4

4

Симончик часто вспоминал тот пленум Славянского райкома ВКП(б), на котором он впервые испытал потрясение, услышав фальшь в выступлении первого секретаря и чудовищный оговор ни в чем не повинных коммунистов. «А что предпринимать простым людям в подобной ситуации?» — размышлял он.

Как?то рано утром Симончик пригласил в свой кабинет Саакяна и, приложив палец к губам, глазами указал на бумагу. Сан Саныч, мгновенно все поняв, начал читать, как бы прикрывая своим телом от любопытных глаз напечатанный текст. Это было письмо одного исключенного из партии работника Славянского райкома ВКП(б) об обстановке в партийной организации в связи с разоблачением «врагов народа». Письмо было на имя Сталина.

«Товарищ Сталин!

Обратите серьезное внимание на извращение линии партии в партийной организации Славянского района Краснодарского края. Здесь под флагом разоблачения и выкорчевывания врагов народа исключили из партии ряд районных работников — коммунистов, преданных партии, но у которых, как и у многих, были недостатки в работе. Эти недостатки квалифицировали как связь с врагами народа или пособничество троцкистам. Исключенные товарищи не являются врагами народа и их пособниками, не имели и связи с ними. Бюро райкома, по инициативе первого секретаря Шлихтера, исключало коммунистов из партии, основываясь на голословных заявлениях, не проверяя самого существа дела. Вошло в практику, что после исключения из партии местные органы НКВД по указанию секретаря арестовывали товарищей по выходе с заседания бюро. Были случаи, когда арестованного через несколько дней выпускали, не сообщая никаких результатов. Такой произвол ничего общего не имеет с линией партии и Вашими указаниями. Это грубое попирание прав человека и извращение Конституции нашего Государства. Это бдительность показная, она чужда партии. Среди партактива подорвано коммунистическое взаимодоверие. Партийные работники стремятся лучше перегнуть, [чем] недогнуть, и застраховать себя от всяких случайностей. У ряда работников чувствуется неуверенность в работе, т. к. они не гарантированы при таком положении, что и они [не] могут попасть в число врагов народа или их пособников с политическими и организационными выводами, исключением из партии.

Создана тяжелая обстановка. Коммунисту встречаться с исключенным и разговаривать с ним запрещено, исключенные по полтора — два месяца ходят по учреждениям, ищут работы, но их не принимают с характеристикой бюро райкома.

Я принадлежу к числу исключенных из партии. Во — первых, за то, что некоторое время работал в одном партийном аппарате с бывшим начальником политотдела, затем вторым секретарем райкома, который оказался немецким шпионом и разоблачен после продолжительной работы его в партколлегии при ЦК ВКП(б) по Азово — Черноморскому краю. Никакой связи с этим врагом не было у меня. Во — вторых, зав. отделом народного образования Славянского района разоблачен как контрреволюционер, а в связи с этим и меня исключили из партии как пособника троцкистов. В чем заключается мое пособничество, я не знаю, а то, что приписали, я не могу согласиться, т. к. это чистый вымысел.

Родители мои крестьяне. До революции и после считались небольшими середняками, с 1930 года работают в колхозе. Сам я с 1920 года живу самостоятельной трудовой жизнью. В партии состоял с 1925 года, в комсомоле — с 1923. Не имел ни одного партийного взыскания. В партии работал честно, отдавал все свои силы и способности, всегда стоял за линию нашей партии и активно проводил ее. Вот почему я не могу быть пособником троцкистов. Я до конца предан только нашей родной большевистской партии. Поэтому мое исключение меня из партии считаю неверным и очень обидным. Прошу Вашего вмешательства во все дела Славянской райпарторганизации и тем самым ускорить возвращение меня в ряды нашей родной партии. Свою преданность ей оправдаю на любой работе».

— Сан Саныч! — вдруг неожиданно спросил Василий Александрович. — Какого ты мнения об Артемии Шлихтере? Ведь это камешек в его огород.

— Ничего плохого сказать не могу, — снизив голос, проговорил Саакян. — Вроде бы честный мужик. Но зачем он это делает, ума не приложу.

И в самом деле, Василий Александрович отчетливо вспомнил, как еще летом 1920 года Шлихтер принимал участие в подавлении антоновского восстания на Тамбовщине, затем работал в Московском комитете РКСМ. Окончил коммунистический университет имени Свердлова, после чего работал в Ижевске, в областной совпартшколе и Ижевском заводском райкоме партии.

— Я помню его по началу 30–х годов, — словно угадав мысли Симончика, включился в разговор Саакян. — Тогда он заканчивал экономическое отделение Институга красной профессуры в Москве, а затем работал заместителем управляющего Всесоюзным объединением по электрификации сельского хозяйства и одновременно, с 1932 года, директором Всесоюзного научно — исследовательского института электрификации сельского хозяйства.

— А как он оказался на Кубани? — раздумчиво спросил Симончик. — Впрочем, вспомнил. Из института он был на правлен на работу начальником политотдела Усть — Грязновской МТС Азово — Черноморского края, а затем был избран секретарем Белокалитвенского райкома ВКП(б).

— Да, да… — подтвердил Сан Саныч. — Я ведь его хорошо знаю по работе заведующим сельхозотделом Азово — Черноморского крайкома партии. Именно с этой должности он и возглавил Славянский райком на Кубани.

— Опытный работник, — констатировал Симончик. «По глупости, либо недомыслию делает он все это, а может, и в самом деле служака?» — про себя подумал Василий Александрович. А вслух сказал: — Вот и поди распознай человека. В нашей партии столько прекрасных товарищей, …есть исполнители чужой воли, а имеются и инициативные организаторы преступных деяний…

Симончик пытливо посмотрел в глаза Сан Саныча и, крепко пожав его руку, на прощание сказал:

— Все равно этому рано или поздно придет конец. Сталин не может не знать о произволе. «Только доживем мы до этого светлого времени? — про себя подумал Саакян. — Сталин возможно и знает, да далеко и высоко он. Не достучаться». И закрыл дверь.