6. Встречи в Измайлове

6. Встречи в Измайлове

"…Господь дал нам вместе услышать начало колокольного звона, когда ожил голос колокола Новодевичьего монастыря в Сочельник 1946 года. Мы шли на Новодевичье кладбище, на могилу матери Даниила, когда в одно мгновение воздух наполнился этим потряса ющим звуком, а прохожие, тайком погладывая друг на друга, тихо плакали"[338], — пишет Алла Александровна о начале первого послевоенного года. После Рождества они опять собирались в Измайлово.

Мужа Валентины Миндовской в декабре 45–го наконец-то демобилизовали. Лев Михайлович Тарасов казался человеком тихим, но очень впечатлительным, болезненность подчеркивали сгорбленные плечи. Из армии, где, как и Андреев, служа в госпитале, он насмотрелся на смерти и страдания, Тарасов вернулся с нервным расстройством, мучился депрессиями. Волнуясь, молчал, курил, аккуратно держа двумя пальцами всегдашнюю "беломорину". Но внутренне сосредоточенный и твердый, глубоко верующий, производил впечатление значительное — "кремень", говорили его знавшие. Тарасов занимался искусствоведением, писал стихи. Работал редактором. Как-то на него пожаловались, что он приходит на службу с опозданием. В ответ на недовольство начальства, Лев Михайлович спросил: "У вас есть претензии к моей работе?" "Нет". "А я не могу приходить на работу с оторванной пуговицей". Так он и продолжал приходить к 12–ти. Эта внутренняя независимость нравилась Андрееву. Еще с фронта он в одном из писем Валентине писал о Тарасове: "Я чувствую в нем близкого человека, никогда его не видав, — как это ни странно"[339]. Познакомившись, они подружились. Дружба стала семейной.

Поздравляя Тарасовых с Рождеством, Андреев спрашивал: "Удобно ли Вам, если мы нагрянем вечером 10 января? Если удобно — позвоните. В случае, если звонка не будет, мы будем считать, что эта комбинация, как принято выражаться, Вас "устраивает".

Сейчас крутимся, сбиваясь с ног, с диспансером, ВТЭКом, обменом паспорта и т. п."[340].

Начавшийся год легкой жизни не сулил. Послевоенная Москва жила трудно и скудно, по карточкам. Поэтому объявленное 26 февраля понижение цен в "коммерческой торговле" — подешевели хлеб, макароны, крупы, даже папиросы на 50 % — сулило облегчение. Но постоянной работы у них не было. "А зарабатывать на жизнь было надо, — повествует о том времени Андреева. — И вот друг Даниила Витя Василенко договорился со своим знакомым, работавшим в Третьяковке… Фамилия сотрудника Третьяковки была Житков. Мы ужасно нуждались в деньгах. Поэтому, когда я пришла в Третьяковку и Житков меня спросил: "Что Вы могли бы сделать?", я ответила: "Да все, что угодно".

Я имела в виду, что буду копировать что угодно, лишь бы работать. А он воспринял мои слова совершенно иначе, рассмеялся и сказал:

— Мне Ваша самоуверенность мила. Хорошо. Делайте "У дверей Тамерлана" Верещагина.

О Боже! Дверь, изображенную Верещагиным, я думаю, все помнят и могут мне посочувствовать, но никто даже не подозревает, как трудно было копировать штаны двух стражей, широкие, сафьяновые, узорчатые. Я сидела над этой копией, по — моему, недели три"[341]. После Верещагина писать копию юоновского "Марта" было отдохновением.

Без друзей они не жили. Редко, но забегал Василенко, появлялся, бывая в Москве, ставший главным архитектором Курска Шелякин, заходили Ивановский, Ивашев — Мусатов с женой, Белоусовы, Лиза Сон, Ирина Арманд… Заезжали сослуживцы по госпиталю — Амуров, Цаплин, Дворжецкий… Читались свеженаписанные главы. 6 марта Андреев писал Тарасовым: "Мы очень соскучились. Но все это время болела Алла, да и сейчас мы еще не в состоянии выбраться в такое путешествие, как к Вам. Если Вы — в более подвижном состоянии, то было бы изумительно, если б Вы выбрались к нам"[342]. И они выбирались.

В следующий раз Андреевы поехали в Измайлово после Пасхи, 2 мая, когда зелень стала распускаться, солнце пригревать. Приезд они назвали "набегом", а день приезда "штурмом". В этот день женился брат Аллы Александровны — Юрий. Его избранница настолько не понравилась матери, Юлии Гавриловне, что свадьбу решили отметить в гостях, у Тарасовых. Все вместе прогулялись в парке, еще только готовившемся к открытию сезона, потом сели за стол, украшенный цветами и пирогом, испеченным хозяйкой.

Именно здесь, в Измайлово, Андреева навестил Николай Павлович Амуров. Они подружились в госпитале и теперь вспоминали 44–й год, сослуживцев. После того, как Андреев уехал из Резекне в Москву, госпиталь оказался в Будапеште, потом в Вене… Амуров с грустной улыбкой рассказывал, как они, молодые, сработавшиеся и сроднившиеся за войну врачи, мечтали после победы устроиться работать вместе. И вот прошло совсем немного времени, а жизнь разбросала всех по городам и весям.

В "Розе Мира" Андреев не один раз скажет о травмированное — ти войной, оставшейся в нем навсегда. В те годы, вспоминала его вдова, "Даниил часто задумывался, а я, естественно, всегда спрашивала: "Ты о чем?". Однажды он очень глубоко задумался, а я свое:

— Ты о чем? О чем, Заинька?

Он сказал:

— Перестань. Перестань, я о фронте"[343].

Фронтовые друзья, знакомые не часто, обычно проездом, но появлялись в Малом Левшинском. Многие из них, как и сам Андреев, привыкнув на фронте к махорке, продолжали свертывать самокрутки. Фронтовики говорили, что с ней никакие папиросы не вдут в сравнение, и "приходили в восторг, когда узнавали, что жена Андреева разрешает курить в доме и спокойно переносит махорку"[344].