“Мы тебя тоже продали”

А: Почему вы ушли от Березовского?

К: Это произошло после 2003-го. Это была формальная вещь. У меня была должность в компании, совет директоров, соседние кабинеты. Но я очень рано начал с Березовским не соглашаться. Российская политика неполярна: будучи не согласен с ним, я не стал согласным с советской властью. Я туда не пришел, но от него я уходил.

Первый раз я был не согласен, когда Селезнев стал после победы “Единства” спикером Думы. Это первый политический звонок, по мелочи. Это нужно было для того, чтобы правильно распределить кабинеты, а чтобы коммунисты проголосовали правильно, они хотели Селезнева. Абсолютно всем было понятно, что Селезнев – маркер, пустышка, надо его отдать и за это получить реальные комитеты. Но я, как не политический человек, а литературный, считал, что значение маркера необычайно велико.

А: Согласен. Это определяет атмосферу.

К: Как значение советского гимна. Мне один важный высокопоставленный человек из администрации президента сказал: “Задолбали меня со своим гимном. Мы этот гимн приняли, и никто не заметил, как мы провели первый раунд закона о земле. Самый капиталистический закон на этом пространстве”.

А: Типичная логика Чубайса. Она просто неверная.

К: Это позорная логика. В результате мы сегодня находимся в ситуации, когда закон о земле может быть пересмотрен, а гимн – нет.

А: Но эта простая мысль, к сожалению, не владела массами.

К: Березовский развился от человека, который этого не понимал, к человеку, который это понял, за пять лет. Но я уже где-то на этом надорвался. Тем более что круг сужался, в 2000-м началась эмиграция. Ответственность за все решения нес он, но присутствовало при них все меньшее количество людей. Если ты считаешь, что несешь за них ответственность, ты все больше и больше под этим грузом склоняешься.

А: После 2000 года он перестал быть важным. Вы понимали, что он уже не очень важен. Он, безусловно, это не до конца понимал. Он это поздно понял.

К: Прежде всего я не согласен с установкой. Березовский был ужасно важен для страны, только в другой роли. И переход ролей он заметил не сразу. А я заметил быстрее.

В каком-то смысле Березовский стал главным оппонентом. На нем лежала функция произнести все, что надо было произнести и что никто другой произнести был не готов. С другой стороны, он палил все произнесенное. Он все это разрушал. И то, и другое – ужасно важные роли. Потому что, по сути, Березовский озвучивал стандартную либеральную англосаксонскую модель, которая основана на базовых правах. Кто-то должен был ее произносить.

Это важно, что кто-то ее произносит. Это, может быть, самое важное. А с другой стороны, одновременно он был человеком, который делал невозможным ее произнесение всеми остальными после себя.

А: Верно. Для того, чтобы заниматься публицистикой, вообще публичной политикой, нужен моральный авторитет. В этом причина, почему я не пишу тексты, – с моей биографией заниматься здесь публицистикой невозможно. Это то, чего не понимает Алик Кох, например, который тоже пишет тексты. У Березовского не было никакого морального авторитета. В этом смысле его артикуляция либеральных ценностей была не только не полезной – она была вредной. То, что он во многом стал символом либерализма, для либерализма было только плохо.

И, понимая это, вы с ним не расстались до 2003 года?

К: Конечно. Он был очень близким мне человеком, которого я не мог оставить в трудной ситуации. Которую он, с моей точки зрения, усугублял.

Поэтому очень долго у меня не было выбора, прежде всего морального. И не было бы его и дальше, если бы он меня не отпустил в каком-то смысле. Он меня послал в командировку в Россию, из которой мне не было возврата.

Был ужасно интересный разговор, когда Бадри продавал “Коммерсант”. Это был уже 2006 год, но логика его была та же, что и в 2003-м, просто я не все могу раcсказывать. Я на его стороне стола обсуждал эту сделку.

А: Усманов покупал?

К: Сначала как бы было неизвестно, кто покупал. Но кто-то покупал, и у этого есть большая юридическая процедура. За ней стоят какие-то понятийные договоренности, которые надо воплотить в бумагу. Я все это делал, после чего говорю: “Хорошо, Бадри, а что я буду дальше делать?” В смысле, из множества задач что мне надо делать?… На что Бадри сказал: “Подожди, Дём, ты не понимаешь. Мы тебя тоже продали”.

Я не обиделся, потому что это такая полушуточная фраза. Но смысл в ней очень верный. Избавление от активов в какой-то момент стало означать избавление от людей, потерю зон ответственности, друзей и всего на свете. Помните стишок? “Над рекой поникла ива, низко голову склоня. Я продал свои активы, отъ**итесь от меня”. В какой-то момент с Березовским стало невозможно разговаривать, потому что льдины откалывались, и ты был на них.