Шана Смит Лев Владимирович

Почему, спрашивают они.

Как так вышло, что южанка и провинциалка

изъясняется на языке

мерзлой тундры,

холодной войны,

погромов и чисток?

Деловитый народ, их интересует существо дела:

Все началось с противоречия… вернее с трех:

Девушка из захолустья в элитном университете,

Амазонка, поверженная эльфом в сером свитере.

Город на болоте, затмевающий солнце.

Полуулыбки в ответ на слова,

неспособные передать общую мечту:

svoboda i odinochestvo.

Он так и не сказал мне, что больше всего на свете

хотел свободы и одиночества,

но, наверно, я поняла не умом, а как-то иначе —

лучше всего ему жилось, когда чувство обретает форму;

неизъяснимое мерится оперенным словом

и стелится бархатным снежноягодником по шероховатому своду пещеры.

Из этой полноты одиночества

он увел меня туда, где судили за тунеядство

и лишали речи,

пока изгнанник не ускользал от цензоров;

увел на бескрайную ледяную равнину,

где содержались под стражей

невинность, страдание, надежда;

к равнодушно желтым свечам в окне

и к перепутанным перчаткам последней встречи;

к жалкой толпе матерей, сестер, жен,

чье дыханье ложится на промерзшие стены тюрьмы;

к обезьяне в битком набитом автобусе,

мечущейся по головам граждан пассажиров.

Все это он показал мне, не покидая

белых, обшитых доской комнат, чьи окна

видели то же небо, что и Бродский, Зощенко, Ахматова.

Он нес в себе мир, который порой был абсурден,

чтобы показать нам, что наши правила в лучшем случае эфемерны.

Он нес в себе то, что было отнято, но не потеряно,

палец прикасался к подбородку,

свет струился сквозь толстые стекла очков

к маленьким, темным, бездонным глазам, захваченным мыслью;

он открывал дверь, за которой теснилась

музыка на виниле и марионетки без ниток,

и огурцы до рассвета принимались гоняться за водкой.

А когда он ушел, дверь не закрылась;

Крылья, которые он подарил нам,

продолжают пари?ть,

оживленные танцем

пестрых звезд

мерцающих в призме

кроткой львиной души.

15 ноября 2009