2

2

Михаил Бессонов не был кубанцем: он родился в 1901 году в селе Медвежье Ставропольского края. С девятилетнего возраста работал по найму. В 1920 году пошел добровольцем в Красную Армию, участвовал в боях в Средней Азии против басмачей. В 1923 году вступил в партию. После демобилизации с ноября 1923 года работал в районах Ставрополья: в совхозе, профсоюзных организациях и райкоме ВКП(б). В 1933 году окончил три курса Новочеркасского сельхозинститута. С 1934 года вновь на партийной работе в Азово — Черноморском крае — зам. начальника политотдела свиносовхоза «Донсвиновод», начальник политотдела овцесовхоза «Красный чабан».

В 1937–1938 годах — первый секретарь Новопокровского райкома ВКП(б); с апреля 1939–го — заведующий оргинструкторским отделом, а с июня 1939–го по сентябрь 1940–го — секретарь по кадрам Краснодарского крайкома ВКП(б).

В октябре 1940 года был направлен в Молдавскую ССР секретарем ЦК КП(б) Молдавии. После оккупации Молдавии работал при штабе Южного фронта, затем возвратился в Краснодарский край. С 25 июля 1942 года — заместитель председателя Краснодарского крайисполкома, с апреля 1943–го — секретарь, зам. секретаря крайкома ВКП(б) по животноводству. С июля 1944–го по март 1948 года работал председателем Краснодарского крайисполкома. Освобожден с этой должности в связи с выездом на учебу в Москву.

Награжден орденами Трудового Красного Знамени, Отечественной войны 1–й степени, «Знак Почета», медалью «За оборону Кавказа».

Еще до переезда Михаила Бессонова на Кубань в краевом центре происходили события, которые во многом характеризовали отдаленные последствия гражданской войны. «Совершенно ясно, что в социально — экономическом отношении от старого Краснодара ничего не осталось, — так было сказано на состоявшейся в эти дни 5–й городской партконференции. — Мы имеем новый большевистский социалистический Краснодар».

В городе действительно было много нового, и не только в промышленности. Даже трамваи по улице Красной ездили с занавесками и зеркалами в салонах, тем не менее «культура трамвая» подвергалась резкой критике («Почему занавески должны быть только на Красной и некоторых других улицах, а на остальных этого не должно быть? Там вместо хороших зеркал висят кривые, в которые противно смотреться…»).

Ставились и другие проблемы организации быта и отдыха краснодарцев. Так, городской сад по — прежнему собирал массу публики и в нем было тесно, тогда как на Дубинке имелась площадка для танцев, вполне пригодная к проведению «карнавалов» для рабочих мясокомбината и «Главмаргарина», а в центре города пустовала площадь Белого собора, где можно было организовать «культурный отдых».

Но люди ехали в старый и всеми любимый городской сад…

И еще от старого Екатеринодара оставалось нечто, фатальным образом влиявшее на судьбы многих — тень его прошлого, тень «контрреволюции».

И все же антирелигиозная тема, казалось, витала в воздухе, здесь и там проявляли активность общества воинствующих безбожников. Газеты писали: «В Краснодаре отмечен спад антирелигиозной работы и рост посещений церкви, куда ходили «не только старые, но и молодые», и даже «часть пионеров». «Имеются случаи из рук вон выходящие, — говорил один из выступавших, — когда комсомольцы в церкви венчаются… Это на 20–м году революции!»

И вновь продолжался бой с религией, поскольку «около церковной колокольни блокировалась вся контрреволюционная сволочь»; с «вредителями», которые особенно «поработали» в коммунальном хозяйстве города; с «троцкистами», окопавшимися в краснодарских вузах. В пединституте, оказывается, «была целая банда троцкистов, такое же явление наблюдалось и в комшколе, частично в сельхозинституте и в ВИММПе».

В это время лекции преподавателей конспектировались и изучались не только для зачетов, в них внимательно выискивалось все, что могло представлять крамолу. Например, достоянием архивов стал следующий, зафиксированный бдительным наблюдателем факт: профессор пединститута Р., «объясняя климат», сказал, что подобно тому, как «сейчас партия и правительство гонят политических преступников на Север работать, и они берут свои чемоданы и едут туда не по собственному желанию», так и хвойные растения, приспособленные к северным условиям, люди насильно переносят на юг…» Эта неосторожная фраза прозвучала затем с трибуны городской партийной конференции как неопровержимый пример «непроверенности» преподавательского состава: «Вы смотрите, какой субчик нашелся в пединституте, как он сопоставляет физиологию растений с советской политикой! Это, товарищи, требует, чтобы парторганизация пединститута крепко присмотрелась к преподавательскому составу… С плеча рубить мы не можем, но подобных людей надо выявлять».

