Ларри Абрамс

В 1958 году Ларри Абрамс посещал литературные курсы мисс Рэнд, где подружился с ней. В настоящее время Ларри Абрамс является заметным инвестором.

Даты интервью: 30 октября 1997 года и 22 июня 1999 года.

Скотт Макконнелл: Когда вы впервые увидели Айн Рэнд?

Ларри Абрамс: Это случилось на одной из первых лекций, прочитанных Натаниэлем Бранденом[170]. Мисс Рэнд присутствовала в аудитории, и я сидел возле нее. Я не обращался к ней, но задал какой-то вопрос Брандену — не помню, какой именно. Услышав вопрос, она повернулась ко мне и сказала примерно так: «Вы осознаете, что здесь есть вопрос, однако не замечаете всех следствий из него». Она явно хотела помочь мне, однако в то время подобная реакция просто сокрушила меня. Я подумал: «Что еще тут можно не видеть?»

Прочитав Атланта, я написал ей письмо и задал ей вопрос в том смысле, что она доказала мне, что храбрость не нужна цельному человеку.

Она ответила на ваше письмо?

Нет, однако при следующей встрече дала понять, что письмо ей понравилось, и она отложила его в сторону, чтобы ответить, однако в итоге руки у нее до ответа так и не дошли. Я уже предпринял другие шаги. Я увидел в газете заметку о том, что Барбара Бранден и Леонард Пейкофф преподают в каком-то университете. Я позвонил кому-то из них, не помню кому, и меня направили к Натаниэлю Брандену, по сути дела, устроившему для меня интервью с Аланом Гринспеном в его квартире, куда я явился с целым списком вопросов.

Вас интересовала главным образом экономика?

Нет, это были вопросы философского плана. Все они относились к роману Атлант расправил плечи и явным противоречиям, которые я в нем заметил. Если определить нечто определенным образом, то как может оказаться, что… ну и так далее. Когда вы молоды и не имеете образовательной базы, подобный образ мышления практически неизбежен. Разобраться может помочь один лишь контекст. После этого интервью я встретился с Натаниэлем, и он пригласил меня на беседы мисс Рэнд о литературном мастерстве.

Вы хотели стать литератором или интересовались ее философией?

Я подумывал стать писателем.

Расскажите мне о вашей первой встрече с Айн Рэнд.

Она состоялась на курсах литераторов.

Она запомнилась вам на первой литературной лекции каким-то особенным образом?

Она находила ответ на любой вопрос. Ни до нее, ни после я не встречал подобного человека. Ей задавали вопросы на любую, даже не связанную с литературой тему. И не было такого случая, чтобы она не ответила на какой-то вопрос, как не было и такого, чтобы потом, по размышлении, оказалось, что она была неправа. Я размышлял над ее ответами и потом говорил — да, именно это отсюда и следует, и я вижу, каким именно образом. Глаза ее притягивали вас к себе, и вы ощущали исходящий от нее интеллект.

Как она относилась к вам, человеку, относительно неизвестному ей?

Как и ко всем малознакомым ей людям, она относилась ко мне очень любезно, основывая свое отношение на том, что меня привел на курсы интерес к ее идеям. Она проявляла большую доброту. И если иногда внушала трепет, так это не в результате своего отношения ко мне или к кому-то другому. Так получалось потому, что мы осознавали, с каким невероятно могучим интеллектом имеем дело.

Опишите эти литературные лекции.

После каждой из лекций наставало время вопросов и ответов. Она сидела за столом в конце комнаты, примерно в десяти футах от входа, в начале гостиной. В гостиной находились диван и стулья, на которых мы сидели. Натаниэль Бранден сидел слева от нее, в непосредственной близости от этого стола, Барбара Бранден, как мне кажется, также сидела рядом, всегда на одном и том же месте. Остальные занимали места каждый раз в произвольном порядке. В конце комнаты располагалось окно, выходившее на 36-ю стрит.

Сколько людей присутствовало на ваших собраниях?

Человек двенадцать.

