“Дорогой Володя”

Г: Когда выбрали Путина, он в разговоре со мной произнес ту же фразу, которую произнес и вам: “Все хорошо. Наш человек у власти”.

А: Да, он это говорил.

Г: “Надо заняться интернетом” – или что-то в таком духе.

А: Или с девушками уехать.

Г: Да, он уехал с Марианной отдыхать. Некоторые говорят, что Марианна во всем виновата, потому что она его увезла из Москвы, а в этот момент Путину объяснили, что Борис ему совсем и не нужен.

А: Я считаю, что он всегда был Путину совершенно не нужен.

Г: Может быть, Путин это понял бы позже. Но во всяком случае, когда Борис приехал на инаугурацию – это было 7 мая, – все было в порядке. Но он приезжал на один день и уехал на Карибы. В этот период я с ним встречался в Париже, он говорил: “Все в порядке, все замечательно”. Потом он мне звонит из Парижа или откуда-то из Лондона и говорит: “Слушай, у вас в Америке президент может сместить губернатора?” Я говорю: “Да нет, конечно, такого быть не может”. – “А ты представляешь, что эти придумали? Они придумали, что президент может смещать губернатора. Я сажусь в самолет, лечу в Москву разруливать этот процесс. А ты, пожалуйста, за это время подбери мне какие-нибудь ссылочки из этих американских правил, где объяснено, почему президент не может сместить губернатора”. И вот тут за эти четыре месяца, что он отсутствовал, все и произошло.

А: Примерно в это время было же открытое письмо?

Г: Открытое письмо было после того, как он вернулся. И я принимал активное и глубокое участие в его подготовке.

А: Я думал, что именно это был поворотный момент. Напомните содержание. Ну, там было обращение, например, “Дорогой Володя”?

Г: В письме было написано действительно “Дорогой Володя”[197]. И был эпиграф – “Платон мне друг, но истина дороже”, – который он придумал. И довольно большой текст, в котором объяснялась ценность сдержек и противовесов, в том числе федералистского устройства государства. Но не только – и оппозиции, и всего прочего. Это было написано творческим коллективом, в котором я участвовал. Борис все, естественно, правил и во всем участвовал, но менял мало, потому что со всем соглашался. Это письмо было отправлено Путину лично. Потом Путин его позвал (это все конец мая) и говорит: “Я прочитал твое письмо, мы с этим не согласны”. Речь шла тогда о федеральной реформе, о праве центральной власти назначать и снимать губернаторов. Борис сказал: “Ну что ж, мы уходим в публичную оппозицию”. Путин сухо ему ответил: “Ну что ж, дело ваше”. Борис вернулся и говорит: “Мы уходим в публичную оппозицию”. А я как бы организовывал написание документа. Я говорю: “Боря, если ты выйдешь в публичную оппозицию, то через год окажешься либо в эмиграции, либо в тюрьме”. На НТВ уже начались наезды и все прочее. Я говорю: “У тебя нету ни сил, ни ресурсов бороться с этим. Но если ты будешь это делать, я с удовольствием буду в этом участвовать”, – потому что меня хлебом не корми, дай с властью побороться. Я тогда был молодой, а сейчас я уже боюсь власти, вот. И он говорит: “Нет-нет, губернаторы нас поддержат”. Под этим не было особой теоретической основы, он ее учил в тот момент, когда это происходило.

Когда письмо было опубликовано, там уже не было “Дорогой Володя”. Я четко помню, он написал “Владимир Владимирович” или “Уважаемый господин”.

А: Может быть, я ошибаюсь, мне кажется, что было публичное обращение “Володя”.

Г: Это может быть позже[198]. Но вот в этом письме в “Коммерсанте” обращение было изменено. Обращения “дорогой Володя” в личном письме тоже было достаточно. Я Путина не знаю, поэтому мне трудно сказать. То, что это поменяли в “Коммерсанте” на более формальное обращение, – совершенно точно. Но дело в том, что под этим была еще иная подоплека: за несколько месяцев до этого Боря лично вместе с Шабдурасуловым на самолете летал от губернатора к губернатору и убеждал их бросить Лужкова и перейти в “Единство”.

А: К Путину.

Г: К Шойгу на самом деле-то. Ну да, к Путину. Он им говорил: “Если придет Примус (если придет Примаков), то он вам отвернет головы, он отберет у вас ту самую автономию и независимость, которые дал вам Ельцин. А вот Путин – это ельцинский человек, он – то, что вы хотите. Он даст вам возможность спокойно править в своих вотчинах”.

Боря умел убеждать, они ему поверили. И через месяц после того, как они (то есть Путин) пришли, они выступили с федеральной реформой и стали строить губернаторов. Боря, естественно, возмутился, потому что это было уже и не по понятиям. Он обещал губернаторам. И это была главная, пожалуй, причина, почему он тогда попер на Путина. А теоретическую базу – либерализм, федерализм, разделение властей, сдержки и противовесы – это уже мы подбирали.

А: Он обещал то, чего не смог выполнить из-за позиции Путина.

Г: И Путин его, в общем, послал, дав ему понять: “Я здесь президент, а не ты”.