Те, к кому «присматривались», часто не успевали даже собрать чемодан…

Вот в такой обстановке всеобщей подозрительности и доносов, которые царили в обществе в 37–м году, переехал Михаил Бессонов на Кубань, возглавив Новопокровский райком ВКП(б). Было ему тогда 36 лет.

Но не только борьба с богом, вернее, с верою в бога, доминировала в те смутные времена. Практически власть над людьми осуществляли всесильные органы НКВД. Взять, например, только одно — польское дело. Осенью 1937 года органы НКВД Краснодара приступили к арестам лиц польской национальности, которые якобы входили в контрреволюционную националистическую организацию «Польска организация войскова» (ПОВ). В ходе следствия было установлено, что «основной базой концентрации и оседания агентов польских разведывательных органов, переброшенных для контрреволюционной работы на Кубани, являлась стекольная промышленность Краснодара и края».

«Польска организация войскова», — говорилось в обвинительном заключении, — ставила своей задачей совершение террористических актов против вождей партии и советской власти, в целях чего организацией выделялись террористы-боевики, исполнители террористических актов».

От обвиняемых были получены показания о том, что руководители ПОВ считают «наличие поляков в Краснодаре, помноженное на казачьи белогвардейские кадры, сохранившиеся на Кубани», благоприятным фактором для решительного удара в тылу советских войск в условиях предстоящей войны.

…В годы гражданской войны (1920) на территории молодой Советской республики действительно существовала разветвленная сеть польской военной разведки, костяк которой составляли члены ПОВ. Некоторые из них впоследствии перешли на сторону Советской власти, помогали ВЧК в раскрытии диверсионных и террористических ячеек ПОВ, приняли участие в таких широко известных чекистских операциях, как «Трест», «Синдикат-2» (последняя из них завершилась выводом на территорию РСФСР и арестом Бориса Савинкова).

Теперь же, шестнадцать лет спустя, о ПОВ вспомнили, когда в стране началась массовая чистка в армии и органах госбезопасности. Были арестованы многие из тех, кто работал еще с Ф. Э. Дзержинским. Размах репрессии могло оправдать только наличие крупного антисоветского заговора. Чтобы его существование выглядело правдоподобным, требовалось найти так называемую «низовку» — филиалы ПОВ на местах. И их стали усиленно искать, «вскрывать» несуществующие организации. В Краснодаре с января 1937 г. по февраль 1938 г. было арестовано свыше 300 человек (как выяснилось позже, аресты производились по спискам, составленным на основе данных адресного стола…).

…В 4 часа утра 15 декабря 1937 года к углу еврейского кладбища (ныне это район пересечения улиц Севастопольской и Бабушкина) подъехала грузовая машина, крытая брезентом. Ее сопровождали сотрудники НКВД. Занятые своим делом, они не заметили паренька, неизвестно как оказавшегося здесь в то ранее утро и наблюдавшего за ними. Спустя многие десятилетия, летом 1992 года, этот нечаянный свидетель, будучи уже пожилым человеком, напишет в редакцию «Кубанских новостей», печатавших «Книгу скорби» — материалы о репрессиях 30–х годов, следующее:

«Вот уже много лет меня волнует судьба безымянной могилы. Хотя и знаю, что похоронены там репрессированные в 1937 году, но фамилий их не знаю. Уверен, что в архивах КГБ сохранились списки тех, кто был расстрелян в ночь с 14–го на 15–е декабря 1937 года. Родственники погибших должны знать место их погребения…»

В результате проверки архивных документов удалось установить, что в Краснодаре в ночь с 14–го на 15–е декабря 1937 года был приведен в исполнение приговор в отношении 53 человек, невинно осужденных «тройкой» УНКВД к высшей мере наказания — расстрелу. В списке — польские, русские, украинские, черкесские фамилии. Многие проходили по делу так называемой «Польской организации войсковой».

И только через много лет из публикации в «Книге памяти» председателя комиссии по реабилитации Управления МБ по Краснодарскому краю В. А. Демиденко о жителях Кубани, репрессированных в 30–40–х и начале 50–х годов, стало ясно, что: «в результате пересмотра архивных уголовных дел и дополнительного изучения ряда других материалов установлено, что так называемых контрреволюционных, повстанческих, националистических, казачьих, троцкистских, диверсионно — шпионских и террористических организаций, за принадлежность к которым привлечены к уголовной ответственности многие жертвы сталинского произвола, на территории Краснодарского края в то время не существовало, в том числе и греческих, немецких, польских и других. Обвинение репрессированных в принадлежности к подобным организациям — результат грубейшей фальсификации материалов следствия».