Как долго длились эти вопросы и ответы, и какого рода вопросы задавали?

По меньшей мере час. И чаще всего заканчивались в произвольный момент, а не по истечении часа. И всегда это были возникавшие по ходу дела вопросы. Мисс Рэнд неизменно была готова ответить и стремилась ответить на любой вопрос, и процесс доставлял ей удовольствие. Она не была заинтересована в быстром окончании занятий. Как правило, эти вопросы затягивались допоздна. И я всегда дожидался их окончания. Таких, кто ушел бы пораньше, сколько мне помнится, не было.

Помните ли вы какие-нибудь вопросы или темы, возникавшие во время этих заключительных стадий ваших занятий?

Все вопросы обыкновенно относились к предметам, рассмотренным на лекциях, или опусам, представленным на обсуждение членами нашей группы. В тех случаях, когда она комментировала какое-то произведение, это происходило как подтверждение принципов, которые она проповедовала.

Помню одну вещь, которой она очень удивила меня. Я считал, что одним из самых лучших фильмов, которые мне довелось видеть, был Ровно в полдень[171] и что сюжет его является примером мастерской работы. Айн Рэнд заявила: «Это не сюжет». Я и некоторые из присутствующих спросили: «Неужели? Разве это возможно?» Она начала свой ответ с того, что сюжет является целенаправленным изложением ряда событий[172]. Я подумал над фильмом и сказал, что, конечно же, вижу в нем это последовательное изложение событий.

Думаю, подобным образом отреагировали все присутствующие. Однако в общении с Айн Рэнд я уже успел усвоить одну вещь: каким бы странным ни показался тебе ее ответ, подумай 3600 раз прежде чем не соглашаться с ней, ибо когда ты вернешься домой, подумаешь еще несколько раз и наконец скажешь себе: «Ну на этот уж раз она никак не может оказаться права», а потом на новом собрании подойдешь к ней и скажешь: «Мисс Рэнд, я составил следующее мнение, и оно отличается от вашего», а она просто скажет: «На это есть следующий ответ…»

И вы действительно так и сказали ей?

Ну не так уж прямо в лоб, но что все обдумаю и вернусь к ней с полной уверенностью в собственной правоте, и тогда она покажет, в чем именно я ошибаюсь. Так случалось буквально всякий раз.

И в какой же манере она проделывала это?

В самой, можно сказать, материнской: мягкой и доброжелательной.

Мисс Рэнд редактировала ваши произведения?

Нет, не редактировала; просто высказывала свое мнение, комментировала удачные и неудачные моменты, давала полезные советы.

Обсуждала ли она ваши работы прилюдно?

Да. Моя работа оказалась неудачной. В ней было допущено несколько серьезных ошибок. Я думаю, никто не избежал этой участи. Во всяком случае, подобная возможность предоставлялась каждому. Она сказала и кое-что хорошее, но в основном говорила о тех ошибках, которые я допустил, — в общем порядке, обходя комнату и останавливаясь на ошибках каждого.

Происходило ли во время курсов обсуждение рассказа мисс Рэнд Хорошая статья[173]?

Да, конечно. Как мне кажется, Натаниэль Бранден прочел эту вещь, не называя автора, и нас попросили прокомментировать ее, и она мне не понравилась. Мы обошли всю комнату, и все высказали свое мнение, и кроме меня еще пара людей сочли, что в этом рассказе присутствуют очевидные проблемы, однако только я счел эти проблемы серьезными.

Проблемы какого рода?

Возможно, они заключались в том, что так никто не будет поступать, что отдельные моменты нереалистичны. Потом было объявлено, что рассказ написала сама Айн Рэнд, и я подумал: «Да, без нагнетания получается как-то не так».

Как отреагировала мисс Рэнд на ваше отрицательное мнение?

Когда обходили комнату, и я высказал отрицательное мнение, она ничего не сказала, давая высказаться каждому. Но потом ответила на все выдвинутые мной возражения и показала мне, где я, по ее мнению, ошибаюсь.

Она не расстроилась?

