11. Два Кремля
11. Два Кремля
Жизнь семьи Добровых в первые послереволюционные годы была особенно трудной, тревожной и скудной. Впрочем, как и у всех. Филипп Александрович много работал, пытаясь прокормить большую, плохо приспосабливавшуюся к новой жизни семью. Он даже занялся приготовлением лечебных дрожжей. Они стали пользоваться спросом и так и назывались — "дрожжи доктора Доброва". А разносил заказанные дрожжи по Москве Даниил.
Тяжело начался и 21 — й год. В январе, то оттепельном, то студёном и метельном, умерла близкая знакомая семьи Добровых — Надежда Сергеевна Бутова, актриса МХТа. В 1909–м она играла Суру в нашумевшей "Анатэме" Леонида Андреева, в 1913–м мать Ставрогина в спектакле по "Бесам" Достоевского. Позже у нее, занимаясь в драматической студии, брала уроки Шура Доброва, собиравшаяся стать актрисой.
Бутову называли актрисой — монахиней. Высокая, чаще всего в темном платье, сосредоточенная, внутренне строгая. Совсем не похожая на актрису. Становясь старше, Бутова делалась все религиознее. Ее квартира в изукрашенном майоликой доме Перцова напротив храма Христа Спасителя была и монашеским затвором, и артистической студией, где киот с образами соседствовал с книгами и живописью на стенах. В литературно — художественной Москве актрису знали. Борис Зайцев, сравнивавший Бутову с боярыней Морозовой, писал, что "православие у ней было страстным, прямым, аскетическим, мученическим"[63]. И смерть ее была христиански жертвенной. Взявшись сопровождать в Крым заболевшую скоротечной чахоткой приятельницу — актрису, самоотверженно за ней ухаживая, заразилась сама. Долгие годы Бутову лечил доктор Добров.
После попытки лечения за границей, Бутова, вернувшись в Москву, поселилась в Успенском переулке, в квартире в небольшом особнячке с зеленым палисадом, соседившем с церковным двором. Здесь у нее жила ученица театральной студии Алла Тарасова, подруга Шуры Добровой. Сюда к ней заходил Шурин отец, "суровый врач" и давний друг, здесь она и умерла. Отпевал Бутову ее духовник, известный на Москве батюшка Алексей Мечёв. В храме Святого Николая в Кленниках на Маросейке, где тот служил, бывал и Даниил, известно, что дважды он причащался у отца Алексея, а потом приходил и к его сыну — отцу Сергию. Вполне возможно, что посещение отроком Даниилом Оптинской обители, о котором упоминал его друг Василенко, и состоялось в те детские годы общения с благодатным батюшкой.
Даниил Андреев благодарно вспоминал Надежду Сергеевну всю жизнь: это она открыла ему красоту и глубину православной церковности. В актрисе — монахине он мог видеть тот сплав страстного служения искусству и глубокой религиозности, без которого не представлял "человека облагороженного образа".
Продолжалась гражданская война, а мирные люди, обыватели как могли сражались за существование и пытались приспособится к новой, каждый день менявшейся жизни.
В первые дни августа 21–го года в Москве было дождливо, потом стало сухо и знойно. В поволжских губерниях начинался голод, для помощи голодающим был объявлен сбор пожертвований. В Москву с помощью собирался приехать Нансен. В Китае произошло ужасное землетрясение, погибло 200000 человек. Страшные вести приходили из Петрограда. Умер Блок. Раскрыт заговор против советской власти профессора Таганцева, офицеров Шведова и Германа. Газеты сообщали, что "участники заговора понесли заслуженное наказание". Среди расстрелянных — Гумилев.
В этом августе Даниил пережил состояние, похожее на то, о котором он читал у Рамачараки — состояние просветления, прорыва духовного сознания или озарения, поначалу недостаточно осмысленное и понятое. Потом он счел его первым соприкосновением с мистической иноматериальной реальностью. Он писал об этом в "Розе Мира": "Первое событие этого рода, сыгравшее в развитии моего внутреннего мира огромную, во многом даже определяющую роль, произошло в августе 1921 года, когда мне не исполнилось еще пятнадцати лет. Это случилось в Москве, на исходе дня, когда я, очень полюбивший к тому времени бесцельно бродить по улицам и беспредметно мечтать, остановился у парапета в одном из скверов, окружавших храм Христа Спасителя… бытие… открыло передо мной или, вернее, надо мной такой бушующий, ослепляющий, непостижимый мир, охватывающий историческую действительность России в странном единстве с чем-то несоразмеримо бблылим над ней, что много лет я внутренне питался образами и идеями, постепенно наплывавшими оттуда в круг сознания". Об этом же, но подробнее он рассказал в стихах:
1
Ранняя юность. Пятнадцать лет.
Лето московское; тишь… прохлада.
В душу струится старинный свет
Первопрестольного града.
Скверы у Храма Спасителя… Даль…
И издалека — серебряной речью
Мерно несет родную печаль
Кованый благовест Замоскворечья.
