4. Татьяна Усова
4. Татьяна Усова
Домашний разлад, одиночество опять и опять приводили Андреева в семейство Усовых. Здесь его не просто любили — боготворили. Ну а Татьяна, судя по лишенным какой-либо снисходительности к сестре ревнивым воспоминаниям Ирины Усовой, вела настойчивую любовную осаду, в конце концов увенчавшуюся временным ус пехом. "Лето 1942 года было первое при Дане, когда я оставалась в Москве, — повествовала она. — Но времени, да и сил, для загородных прогулок не было. Кроме поездок, часто на два дня кряду, с обменными целями, надо было помногу часов выстаивать в очередях, чтобы отоварить продуктовые карточки, ездить на огород, который давала служба (и который ничего, по большей части, не давал, так как земля была негодная), и вообще, помимо обычных хозяйственных дел, делать массу других, связанных с военным временем. А зимою еще помногу часов простаивать на коленях возле трехногой железной печурки, дуя в нее и подсушивая в ней сырые осиновые дровишки, из которых капал сок, превращаясь в едкий угар, от чего разбаливалась голова. И все эти дела были моей обязанностью.<…>
Один только раз за все лето я участвовала в совместной поездке в дачные места. У Дани была определенная цель поездки: неким весьма состоятельным людям, живущим сейчас на собственной даче, предложить — не купят ли какую-то добровскую золотую вещицу? А мы с Таней поехали с ним за компанию. Не доходя до дачного поселка, мы с Таней уселись в тени, за придорожной канавой, а он, предварительно обувшись, пошел к этим людям уже один. Вернулся через полчаса, не столько раздосадованный неудачей своей миссии, как пораженный и впечатленный уже непривычным для нас стилем барской жизни. "Представьте себе, — рассказывал Даня, — прекрасный ухоженный сад (ясно, что есть специальный садовник), цветущие в изобилии розы, посыпанные песком дорожки, и в довершение всего звуки рояля из окон большого красивого дома!"
Когда возвращались, стало прохладно. Я накинула на себя безрукавный плащ из серебрянки, сшитый для лесной работы, так как благодаря своей тонкости и невесомости он легко умещался в полевой сумке на спине. На спине из-под капюшона у него отходили сборки, образующие к подолу развевающиеся на ходу складки. Я в ту пору была очень легка на ногу, привыкла ходить быстро и, увлекшись ходьбой, ушла вперед. Заметив это, остановилась подождать остальных. Обернувшись, увидела, что Даня издали очень пристально и с какой-то мыслью в глазах смотрит мне вслед. Поравнявшись со мной, он сказал: "Вот такой плащ был у Агнессы (героиня его поэмы "Мон — Сальват"). — "Нет, не такой: "В серебряной робе и синем плаще". — "Это была ошибка!"
Еще из этой поездки запомнилось, что на обратную дорогу у него не хватило папирос, и он страдал от невозможности принять очередную дозу этого наркотика. Было несколько грустно от сознания, что в глубине души он предпочел бы сейчас нашему обществу хотя бы одну — единственную папиросу!
С Таней же Даня чаще ездил за город. В одну из поездок они возвращались вдоль только что убранного картофельного поля, и Таня по пути собирала оставшиеся кое — где мелкие, с орех, картофелинки. На ее вопрос, почему он не собирает тоже, он ответил: "Не умею я так крохоборничать!" Однако голод поджимал, продавать ему было нечего… кроме книг. В конце концов это и пришлось ему делать. С какой болью расставался он с ними! Особенно жаль ему было полного собрания сочинений Достоевского. И ведь тогда книги, сравнительно с едой, стоили гроши. В другой раз они вернулись после загородной прогулки оба какие-то значительно — серьезные. Скоро выяснилось, почему они обращались друг к другу уже на "ты"… Должна сознаться, это меня взволновало. Сердце забилось так часто и так громко, что я испугалась, что и другим слышен этот стук…"[291]
Конец лета и сентябрь прошли в попытках добыть пропитание, названных им "хозяйственными экскурсиями", и подготовке к зиме. К зиме, не обещавшей быть легкой, в доме шел ремонт, ремонтировалась большая комната, занятая Коваленскими после смерти Елизаветы Михайловны.