12. Суд ОСО

12. Суд ОСО

Добровольский писал о днях перед судом: "Следствие, собственно, уже кончалось. Я, совсем замученный, все подписывал, что мне давали, не глядя. Следователь подал мне еще одну бумагу со словами: "Вот и эту подпишите". Я взял перо. Следователь сказал: "Да нет, вы же не прочли. Прочтите, а потом подпишите". В бумаге говорилось о моем согласии на то, чтобы все взятые у меня бумаги, записные книжки, дневники, литературные наброски, черновики и все рукописи законченных рассказов были сожжены.

А. А. Добровольский (Тришатов)

Я подписал, но, наверно, на моем лице было видно мое страдание.

— Чего вы? — сказал следователь. — Чего вы страдаете?

Я сказал:

— А вы хотите, чтобы мать не страдала, подписывая приговор о казни своих детей?

— Ну, ну… — сказал следователь. — Ведь и Гоголь сжигал свои рукописи. Все равно вам бы пришлось сжечь ваши. Они никому не нужны. Вот мы и снимаем с вас эту работу и берем на себя.

Со мной все было кончено, и все дело мое сгорело"[426].

О страшном осознании того, что дело, которому отдана жизнь, стало пеплом, Добровольский — Тришатов написал в стихах как о собственном преступлении, а ведь это было почти таким же страшным, как уничтожение людей, преступлением власти:

Грех последнего преступления

Я в себе побороть не смог.

Дар, как гром говорящего пения,

Я зажал, завернув в платок,

Чтоб не ринулось ко мне Слово —

Огнезрачное колесо.

Вот такого-то, вот такого

И судило меня ОСО.

Сожгли все рукописи Белоусова, Василенко, Добровольского, Коваленского, Лисицыной, Шелякина, всю захваченную переписку, даже письма Леонида Андреева. Сгорело "письмо Леонида Николаевича о смерти матери Даниила, залитое слезами, — свидетельствовала Алла Александровна. — Его последнее письмо, совершенно потрясающее, мы перечитывали несколько раз. Оно, видно, было кем-то привезено, потому что по почте такие письма уже не отправляли. Это письмо о революции, и я могу его сравнить только с последними дневниками Леонида Николаевича, написанными перед смертью, когда он понял все, что произошло с Россией"[427].

Многие из сидевших на Лубянке запомнили едкий запах горелой бумаги. Сожженные рукописи — жизни, погубленные дважды. Сожгли все конфискованные сочинения Даниила Андреева — поэмы и стихотворения, автобиографические записки, дневники. Сожгли, насмехаясь над протестами автора, главное вещественное доказательство террористических замыслов подсудимых — роман "Странники ночи". Сожгли в той самой лубянской печи, над которой виделись Солженицыну летящие "черными бабочками копоти" следы "еще одного погибшего на Руси романа"[428].

Андреев просил передать в Литературный музей письма отца и прадеда (родственника Тараса Шевченко). Не хотел он верить и в гибель "Странников ночи": "Когда абакумовские подручные предложили мне подписать (скрепить своим согласием) распоряжение об уничтожении всего моего архива, я подписал его с категорической письменной оговоркой, протестуя против уничтожения, во — первых, собрания сочинений Леонида Андреева в 8 томах, изд. 1913 г. (если эти ослы даже не знали, что это издание можно достать в любой публичной библиотеке, купить у любого букиниста), а, во — вторых, странников. И думаю, они находятся при моей папке"[429].

"Статья была — террор, — рассказывал Василенко. — И всех нас хотели расстрелять. Я ведь даже ждал расстрела, четырнадцать дней сидя в одиночке. Следователь сказал: "Вас расстреляют".

И когда ко мне входили в камеру ночью, было страшно. Очень страшно. Они входили втроем, вчетвером, приказывали: "Встать!" Я вскакивал.

"Повернуться спиной!" И молча за мной стояли. Я знал, что они стреляют в затылок.

Чувства страшные. Это знал Достоевский, он стоял на эшафоте. Правда, один раз… А я? Ну, я был обыкновенный человечек. Я стоял и шептал: "Господи, Боже, помилуй меня!"

Потом они так же молча уходили"[430].

Издевательство? Нет, продуманный способ окончательно сломить волю обвиняемых, измученных многомесячным следствием. Через месяц после ареста Андреева, 26 мая 1947–го вышел Указ "Об отмене смертной казни", она заменялась "в мирное время" 25–летним сроком. Указ действовал до 12 января 1950–го, когда высшую меру восстановили. Им, тем кто выжил, повезло.

30 октября 1948 года всем участникам "группы" Андреева зачитали постановление ОСО. Особым Совещанием при МГБ СССР "глава группы" был осужден по статьям УК 19–58–8, 58–10 ч. 2, 58–11 УК РСФСР. В постановлении говорилось: "Андреева Даниила Леонидовича, за участие в антисоветской группе, антисоветскую агитацию и террористические намерения заключить в тюрьму сроком на двадцать пять лет, считая срок с 23 апреля 1947 года. Имущество конфисковать".

В. М. Василенко. Воркута. Зима 1950

Вместе с ним приговорили девятнадцать человек родственников и друзей. В тюрьму, как главного преступника, отправили одного Андреева. Остальных приговорили к заключению в ИТЛ. Двадцать пять лет с конфискацией получили Андреева, Василенко, Добров, Доброва, Ивашев — Мусатов, Коваленский, Скородумова — Кемниц, Шелякин. По десять лет — Арманд, Белоусов, Волкова, Добровольский, Ивановский, Кемниц, Лисицына, Матвеев, Усова, Хандожевская, Шепелев. Они, говорилось в обвинительном заключении, признаны виновными в том, что являлись участниками антисоветской террористической группы, созданной и возглавляемой Андреевым, участвовали в сборищах, им проводимых, "на которых высказывали свое враждебное отношение к Советской власти и руководителям Советского государства; распространяли злобную клевету о советской действительности, выступали против мероприятий ВКП(б) и Советского Правительства и среди своего окружения вели вражескую агитацию".

С. Н. Ивашев — Мусатов

Осужденных приводили по одному в небольшой кабинет и там каждому в отдельности зачитывали приговор. Они не все были друг с другом знакомы, и никто не знал — сколько всего приговоренных по делу. Среди привлеченных оказались, насколько известно, еще сослуживцы Андреева по госпиталю Александр Петрович Цаплин и Николай Павлович Амуров, старый друг Добровых художник Федор Константинович Константинов, Игнат Александрович и Мария Александровна Желабовские… Желабовские получили по восемь лет. Мужа увезли в Соликамск, жену в Чувашию. Наталью Васильевну Кузнецову, жену Ивашева — Мусатова, из следственной тюрьмы отправили в Казанскую психушку. Но в постановлении ОСО 30 октября эти фамилии не значились. Их со "Странниками ночи" не связали.

Алла Александровна Андреева свидетельствовала: "…Прочли приговор. Было три реакции. Я слышала, как кричала двоюродная сестра Даниила, услышав приговор: 25 лет. Я же никак не могла понять. Читал приговор какой-то ужасно противный тип. Я как-то совсем сразу не могла понять о чем речь: "Я что правильно слышу?" — Он этак резко: "Правильно слышите," и раздельно по слогам: "25 лет лагерей и 5 лет ссылки". Я ему — "Перечитайте еще раз". Вот так вот. А Даниил мне потом рассказывал, как он реагировал. И я знаю, что точно, это правда. Он рассмеялся. "Они воображают, — думал он, — что они продержатся

25 лет".<…>И где-то он был прав, а если по большому счету, то и во всем был прав. Ведь у Бога времени нашего нету"[431].