А: Что как раз правда.

Г: И Борис решил строить фронт губернаторов. Он тогда вышел из Думы и стал опять организовывать губернаторов в оппозицию, теперь уже Путину. Губернаторы, естественно, в страхе разбежались, и тогда у него не оставалось никаких ресурсов, чтобы доказать, что у него есть еще какая-то сила – кроме телевидения.

И вот тогда произошла эта история с “Курском”. После истории с “Курском” его позвал Волошин – и это подтверждал Волошин на суде по Абрамовичу. Он рассказывал это точно так же, как описано у меня в книжке[199]. Они его позвали и сказали: “Отдай акции ОРТ”. Он сказал: “А пошли вы!” Они говорят: “А, ну мы сейчас тебя вслед за Гусем отправим в Бутырку”. И началось.

Опять же, на это можно смотреть как на столкновение двух людей с большим количеством тестостерона, которые пытаются доказать друг другу, кто главнее. И в этом есть доля истины. Но с другой стороны – поскольку я в это время занимался тем, что искал теоретическую основу всему этому, – если посмотреть на это с точки зрения авторитаризма и либерализма, то, конечно же, автономия регионов, а не вертикаль Кремля, свободная пресса, свобода слова – базовые либеральные принципы.

А: С точки зрения Путина, как и с точки зрения любого нормального лидера, вопрос о власти всегда является главным. И терпеть около себя богатых людей, которые будут указывать, как управлять страной, какие делать реформы, при этом используя полученное от власти же телевидение, – для него было абсолютно невозможно. У меня даже нет аргументов что-то возразить. Неважно, что обсуждается: федеральные реформы или какой-то либерализм. Так система власти работает: терпеть подобное давление мне кажется совершенно невозможным. Позже это, кстати, относилось и к Ходорковскому.

Г: Петя, мы говорим как в суде, да? Мы соглашаемся на фактической части?

А: Да.

Г: И расходимся в интерпретации.

А: Да.

Г: Когда говорят “Государство – это я, и все, кто со мной спорит, являются врагами государства”…

А: Да пускай спорят! Только не используют при этом первую кнопку, которую вам дало государство за бесценок.

Г: А спорить с позиции слабости бессмысленно. Спорить можно только с позиции силы.

А: Это совершенно неправильно. Вот Борис Немцов много лет…

Г: Ну и где он сейчас[200]?

А: Немцов – классический пример нормального, на мой взгляд, оппозиционера. И он тоже вызывает раздражение у властей. У нас, по-моему, очень неясный спор. Алик, вы правы, что, конечно, должны быть противовесы. Конечно, ужасно, что их нет. Но должны быть другие противовесы, а не просто три денежных мешка, возомнившие о себе невесть что и поделившие телеканалы. Мне очень не нравится история, что нет оппозиции, что нет гражданского общества, – это верно. Но так оно не создается. Когда все телевидение у государства – тоже плохо. Но это крайность, и здесь одна крайность породила другую.

Г: Ну тогда нам остается выбирать из двух зол меньшее.

А: Кстати, я сейчас вспомнил, как мы проиграли суд Березовскому в 2006 году в Англии. Вы помните, с чего начиналась эта история? Она началась с газеты “Коммерсант”. Знаете суть этого вопроса?

Г: Нет.

А: Мы считали, что точно так же, как телевидение не должно быть в одних руках, так и газета “Коммерсант” (главная на тот момент газета России) не должна принадлежать одному человеку – будь то Березовский, Гусинский или кто угодно еще. Мы предлагали сделать консорциум из пяти-шести групп – с тем, чтобы главный редактор был абсолютно независимым человеком. Мы в самом деле хотели, чтобы была независимая газета. Встретили при этом бешеную атаку Березовского: угрозы, подкуп журналистов, после чего он действительно Фридману, как вы знаете, угрожал, мне тоже что-то сказал. После чего Фридман про это рассказал, Борис подал в суд, и мы его проиграли. То же самое было бы с ОРТ. Мы отказались в свое время участвовать в ТВ-6 по тем же самым соображениям. Мы увидели, что есть одна доминирующая фигура, а остальные будут только деньги давать. У Гусинского было вообще все про деньги только, а у Березовского были цветочки сверху. Но сводится все к тому же самому – власть и деньги. “Коммерсант” был первый пример.

Г: Не могу ничего сказать, я не знаю про “Коммерсант”. Но если посмотреть на это, чуть-чуть отдалившись, то факт налицо: у нас была относительно свободная пресса. А сейчас она, в общем, полностью задавлена.

А: Да. Только если бы эта свобода – этот канал ОРТ – был к моменту прихода Путина в руках не Березовского, а 15 человек – была бы совершенно другая история. Это же действие и противодействие. Когда ты – суперолигарх – пытаешься один руководить страной, это неизбежно кончается авторитаризмом другой стороны – государства.

Г: Да какое там “быть руководителем страны”! Березовский и близко к этому не подходил. Он хотел руководить страной через Путина, и из этого ничего не вышло. И мы имеем то, что мы имеем.