Начало нового романа
Начало нового романа
Как всякий леоновский роман, «Русский лес» начинался с нескольких мимолётных, но слепительных (леоновское слово), как фотографическая вспышка, впечатлений.
Мысль написать книгу о лесе пришла ещё в 1926 году; но тогда иные вещи были на повестке дня.
Однако возникший замысел постепенно дополнялся то одним впечатлением, то другим.
Летом 1932-го шёл Леонов по улице и увидел девушку, будто бы слегка летевшую по-над землёю. Олицетворение счастья и чистоты — вот так она выглядела. Тут и зародился образ Поли Вихровой с её светлым, наивным взглядом, с её улыбкой, обращённой к миру.
Но до романа опять дело не дошло: если в первой половине 1930-х Леонов был заворожён социальным экспериментом, происходящим в стране, то вторая половина тридцатых одарить долгим дыханием роман никак не могла — воздуха не хватало. А следом война…
Потом был неуспех с постановкой «Золотой кареты», снова выбивший Леонова из колеи, заставивший писателя взять новую паузу.
И здесь, наконец, сложатся такие обстоятельства, что буквально подвигнут писателя к созданию новой книги.
Стоит вспомнить, что все, начиная с «Соти», свои романы и все, начиная с «Половчанских садов», пьесы Леонов делал буквально с натуры: большое строительство, репрессии, война…
Другой вопрос, что всякий раз, когда Леонов пытался взять действительность голыми руками, — ему приходилось долго после этого лечить ожоги.
И выбор всегда был простой — либо публиковать текст, либо спрятать его, как повесть «Evgenia Ivanovna» или роман «Ангел»: к 1947-му он уже собрал в синюю папку рукопись «Ангела» в 17 авторских листов и отдал жене на хранение — мечтать о публикации подобной книги было бессмысленно.
В случае с «Русским лесом» Леонов снова пытается идти «на вы», с открытым лицом… Однако делать это всё сложнее, и ему придётся соглашаться на компромиссы, о которых мы ещё вспомним.
Но он прислушивается к жизни — и, не в силах смолчать, начинает реагировать на неё.
Сначала, в 1947-м, в Моссовете, где Леонов приступил к депутатским обязанностям, созрел план озеленения столицы.
Одновременно появилось Постановление правительства РФ об учреждении Общества друзей озеленения.
Только что вышедшая из ужасной войны Советская Россия почти немедля взялась за свой внешний облик.
Леонову все эти — признаем, благие — деяния власти были безусловно по душе.
Двадцать восьмого декабря 1947 года в газете «Известия» публикуется его статья «В защиту Друга»: о глобальных проблемах лесопользования, об исчезновении посадок в Москве, о варварском отношении к «зелёному другу» по всей стране.
Несмотря на то, что власть вопросом охраны природы уже отчасти обеспокоилась, голоса, подобные леоновскому, были внове. Публикация его статьи произвела натуральный фурор. В редакцию пришли десятки писем, отклики на материал публиковались не только в «Известиях», но и в других газетах. В 1948 году вышел специальный сборник «В защиту друга», изданный Всероссийским обществом содействия строительству и охране зелёных насаждений. Под непосредственным влиянием леоновского призыва в Грузии образовалось общество «Друг леса»; а затем подобные организации появились и в Центральной России.
Но самое главное, что леоновский голос легализовал больную тему в среде самих лесников.
Евгений Лопухов, в разные годы занимавший крупные должности по лесохозяйственной части вплоть до замминистра лесной промышленности СССР, вспоминал обсуждение назревших проблем в коллегии Главснаблеса, произошедшее уже через несколько дней после публикации в «Известиях». Последняя фраза в леоновской статье была такой: «Кто просит слова, товарищи?» Статью прочли вслух, и люди отреагировали на финал статьи буквально: все подняли руки. У всех уже было что сказать.
Получив огромное количество откликов, Леонов понял, какую серьёзную тему он затронул: одними публицистическими выпадами тут уже было не обойтись.
