Маррей Дворецки

Маррей Дворецки был терапевтом Айн Рэнд и Фрэнка O’Коннора.

Дата интервью: 21 января 1999 года.

Скотт Макконнелл: Какой была Айн Рэнд в качестве пациента?

Маррей Дворецки: Великолепной. Она исполняла все, что ей было рекомендовано. Нужно было только обстоятельно и со всеми подробностями объяснить, что, почему, как и где она должна сделать.

Расскажите мне о мисс Рэнд и ее заболевании раком легких.

Я поставил ей этот диагноз. Это был драматический момент. Я отчетливо помню его. Она была курильщицей, и я все время кричал, чтобы она бросила курить. Она была русской леди и держала сигарету в европейском стиле. Не так, как это делаем мы, выставляя вперед тыльную сторону ладони. А она всякий раз отвечала: «Дайте мне рациональное объяснение того, почему я должна перестать курить». Она обожала рациональный подход. В тот день я получил ее рентгеновские снимки и вставил их в свое смотровое устройство. В ее легком обнаружился узелок, тут я постучал по снимку и сказал: «Вот по этой убедительной причине». Тут она немедленно потушила сигарету, и я заметил: «Боюсь, моя дорогая, что уже слишком поздно».

Еще я сказал: «Картина совсем неважная, если учесть, что предыдущие ваши снимки были нормальными». Я посылал ее на рентген раз в году, потому что она была курильщицей. И еще: «Вероятно, новость не сулит вам ничего хорошего, и вам надо бросить курить».

Я знал, что она много курила всю свою жизнь. Она и в моем кабинете никогда не появлялась без сигареты. Так что она прекрасно знала, чему обязана своим раком. И она больше никогда не курила.

Мы поговорили на эту тему, a потом я немедленно снял трубку, позвонил хирургу Крэнстону Холману и договорился о том, чтобы она явилась к нему вместе со своими снимками. Они сделали операцию, она прошла курс лечения: радиотерапию в дополнение к операции. После этого она уже не обращалась ко мне; за ней следили доктор Холман и пульмонолог.

Как она отреагировала на новость?

Она была волевой леди. И очень интересной женщиной. Ее отношение к собственному мужу было полной противоположностью ее отношения к себе самой. Она приходила в полнейший ужас, когда с ним что-нибудь происходило. Он слишком много значил для нее. Она сходила с ума, когда он заболевал.

Можете ли вы привести пример?

Она буквально исходила тревогой. Когда он простужался, к примеру, она начинала волноваться и кудахтать, как какая-нибудь наседка. Собственный рак встревожил ее куда меньше, чем его простуды или бронхиты. Помню, как я ездил к ним на вызовы, когда они жили на 34-й стрит. За себя она нисколько не волновалась, но в отношении мужа теряла самообладание. Удивительное дело. В присутствии Фрэнка O’Коннора она становилась совсем другой.

И как он реагировал на это?

O, между собой они ладили превосходно. Он был очень внимателен к ней, но он нуждался в большем уходе, чем оказывала она. Он уже ослабел. Но с ним она становилась совершенно не похожей на себя — ту самую, какой вы рассчитываете видеть Айн Рэнд: символ доллара на груди и так далее.

Какой она была после операции?

Невозмутимой. Мисс Рэнд была женщиной отважной и демонстрировала это окружающим. Удивительный был человек. Прожила всю свою жизнь и не согнулась. Я много узнал о ней от других людей, например от ее хирурга, Крэнстона Холмана.

А каким в общем было состояние ее здоровья, когда она была вашей пациенткой?

В общем и целом она была совершенно здорова, если не считать курения. Она всегда была здоровой женщиной. Я не помню, чтобы она когда-нибудь болела. Думаю, что она записалась ко мне только ради профилактических осмотров, проводившихся один раз в году. Она была вежливой и культурной женщиной, и мне было приятно побеседовать с ней о ее поле деятельности, иногда мы недолго разговаривали и на философские темы, однако всегда очень серьезно — никаких шуток о своей философии она не допускала.

Айн Рэнд была во многих отношениях совершенно особенным человеком. Межличностные отношения ее не увлекали — во всяком случае, она не стремилась общаться со своим доктором. Сам я человек очень общительный, однако она была личностью холодной — воистину практиковавшей свой собственный объективизм в отношениях между людьми. Она была в высшей степени интеллектуальна. Она могла проявлять свои чувства — как человек эмоциональный, — однако эмоции ее проявлялись только в отношении к Фрэнку O’Коннору, причем в очень сильной степени — но к себе самой она относилась с прохладцей, во всяком случае, в моем присутствии. Я не чувствовал себя уютно с ней. Она всегда оставалась Философичной с заглавной буквы — с моей точки зрения.

В моем кабинете она бывала только в деловом настроении: никаких шуток, никакого легкомыслия. Она приходила ко мне с проблемой, получала лечение, и на этом отношения заканчивались. Не скажу, чтобы она бывала невежливой — но всегда прямолинейной, без всякой ерунды. Отчасти в этом был виноват я сам, потому что ощущал, что она хочет таких взаимоотношений, и уважал ее желание. Я всегда предпочитал строить свои отношения с пациентами согласно их потребностям.

Как она относилась к докторам?

Она ценила мою работу. Она была сторонницей работы компетентной и эффективной. Она симпатизировала хорошим врачам. Она видела в них не богов, а техников. Кем мы, в сущности, и являемся.

Я знал двоих подростков, которые вместе с отцом были очарованы этим объективизмом и романом Атлант расправил плечи. Мне нравились эти ребята, и я уговорил ее встретиться с ними. Она сказала мне: «Я сделаю это в том случае, если вы как-нибудь уделите мне час вашего собственного времени — поговорим».

Я сказал ей: «О’кей». Но до реализации договоренности так и не дошло, a потом она заболела и исчезла из моей жизни. Мои протеже побывали в ее квартире, и она провела с ними полтора часа. Потом они сказали, что это было удивительное время.

Вам не случалось подначивать мисс Рэнд в отношении ее философии?

Нет. Я только сказал ей: «Вам придется простить меня, мисс Рэнд, но я не разбираюсь в вашей философии».

Что она ответила?

Примерно так: «Раз вы хороший доктор, то разбираетесь в моей философии».