Она рассердилась. Думаю, она намеревалась таким образом добиться от нас большего понимания, и ничего более.

A что еще интересного случалось во время ваших занятий?

Нам всегда приходилось делать перерыв на время показа по ТВ очередного эпизода сериала Перри Мейсон. Ну, конечно, она заранее опрашивала всех: «Не будете ли вы возражать, если я?..» И естественно, все мы отвечали: «Конечно, нет, да ну что вы…» Все знали о том, что это любимый ее сериал и что она не хочет пропускать его, и потому всем собранием смотрели Перри Мейсона.

Делала ли она какие-то комментарии во время просмотра?

Да. В основном это была чисто эмоциональная реакция вроде «отлично» и «какой гад». Сериал ей нравился по-настоящему.

Чем закончились ваши литературные курсы?

В самом конце она предложила всем нам представить ей название той книги, которую каждый из нас хотел написать, и мы исполнили эту просьбу. Я предложил: «Им пели славу». Ей очень понравилось.

Одним из любимых ее писателей был Дональд Гамильтон, она прочитывала все его книги сразу же, как только они выходили в свет. Почти не сомневаюсь в том, что именно я обратил ее внимание на этого автора. Она любила расслабляться за чтением детективов, обыкновенно по вечерам, после окончания работы. Ей нравилась Агата Кристи, ей нравился телесериал Перри Мейсон, однако она не могла остановить взгляд на ком-то еще. И это несколько расстраивало Айн Рэнд, поскольку она хотела чего-то нового. Я предложил ей Дональда Гамильтона. Она прочла первую книгу и полюбила его, a потом, когда она прочитала несколько книг и не могла дождаться выхода следующей, я сказал, что знаком с одним работником его издателя и могу получать сигнальные экземпляры его книг еще перед выходом в свет. Она сказала: «Ой, неужели?!» И я ответил: «Без проблем». И стал снабжать ее этими экземплярами. Ей нравился сам факт того, что она читает эти книги одной из первых. Его детективы она любила по-настоящему. Не знаю, на всю ли его карьеру простерлась ее любовь, однако в тот момент эта любовь действительно существовала.

Разговаривали ли вы с Айн Рэнд на личные темы?

В отеле «Рузвельт», в начале курса, когда лекции читал еще Натаниэль Бранден, я увидел ее курящей сигарету. Набравшись отваги, я сказал ей: «Айн, знаете ли, это занятие может оказаться опасным». Она критически посмотрела на меня и сказала: «Вижу, вы беспокоитесь о моем здоровье». Я ответил: «Естественно». Она сказала: «Ценю вашу заботу — искренне ценю, — однако никто еще не доказал, что сигареты действительно опасны для здоровья»[174].

Расскажите мне о Фрэнке О’Конноре.

Это был очень спокойный, очень благородный человек. Во время части вопросов и ответов на наших литературных курсах он почти никогда и ничего не говорил.

Впрочем, однажды случилось событие, по-настоящему удивившее меня. В тот единственный раз я видел Фрэнка сердитым. Это случилось, как раз когда пора была начинаться телепередаче про Перри Мейсона, телевизор включили, однако ни слышно, ни видно ничего не было, изображение бежало по экрану. Фрэнк сказал: «Сейчас настрою». Зашел за телеприемник сзади, начал что-то крутить, однако прошло уже минут пять, а изображение лучше не стало. Тогда Айн сказала: «Фрэнк, передача уже идет, а я ничего не вижу. Ты не мог бы делать свое дело чуть побыстрее?» Она уже теряла терпение — она очень хотела увидеть передачу. Наконец, через несколько минут после еще нескольких подобных замечаний Фрэнк распрямился и сказал: «Чини сама» — и вышел из комнаты. Я был шокирован, потому что Фрэнк никогда не сердился.

А как Айн Рэнд отреагировала на то, что он ушел?

Кажется, она окликнула его, но он не остановился, и она не пошла за ним. У нее было полно гостей в комнате.

А как относились друг к другу Фрэнк О’Коннор и Айн Рэнд?

