6. Начало романа

6. Начало романа

Замысел "Странников ночи", возможно, вырос из начатого и незаконченного романа "Эфемера". В тогда же написанном стихотворении, позже озаглавленном "Из погибшей рукописи", — настроения этого времени. Предстоящие грозные события должны разрешить внутренние мучения поэта, ответить на неотступную жажду делания и ожидание вести. Жизнь "без любви, без подвига" не имеет смысла и грозит худшим — духовным падением:

Без небесных хуров, без видений

Дни и ночи тесны, как в гробу…

Боже! Не от смерти — от падений

Защити бесправную судьбу.

Герои романа мучаются тем же, что и автор — ищут и ждут вести, стремятся к деланию, готовы к "бесцельной гибели". Странниками ночи автор мог счесть себя, своих друзей. О времени, но и о себе, о них и писался роман. Потому, "…как только Даниил кончал очередную главу, он шел к своим близким друзьям и читал ее страницу за страницей"[245], — свидетельствует участница читок — Алла Александровна. Он спешил к ним еще и потому, что непечатаемому писателю необходим читатель — друг и соратник. Но внутренняя тема романа вырастала не только из переживаемого "сталинского" времени, но и стоящего за ним мистического — красно — синего. Не только всю жизнь вкладывает в писание настоящий писатель, но и неизбежно влияет на собственное будущее. Начатый роман через десять лет станет причиной трагического перелома судьбы не только автора, но и окружающих его. Предположить такое было невозможно. Но в стихах, тогда писавшихся, мрачные предчувствия звучат, как свидетельства и как предсказания:

Я крикнул — в изморось ночи бездомной

(Тишь, как вода, заливала слух),

И замолчал: все, кого я помнил,

Вычеркнуты из списка живых.

Одна из глав романа, посвященная "вычеркнутым из живых", называлась "Мартиролог", в ней перечисляются жертвы террора — арестованные, расстрелянные.

От "Странников ночи" до нас дошли восстановленная по памяти во Владимирской тюрьме первая глава "Великая туманность" (трудно сказать, полностью ли) и три совсем небольших фрагмента. Знаем мы о романе по изложению его содержания, сделанному вдовой поэта, и по воспоминаниям его поклонницы Ирины Усовой. Она, по ее признанию, слышала роман только в чтении, еще до войны, и определяла его как историю "духовных исканий ряда лиц, главным образом трех братьев, на фоне нашей действительности"[246]. Ни один из трех братьев Горбовых не стал автопортретом, но в каждом черты автора, его пристрастия, убеждения, и вместе с тем в каждом есть то, что в его собственной жизни не сбылось, а в характере отсутствовало.

В первой же главе появляется старший брат, Адриан Владимирович — профессор астрономии и мистик, ищущий в звездном небе иные миры и ощущающий присутствие "космического сознания". Устремление к звездам, космический мистицизм сочетаются в нем с характером, напоминающим Коваленского педантичностью, лаконичностью и сухостью речи, и даже внешне — размеренностью движений, "механическим" пожатием изящной, но ледяной руки… И также, как Коваленский, старший Горбов загадочен, овеян значительностью приоткрытых ему тайн.

Следующая глава знакомит с другим братом — Александром Владимировичем. Он археолог, влюбленный не только в русскую древность, таящуюся в трубчевских курганах, но и в боготворимую им природу. В роман вошел эпизод, который можно отчасти представить по описанным в "Розе Мира" первым соприкосновениям Андреева со стихиалями и с "космическим сознанием" под Трубчевском. Он один, окруженный тихо шелестящими черными деревьями, над ним августовское звездное небо, может быть, рядом неслышно струится Нерусса. Здесь пережито неожиданное слияние с живущей таинственной жизнью окружающей природой. Она становится понятной, родной, и это ощущение полно непередаваемого блаженства. Саша, как и автор, больше всего любит творог, восторженно превознося его как основу земной пищи, и мед. Возвращение Саши из экспедиции, пережитая им железнодорожная катастрофа, видимо, события той же ночи, которую брат его провел в обсерватории. Саша человек действия, решительный и целеустремленный, как и его возлюбленная — Татьяна, порывистая, естественная.

Еще один брат, Олег — поэт, религиозно настроенный, влюбляющийся, раздваивающийся, ищущий. На хлеб зарабатывает тем же, чем и автор — он художник — шрифтовик. Его блуждания и устремления пережиты самим Андреевым, хотя, наверное, в другой форме. Вот эпизод, связанный с ним, рассказанный Усовой: "… Олег у себя в комнате. По оставшейся для меня непонятной или забытой причине он собирается повеситься… Уже все готово, но в последний момент он бросает взгляд на рукописи своих стихов<…>Он сжигает один за другим все листы, пока от всего его творчества не остается лишь кучка пепла, над которой он склонился… И тут с ним происходит некий катарсис, и через некоторое время он встает с колен уже другим человеком — готовым для новой жизни"[247]. Олег собирается жениться на Ирине Глинской — это должен быть духовный брак. Именно у нее в комнате висит репродукция врубелевского "Демона поверженного", в глазах у которого читается "непримиримое — НЕТ". Картина описана в романе с глубоким мистическим чувством, как некая "икона" Люцифера — так ее определяет Глинский. И, возможно, здесь причина того, что Олег никак не может разорвать страстную связь со смуглой и ласковой Имар, изменяя высокому выбору. В образе брошенной Ирины, по свидетельству Аллы Александровны, угадывались некоторые черты Шуры Добровой.

Три брата в романе, появились, возможно, не без влияния "Братьев Карамазовых". Но дом Горбовых в Чистом переулке со стариками родителями и братьями, конечно, напоминал родной дом Андреева.