Понемногу образовался новый круг леоновского общения: профессор Московского лесотехнического института Н. П. Анучин, профессор Тимирязевской сельскохозяйственной академии Г. Р. Эйтинген, профессор, автор многих книг по лесоведению М. Е. Ткаченко, множество разного калибра деятелей лесного хозяйства — от серьёзного начальства до рядовых лесников.
С присущей ему въедливостью Леонов приступил к изучению лесной науки: начиная с первых упоминаний о лесе в древнейшие времена и до последних теорий ботанического ресурсоведения. Писателю несли папки с министерской статистикой, все доступные книги на тему леса, подборки «Лесного журнала» за сто лет (свыше тысячи книг!) — и всё это он самым внимательным образом прочёл. Одновременно не забывая следить, как обстоят дела с лесопользованием в текущее время.
В 1949 году был запущен в ход сталинский план преобразования природы, предусматривавший в числе прочего широкомасштабные посадки леса. Дело изначально разумное начали исполнять чрезмерно ретиво, без должной научной подготовки, без необходимых консультаций у настоящих «лесных» специалистов. В итоге уже к концу года стало ясно, что план посадок не выполняется и на четверть от задуманного. Идея откровенно проваливалась.
Притом что общее отношение к лесу было по-прежнему чудовищным. В том же 1949-м Государственную премию СССР получил Василий Ажаев с романом «Далеко от Москвы», где бульдозерист, прущий по «зелёному другу», восклицает: «Так её, тайгу! Врёшь, поддашься! Не устоишь… Круши её!» Любопытный факт: отрывок этот под характерным заголовком «Наступление на тайгу» был повторён в нескольких изданиях учебника «Родное слово» для 4-го класса начальной школы.
Как тут было смолчать…
* * *
«Начали ездить по лесам, — вспоминал Евгений Лопухов. — Визиты в лес стали всё чаще и чаще. И по разным географическим параллелям: Шипов лес, Хреновский бор, Алексеевская роща, Тульские засеки, Лисинские лесничества, северная тайга.
Поездки были разные, не похожие одна на другую. Некоторые из них, особенно далёкие, отличались и большой длительностью. Например, выезд в Вологодскую область занял несколько недель. И не в весну, когда тянет в природу, без комфорта, по тяжёлым дорогам, в таёжный лес европейского севера; с южной стороны этот лес граничит с Костромским Пошехоньем и с Чухломой».
«На одной из прогулок в Тульских засеках нам встретились два дуба, — рассказывает Лопухов. — Возможно, что это были последние такие дубы в России. Перед глазами были деревья-гиганты. Он (Леонов. — 3. П.) долго-долго гладил их по коре, эти феноменальные явления природы с классической формой ствола, с далеко ушедшей в высь мощной кроной. Их рождение следует отнести если не к Святославу, то ко времени Василия Тёмного, и уж во всяком случае не позже Ивана Грозного. Стоял и долго молчал. Помню, в этот момент проф. Г. Р. Эйтинген его сфотографировал. А затем метрах в ста сели у бревна, и завязалась продолжительная беседа. Говорили о дубе. В центре разговора — дубравы Родины: Брянские, Казанские, Воронежские. Помню, как среди большого разговора о дубе было высказано мнение, что мы потеряли от небрежного хозяйствования драгоценную северную расу».
Леонов, по словам Лопухова, «…желал отлично знать современный механизм лесного дела. С этой целью Леонид Максимович заходил к лесорубам на делянки и на лесовывозные трассы. Кроме того, посещал кордоны, знакомился там с лесниками… <…> Поездки были не без происшествий. Двигаясь ночью из Тульских засек, попали в катастрофу. Авария произошла на шоссе Москва — Симферополь. Спаслись чудом. Наша машина, потеряв управление, повернулась на девяносто градусов и пошла на большой скорости поперёк шоссе. В это время сзади на большой скорости следовал по пятам тяжёлый междугородний автобус. И буквально доли секунды разделяли от столкновения двух движущихся масс. И одна из движущихся масс — наша машина — сваливается под откос. В придорожной канаве, толчками и бросками из стороны в сторону, гасилась её живая сила».
