Запоздалое посвящение Льву Лосеву

Поэт привык кокетничать с косой.

Стоит он, например, за колбасой

(о чем сегодняшнее поколенье

уже не ведает), и помыслы о тленье

в душе его роятся, о тщете

земных забот, о вечной нищете

людского духа пред лицом Творца

и неизбежности всеобщего конца.

А между тем проходит полчаса,

и очередь густеет. Колбаса

уж на исходе, словно краткий век

сынов Адама. Слава Богу, чек

пробит. И продавец, вполне подобен

златому истукану Навуходо —

носора, или спящему во гробе

антихристу с бородкой, нож стальной

надежно держит в длани ледяной.

Несчастен смертный (думает избранник

муз), с мокрым снегом схож его удел,

а здесь, в России скорбной, он по пьяни

вообще свое спасенье проглядел.

Разрушил церкви, в злобном пустосвяте

находит утешенье, от небес

поспешно отказался. В результате —

вонь, очереди, сыр навек исчез,

газеты врут, гэбэшники у власти.

По радио краснознаменный хор

орет, что мы построим людям счастье.

А впрочем (веселеет) это вздор.

Есть крепость духа. Есть служенье музам.

Еще мы расквитаемся с Союзом

Советских соц., пробудимся, отыщем

вождя, что чист и честен, и придет

такая пропасть и духовной пищи,

и матерьяльной! Бедный мой народ!

Забитый и ограбленный, угрюмый,

как тот Ермак, счастливей и добрей

ты станешь, в Государственную думу

пошлешь своих сынов и дочерей,

откроешь Божьи храмы, скажешь «здравствуй!»

соборности – припомни, что гласят

пророчества… «Ну, шевелись, очкастый,

тебе кило?» – «Нет, триста пятьдесят».