Они, безусловно, очень любили друг друга. Они часто держались за руки. На Новогоднем сочельнике, на который я их отвез, они сидели на диване и держались за руки. Она всегда обращалась к нему с особенной, трудно описуемой интонацией. Не могло быть никаких сомнений в том, что они любили друг друга.

Расскажите мне об этом празднике.

Его устраивал Алан Гринспен[175]. Помню, на нем присутствовали Роберт Блейберг, издававший журнал Бэрронс, а также Леонард Пейкофф и Блюментали. Я не обращал ни на что особого внимания. Не помню, кто там присутствовал и что происходило. Я хотел только одного: оказаться с ней рядом на тот случай, если будет произнесена какая-нибудь премудрость, и не отходил от нее далеко.

И вы дождались своего?

Она всегда умела сказать что-нибудь интересное. Это она предложила Алану Гринспену пригласить меня. Должно быть, все это происходило тогда, когда я учил ее играть в шахматы[176].

Значит, вы не были просто ее шофером?

Им я был всего лишь один вечер. И я был тогда не просто шофером, но очень нервным шофером. Я ощущал великую ответственность: я вез Айн Рэнд в своем автомобиле. Что будет, если я попаду в аварию? Ведь я везу чрезвычайно ценный груз. Надо постараться, чтобы не произошло никаких неожиданностей.

Как случилось, что вы начали учить Айн Рэнд игре в шахматы?

Она что-то уподобила «интеллектуальной шахматной партии». Метафорой этой она пользовалась неоднократно, и однажды я спросил ее, знает ли она о том, что я неплохо играю в шахматы. Она ответила: «Не знаю», и я сказал: «Айн, играть в шахматы достаточно интересно. Не позволите ли вы мне показать вам, насколько интересным может быть такое занятие? Познакомившись с шахматами, вы станете по-другому относиться к этой игре». Она ответила: «Интересное предложение. Я согласна». И мы приступили к делу. Она говорила мне, в какое время к ней можно прийти, после чего мы садились, и начинался урок. Сперва я показывал ей ходы, потом проигрывал партии за обе стороны и, наконец, начал объяснять ей, почему делаю разные ходы. Потом мы разыгрывали партию, и я рассказывал ей, чем плох или хорош тот или иной ход.

Были какие-нибудь забавные случаи?

Был такой случай, очень забавный с моей точки зрения. Вот эта женщина, поставившая философию с ног на голову, даровавшая миру единственную объективную философию и создавшую сложнейшие в мире умственные интеграции. Я показываю ей шахматные ходы, условности, которым при желании легко может выучиться любой желающий, и тут она говорит мне что-нибудь вроде: и как вы можете держать все это в памяти? И об этом спрашивает меня она, сумевшая увидеть то, что за всю историю рода людского не сумел увидеть ни один человек. Я ответил ей: Айн, эти ходы увидит любой сколько-нибудь грамотный шахматист. Это нетрудно. Тогда она сказала: «Мне казалось, что это хороший ход, потому что, пойдя на эту клеточку, я нападаю сюда, но вы потом показываете мне, что если я пойду туда, вы пойдете сюда, и так без конца!» Я ответил: «Айн, поверьте, конец есть. Есть, потому что я не гроссмейстер и способен удержать в памяти только определенное количество ходов, но даже гроссмейстеры могут рассчитать партию на некоторое, пусть и большее число ходов»[177]. Она отреагировала совершенно по-детски. При всем своем колоссальном интеллекте она была потрясена тем, на что я способен, хотя собственные ее достижения попросту взрывали мой мозг.

Какова она была в качестве ученицы?

Она не проявляла особого интереса к шахматам, к тому, чтобы по-настоящему овладеть этой игрой, и ей не с кем было практиковаться. Я предложил ей в партнеры Фрэнка. Однако она усомнилась в том, что ему будет интересно это занятие. Ну, а хорошим учеником без практики стать невозможно.

Что еще вы можете сказать о ее отношении к шахматам и стоящей за ними интеллектуальной практике?