Родственник Горбовых, их двоюродный брат Венечка Лестовский, был, в какой-то мере, автошаржем. По словам Ирины Усовой, это жалкий, почти комический персонаж. "Тут уж мы были уверены, — рассказывает она, — что ничего общего у него с Даней нет, но Даня сказал, что и в Венечке есть частица его самого, а именно:"То, что есть во мне смешного и нелепого". Вначале этот Венечка говорил со"словоерсами", но мы дружно, все трое, раскритиковали это, — теперь-де это уже анахронизм, никто так уже не говорит, как во времена Достоевского. И Даня послушно убрал эти "-с""[248].

И в другого второстепенного персонажа — молодого архитектора Евгения Моргенштерна (немецкая фамилия неслучайна, но какое значение имела в романе двусмысленность "утренней звезды", мы можем только гадать) он вложил и свою любовь к архитектуре, и свою мечту о грядущем Храме Солнца Мира.

Д. Л. Андреев и Г. В. Смирнов. Перловка. 1930–е

Но и один из важнейших героев романа — Леонид Федорович Глинский, брат Ирины, — тоже авторская проекция. Но Глинский воображался Андрееву как некий идеал будущей, обретшей подлинное знание личности. О таком знании мечтал он сам. Глинский организатор тайного мистического братства, куда входят почти все герои романа, кроме старшего Горбова. Два эпизода, связанных с Глинским, приводит Ирина Усова:

"… Глинский у себя в комнате молится перед сном. Не о себе, не о своих близких, но о России. Это довольно длинная молитва, слова проникновенные и возвышенные. Пауза. Земной поклон. И опять та же мольба о ней, о России. Слова становятся все вдохновеннее и произносятся со все большим чувством. И опять земной поклон, и опять же мольба. И, как рефрен, каждый раз повторяется:

— Паче же всего не оставь ее Духом! (Я думаю, что такую молитву следовало бы читать ежедневно во всех еще уцелевших храмах на Руси.)

…Глинский уже арестован и находится в общей тюремной камере. Он (индуист), православный священник и мусульманин — мулла несут поочередно непрерывную вахту молитвы. Когда один устает, вступает второй, затем — третий, — чтобы молитва, подобно неугасимой свече, горела пламенем веры, не затухая ни на минуту, днем и ночью"[249]. Глинский арестован в очередную ночь за то, что отказался голосовать за одобрение смертной казни подсудимым очередного политического процесса.

Когда был начат роман — весной или осенью 37–го, после возвращения из Судака — неизвестно, но уже в этом году он читал главы из него близким друзьям.

Действие романа происходило по ночам, которыми он и писался. Первая ночь связывает события на земле с происходящим в небесах, где-то в великой туманности Андромеды, куда всматривается из обсерватории старший из братьев Горбовых. Наблюдаемая им звездная картина написана романтически — восторженно: "На черном бархате метагалактических пространств наискось, по диагонали, точно сверхъестественная птица, наклонившая в своем полете правое крыло и опустившая левое, перед ним сияло чудо мироздания — спиральная Туманность М31. Золотистая, как солнце, но не ослепляющая, огромная, как Млечный Путь, но сразу охватываемая взором, она поражала воображение именно явственностью того, что это другая, бесконечно удаленная вселенная. Можно было различить множество звезд, едва проявляющихся в ее крайних, голубоватых спиралях; и сам туман, сгущаясь в центре ее, как овеществленный свет, как царственное средоточие. И чудилась гармония этих вращающихся вокруг нее колец, и казалось, будто улавливаешь ликующий хор их рождения и становления". В книге Джемса Джинса "Вселенная вокруг нас", так увлекшей Андреева, помещена фотография М31, очень похожая на это описание. Но ему удалось посмотреть на нее и в телескоп. Для этого он, давно увлеченный астрономией, специально приходил к старому астроному, одному из основателей первого в России Астрономического общества — Василию Михайловичу Воинову.

За астрономической главой угадывается введение в мистический смысл событий. Дважды в ней встречаются ссылки на американского астронома Эдвина Хаббла, открывшего, что при увеличении расстояния до галактик красное смещение возрастает, а "скорости растут по мере удаления" туманностей. Отсюда могла и вырасти теория о красных и синих эпохах Глинского, героя, которому Андреев передоверит основные идеи недописанных "Контуров предварительной доктрины". Но и профессор Горбов, занятый измерением звездных параллаксов, потому что для изучения влекущих его внегалактических туманностей существующий в Советском Союзе астрономический инструментарий недостаточен, устремлен за пределы науки в область "еще более парадоксальных идей". Это область мистики. Мистический выход "за горизонт трехмерного мира", в миры "недоступных нашему сознанию координат" Андреев начинает искать вместе с героями задуманного романа. Так путь рыцарей "Песни о Монсальвате" к замку Грааля не прервался, а, может быть, продолжился путем "Странников ночи", ставших главным делом его жизни на десятилетие, вплоть до ареста.

Д. Л. Андреев, Л. Ф. Смирнова, Г. В. Смирнов. Перловка. 1930–е

Вот отчего "Песнь о Монсальвате" осталась неоконченной. Хотя, есть правда и в мнении Ирины Усовой: поэма "доходит до такого предела мистицизма, что дальше писать ее оказалось невозможным…"[250]

Метания, духовно напряженные, иногда болезненные братьев Горбовых, мистические поиски и замыслы Глинского и его соратников в страшных "сталинских" ночах — вот главное содержание романа. Но присутствовал в нем еще один герой, сделанный совсем из другого теста, нежели мечтательные мистики, окружающие Глинского. Герой, чья заговорщеская деятельность описана в самой крамольной главе "Странников ночи". Это Алексей Юрьевич Серпуховской, участник группы, строящей террористические планы, он даже связан с иностранной разведкой. Но эта глава, видимо, написана позже, после войны.