По переулочкам узким брожу:
Там разноцветно пестрят пятиглавия,
Там, у высоких амвонов, слежу
Теплящиеся огни православия.
В смутных мечтах о добре и зле,
Долго внимаю рассеянным сердцем
Древней, полупонятной хвале
Великомученикам и страстотерпцам.
И, упований ни с кем не деля,
Вижу: над гребнем зеленого ската
Тихо слетают с зубцов
Кремля Лебеди розовые заката.
Бархатен, мягок уличный шум…
В старых притворах — ладан, стихиры.
Это впивает крепнущий ум
Вечную правду о Солнце мира;
Это — душа, на восходе лет,
Еще целокупная, как природа,
Шепчет непримиримое "нет"
Богоотступничеству народа.
2
Был час, годами и пространствами
Слегка лишь в памяти замгленный:
Как ветр безумья раскаленный,
В сознанье вжег он знойный след…
По городу бесцельно странствуя,
В виду Кремля, под гул трамвайный,
Облокотился я случайно
На старый мшистый парапет.
Час предвечерья, светло — розовый,
Бесшумно залил мостовые,
Где через камни вековые
Тянулась свежая трава,
И сквозь игру листвы березовой
Глядел в глаза мне город мирный,
Быть может, для судьбы всемирной
Назначенный… Москва, Москва!
Нет, не Москва, но Кремль. Он иглами,
Крестами, башнями, шатрами
Плыл над рекой. На каждом храме
Цвела закатная парча, —
Он спал, прекрасный и незыблемый,
Земной двойник Кремля другого,
Людьми повторенный сурово
Из бута, меди, кирпича.
Доступный долгими веками нам,
Теперь, от рвов до колоколен,
Он был недугом скрытым болен
Весь, до последнего жилья,
И в неприступном лоне каменном
Свершалась тяжкая работа,
Как если б там гнездился кто-то,
Лукавый замысел тая.
Но — что это?.. Ведь я бесчисленно
Все эти камни видел с детства;
Я принял в душу их наследство —
Всю летопись их темных плит…
… Час духа пробил: с дрожью мысленной
Я ощутил, как вихорь новый,
Могучий, радостный, суровый,
Меня, подхватывая, мчит.
И все слилось: кочевья бранные
Под мощным богатырским небом,
Таежных троп лихая небыль
И воровской огонь костра,
В тиши скитов лампады ранние,
И казнь, и торг в столице шумной,
И гусли пиршеств, и чугунный
Жезл Иоанна и Петра.
Я слышал, как цветут поверия
Под сводом теремов дремучих
И как поет в крылатых тучах
Серебролитный звон церквей,
Как из-под грузных плит империи
Дух воли свищет пламенами
И развевает их над нами
Злой азиатский суховей.
В единстве страшном и блистающем,
Как кубки с кровью золотые,
Гремящие века России
Предстали взору моему
Под солнцем, яростно взлетающим
Над этим страстным, крестным пиром,
Над тысячеобразным миром,
Чей нижний ярус тонет в тьму.
Казалось — огненного гения
Лучистый меч пронзил сознанье,
И смысл народного избранья
Предощутился, креп, не гас,
Как если б струи откровения
Мне властно душу оросили,
Быть может, Ангелом России
Ниспосланные в этот час.
Рядом с храмом Христа Спасителя, со стороны Пречистенки, где пока высился пустой пьедестал памятника Александру III, был один скверик, напротив другой. Здесь он бывал множество раз, еще с няней. Тогда вокруг храма стояли скамейки, поодаль в насыпанном белом песке играли дети.
Наверное, после этого озарения у храма Христа Спасения, в котором присутствовал и сам храм, и Кремль с "крестами, башнями, шатрами", ему стали видеться некие архитектурные ансамбли, "великие очаги" религиозной культуры грядущего, о чем он писал в "Розе Мира": "Мне было едва 15 лет, когда эти образы стали возникать передо мной впервые, а год спустя я уже пытался запечатлеть их при помощи карандаша. Я не стал ни художником, ни архитектором. Но образы этих ансамблей, их экстерьеры и интерьеры, такие величественные, что их хотелось сравнить с горными цепями из белого и розового мрамора, увенчанными коронами из золотых гребней и утопающими своим подножием в цветущих садах и лесах, становились определённее от одного десятилетия моей жизни к другому".
Росший в доме, где бывало много художников, с детства любивший рисовать, он скептически относился к своим художническим способностям. Его брат, Александр Добров, окончил архитектурный факультет ВХУТЕМАСа. Архитектором стал школьный друг Алексей Шелякин. Даниил тоже увлекся архитектурой, мальчишкой собирал коллекцию открыток с видами городов. Но, чтобы стать архитектором, необходимо хорошо знать чуждую ему математику. Поэтому любовь к архитектуре осталась в нем заветными видениями небывалых храмов Солнца Мира и мистериалов, таинственными верградами времен Розы Мира.