Мне показалось, что она стала чуть более сдержанно говорить о шахматах и не так часто пользоваться фразой: «Интеллектуальная шахматная игра». Впрочем, она действительно уважала эту игру, что следует из ее реакции.

Однажды она захотела сыграть в скрабл, в который, очевидно, часто играла с Фрэнком. И за игрой никогда не увлекалась ходами, позволяющими утраивать слово; она конструировала свои слова ради удовольствия совместить их. Смысл этой игры не в стратегии, но во владении темой. Айн умела добиваться высот во всем, на что обращала внимание.

Вы говорили с мисс Рэнд о почтовых марках?

Я собирал марки еще подростком, и у меня набралась коллекция американских и зарубежных марок, и предложил ее ей. Она ответила: «Но, Ларри, это же целая коллекция марок — я не могу принять ее. Вы не должны отказываться от коллекционирования». Я ответил: «Но я готов это сделать. Марки меня в отличие от вас больше не интересуют. Коллекция мне больше не нужна… прошу вас, возьмите ее». Что она и сделала.

Случалось ли вам разговаривать с мисс Рэнд о ее финансовых делах?

Наверно, в первый раз это произошло, когда я учил ее играть в шахматы, до и после занятий мы разговаривали о самых разных предметах. Она знала, что я добился некоторых успехов на финансовом поприще, и посему спросила: «У меня в банке лежат 250 000 долларов. Как, по-вашему, мне следует поступить с ними? Алан Гринспен давно твердит, что я должна вложить их в какое-нибудь дело и наживать проценты. Что посоветуете мне вы?» Я ответил: «А почему вы не последовали его совету?» Она сказала: «Я не хочу думать об этом. Тогда я буду волноваться, а не хочу волноваться. Я хочу писать, а не нервничать». Тогда я спросил: «А вы высказывали эти соображения Алану?» Она ответила: «Да, и он сказал, что я должна только вложить деньги и больше не волноваться, так как обо всем остальном позаботится он сам». И я сказал ей: «Айн, вложить капиталы так, чтобы вы не волновались, невозможно. Если вам интересно мое мнение, оставьте свои деньги там, где они лежат». Она сказала: «Спасибо за понимание». Думаю, что именно так она и поступила.

Насколько мне известно, после произошедшего в 1968 году разрыва мисс Рэнд с Бранденами вы предлагали ей финансовую поддержку?

В то время мы дружили с Гарри Бинсвангером. Помню, в конце дня мы стояли возле дома, по всей видимости, того самого, в котором располагалась ее квартира. Я подумал, что у нее, скорее всего, не так уж много денег и что она нуждается в финансовой поддержке, и предложил ей свободный доступ ко всему моему состоянию. Она уже знала, что я располагаю довольно внушительными средствами, и сказала: «О, Ларри, весьма благодарна вам, но…» Тогда я говорю ей: «Мисс Рэнд, я не шучу… все мои деньги находятся в вашем распоряжении». Она ответила: «Ох, Ларри, вы с Гарри Бинсвангером всегда умеете сказать именно то, что нужно».

По какой причине она отклонила ваше предложение?

Не помню, чтобы она называла другую причину, кроме «я не могу этого сделать».

Что еще напоследок вы можете рассказать об Айн Рэнд?

Не помню, в каких обстоятельствах это произошло, но я рассказывал ей о том, что мне пришлось очень быстро ехать, чтобы попасть к себе домой. Я называл какую-то причину, заставившую меня ехать по боковым улочкам со скоростью тридцать миль в час. И она удивила меня своими словами: «Надеюсь, что полиция засекла вас». Я был ошарашен ими и не сразу сообразил, что я еще молод и считаю собственную реакцию достаточно быстрой для того, чтобы вовремя заметить любого пешехода. Она же, как леди средних лет, уже не быстрая ногами, исходила из других соображений. Она давала мне понять, что я подвергаю опасности жизни других людей. Так что к Гринспену на новогодний вечер я вез ее очень и очень медленно… Поверьте, я ехал по улицам медленнее всех остальных водителей.