. Растяжка спинной мускулатуры, вытягивание ног. В основном тонизирующие и приводящие в кондицию упражнения. В последней четверти занятия — движения по диагонали по полу.

Зачем такие занятия понадобились мисс Рэнд?

Ей были интересны упражнения, а также она хотела понять смысл современного танца. Ее знакомство с современным танцем исчерпывалось стилем Марты Грэм[167], и она предполагала, что современный танец в значительной степени основан на некрасивых приземленных, а не на долгих и возвышенных движениях.

Как она относилась к занятиям?

С увлечением, старанием, доверием; и ни в коем случае не как к достойному осуждения занятию.

Еще что-нибудь общее с мисс Рэнд у вас было?

У нее было собрание пластинок. И я как любитель классической музыки однажды вечером перебирал пластинки и наткнулся на записи Графини Марицы и Принцессы цирка Кальмана, с которых началось мое знакомство с подобного рода музыкой.

А знаете ли вы, какое музыкальное произведение вдохновило ее на написание Концерта Халлея[168]? Оркестровая запись любовной сцены из Бориса Годунова в исполнении Ганса Киндлера и Национального симфонического оркестра. Заканчивая Атланта, она все время крутила эту пластинку. Я обнаружил эту запись в музыкальном магазине Барри Мельцера. У них осталось 78 старых записей 1910-х, 1920-х и 1930-х годов, я рассказал об этом Айн, и она стала частенько наведываться туда. Еще она любила песню Get Out and Get Under…[169]. И такие бодрые вещи, как Цирковой марш и увертюру к Цирку.

На какие музыкальные темы вы с ней разговаривали?

О ее любимых композиторах. Первым номером у нее числился Чайковский, а в борьбе за второе место конкурировали Рахманинов и Шопен. Одним из самых любимых ее произведений был Третий концерт для фортепиано с оркестром Рахманинова в исполнении Витольда Мальцужинского. Она часто проигрывала это произведение, потому что очень любила его.

Можете ли вы вспомнить какую-нибудь ее шутку?

Когда ей делали комплимент по поводу внешности, она говорила: «У меня есть два крупных достоинства. Хорошие ноги, прямо как у Дагни. — А потом прикрывала рукой нос и рот, так чтобы оставались видными только глаза. — Ну и глаза, конечно, они у меня лучше всего».

Помню, как один раз, когда Айн чихнула, я сказал ей: «Доброго философствования», и она расхохоталась.

Что еще хорошего вы можете сказать об Айн Рэнд?

Люди пишут, что «Айн была женщиной с характером» или что она была резка с людьми. Подобное могло случаться в определенных обстоятельствах, во время вызова, спора, откровенного нападения, однако та Айн, которую я знал, была похожа на героиню Атланта. Юную девушку, открытую для жизни и счастья, с «лицом, не знавшим боли, страха или вины». Она во многом была воплощением этих качеств — очень открытой, простой, способной глубоко понимать и радоваться.

Однажды, явившись в ее дом с написанным отрывком, я сказал: «А вот это — удачная вещь у меня получилась, Айн. Лучше всего прочего». И она сразу обрадовалась: «О, как здорово». И это в известной мере характеризует ее простодушие. Если ты что-то говорил ей — и никогда прежде не нарушал ее доверия — она всему верила на слово.