Помолчали и начали вылезать. Кости у всех целы остались.
Так Леонов, в который уже раз, после неоднократного риска то ареста, то расстрела, то иной напасти в Гражданскую, после едва не сорвавшегося в пропасть автобуса в Средней Азии, после ужаса 1937-го, 1938-го, 1939-го и 1940-го, после бомбёжек Великой Отечественной, ещё раз заглянул за край…
* * *
В те послевоенные годы Лопухов и упомянутый выше профессор Московского лесотехнического института Анучин организовали общественную дискуссию, выступая с требованием восстановления кафедр лесоводства в лесных вузах. Ответственные и мужественные люди, они хотели реабилитировать принцип постоянства пользования лесом.
И попали под жёсткую критику тех лесоводов, которые, по правде говоря, лесоводами и права не имели именоваться.
Леонов узнал имя П. В. Васильева — который позже попортит здоровье и самому Леониду Максимовичу. В книге «Сокровища советских лесов», изданной в 1949-м, Васильев утверждал, что в малолесных районах страны — не говоря о тех, где леса много, — вырубать лес можно смело, никуда он не исчезнет, хватит ещё хоть на тысячу лет.
Васильев был доктором экономических наук, работал в Институте леса Академии наук СССР заместителем директора и на правах экономиста неустанно требовал «расширенного» лесосводства.
Анучин, как мог, отвечал Васильеву в журнале «Лес», оспаривал его высказывания, но последний был куда более ретив и резок, действовал сразу по нескольким направлениям, в числе прочего посылая письма в самые высокие инстанции.
Так, в декабре 1949 года он писал второму на тот момент человеку в партии Георгию Маленкову: «Я считаю, что в настоящее время совершенно необходимо, чтобы защищаемые Н. П. Анучиным и Е. И. Лопуховым взгляды были рассмотрены и соответствующим образом оценены в Центральном Комитете нашей партии, с опубликованием выводов в нашей партийной печати».
Маленков начертал на послании Васильева несколько резолюций, требуя обсудить поднятые вопросы на бюро по сельскому хозяйству и заготовкам, и отдельно рекомендовал разобраться с Анучиным и Лопуховым товарищу Берии, что, впрочем, не должно вызывать у читателя болезненный трепет, так как Лаврентий Павлович занимал в тот момент должность заместителя главы правительства, а не главы НКВД.
Однако лесоводам Анучину и Лопухову всё равно досталось так, как в иные времена не раз доставалось и самому Леонову.
Двадцать седьмого октября 1950 года коллегия Минлесхоза СССР, рассмотрев докладную записку Васильева в ЦК ВКП(б) «О некоторых антибольшевистских теориях и делах в области лесного хозяйства», объявила, что «статьи тт. Анучина и Лопухова вносят путаницу в понимание принципа постоянства пользования и свидетельствуют о неправильной по данному вопросу позиции авторов названных статей. <…> Термин „постоянство и равномерность пользования лесом“ и содержание этого принципа наносят вред и засоряют советскую лесную терминологию и поэтому должны быть изъяты из практического употребления».
Леонов начал писать «Русский лес» за девять месяцев до этого постановления, в январе 1950 года. Роман только-только набирал силу и вес, работать над огромным текстом предстояло ещё три года, и у Леонова были наглядные основания бросить к чёрту это болезненное дело — раз оно сулит очередные неприятности.
Тем более что главный герой романа, лесной профессор Иван Вихров, писался с Анучина (но не с него одного); и Леонов недвусмысленно стоял на позициях, занимаемых побиваемыми в тот момент учёными.
В ноябре 1953 года, когда роман уже начал публиковаться в печати, вышло постановление ЦК партии о ликвидации отставания лесозаготовительной промышленности, что фактически означало приказ о новом увеличении темпов рубки леса.
Нет, с этим нужно было воевать в полную силу. Отступать было некуда.