Александр Гольдфарб

Г: Главное было, что он оказался в нужное время в нужном месте. Многие оказались в это время в этом месте, но ни у кого не получилось. А Березовский оказался в нужное время в нужном месте, которое точно совпало с его личными чертами. Бесстрашием, авантюризмом, креативностью. Способностью перескакивать с одного на другое и выходить из стандартной системы ограничений. Он об этом очень много говорил, кстати. Его всегда очень интересовала тема ограничений. Когда его спрашивали: “Что тобой движет, Боря?” – он всегда говорил: “Мной движет стремление к экспансии”.

А: Да, он цитировал Сахарова, который, в свою очередь, цитировал Ницше. Но экспансия, как понимал ее Ницше, во всяком случае, – это экспансия своих ценностей. А у Бори ценностей-то особенных и не было, которые надо было распространять. Это экспансия себя.

Г: Если мы говорим о нем как о личности, самоутверждение – это была его ценность. Если мы говорим о Березовском как об историческом факте, то, с моей колокольни, он, в общем, был всегда на правильной стороне. Потому что если определить его через тех, с кем он бодался, получается, что он сначала бодался с коммунистами, потом с чекистами, а потом с Примаковым, а потом с Путиным. Они для меня все – представители мрачной части мира. Поэтому Боря по умолчанию становится более-менее приемлемым.

Еще раз я хочу сказать, что отделить человека от его исторической роли невозможно, особенно если она у него есть. Если ее нету – тогда проще. Ну, у Бори была роль.

Если говорить о личности Бориса – он был такой интуитивный самородок. Я, по крайней мере, сравниваю его с великим Гэтсби[250] с Рублевского шоссе, который непонятно откуда взялся. И как сказал про него Сорос: “Высоко забрался – будет больно падать”. Он сказал, когда еще дружил с Борисом: “Я за него беспокоюсь. Он совершенно безбашенный, он залезает высоко-высоко, максимально, куда только можно, и совершенно не думает, куда падать будет”.

Если смотреть на биографию Березовского с точки зрения теоретической политики, он, конечно, был либеральным человеком и действовал в пользу либерализма. Хотя во многом это определяли его противники, а не он сам. Коммунисты, спецслужбы и сейчас режим личной власти.

А: Он, безусловно, был человеком внутренне свободным, и для него свобода была большой ценностью. Хочу поделиться своей любимой мыслью, вполне, впрочем, банальной, о которой часто говорю: одна из причин, почему у нас получилось не так, как в Польше, Чехии или Венгрии, в том, что в СССР не было внесистемной интеллигенции, умевшей не работать с коммунистами, сохранившей идеалы демократического общества. И хотя я считаю, что у Березовского с идеалами тоже было не очень, безусловно, личностные качества его сильно выделяют. Он, несомненно, был носителем внутренней свободы. Он в какой-то мере воплощал то, чем многие хотели бы быть, но не могли. В этом причина, почему к нему так тянулась интеллигенция (включая, между прочим, и вас, и Юлика Дубова – тот мне сказал о Березовском, что он вообще “один был такой”). У Бори действительно были качества, которых советские интеллигенты не имели, но которые каждому хотелось бы видеть в самом себе. Внутреннюю свободу и раскованность в первую очередь. Это правильная мысль?

Г: В общем да. А больше всего привлекало в Борисе то, что он переводил наши чаяния в конкретные действия, скажем так. А мы к действиям не приучены.

А: И к смелости такой не приучены.

Г: Нет, смелость у интеллигентов бывает. Но это смелость противостоять давлению. А вот смелости пойти на риск – нет.