1. На улице рабочей

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

1. На улице рабочей

Как и в любом городе, лежащем по обе стороны реки, была в Вязниках улица Заречная. Были еще Подгорная и Рабочая улицы. На Рабочую поэт часто приходил к своему родственнику, руководителю местной литературной группы прозаику Ивану Симонову.

Теперь уже нет в Вязниках ни Подгорной, ни Рабочей улиц. Первая носит имя Фатьянова, вторая — Ивана Симонова.

Иван Симонов был чутким, лиричным литератором старшего поколения. Старше Фатьянова всего на девять лет, он юношам казался чуть ли не дедушкой. Хотя, надо признать, старила всех война, и прокурорски добавляла всем фронтовикам годков по десять.

Литераторы собирались в помещении редакции местной газеты. Двадцатилетние, они казались себе не начинающими, а преуспевающими поэтами. Но робели и тушевались, когда в 1947 году мэтр Иван Симонов и знаменитый на всю страну Алексей Фатьянов пожаловали на их занятие.

Зима была снежная и вьюжная.

Алексей Иванович ежился в бобриковом пальто и дышал на свои большие красные руки. Два десятка молодых важно восседали вокруг редакционного стола. Они с детским любопытством поглядывали на Фатьянова, который притулился у изразцовой печи. По выражению подвижного его лица видно было, что более всего в жизни он ценит тепло. Некоторое время гости молчали, потом предложили почитать стихи членов группы. Начали читать. Всем было интересно узнать, как Фатьянов воспримет их стихи. Выступил Владимир Михайлов, потом Юрий Мошков, у которого как раз появилось стихотворение «Кошка». Стихотворение это уже было опубликовано в печати, его все хвалили. Любая газетная публикация поднимала ее автора к звездному небу славы.

А Фатьянов вдруг заявляет:

— Ну вот Юра, что я тебе скажу… Почему ты взял такую тему? Изольда и Тристан — герои другой страны… Почему бы тебе не найти таких же на русской земле!..

Поднялся ропот, перерос в шумок. Всем здесь прежде казалось, что в экзотических именах и есть соль стихотворения. А Фатьянов… Прав ли он?

Потом Юрий Мошков, прекрасный поэт, выпустил четыре поэтических книжки. Одна из них называлась «Цветы на подоконнике». Ее героинями стали девчонки из общежития — видимо, урок Фатьянова повлиял на героику поэта. Юрий закончил Литинститут, его курсовая работа была написана об Алексее Фатьянове. Еще поэт работал художником в общежитии. Отец его, парторг, был расстрелян. Много позже смерти Фатьянова, в восьмидесятые годы, о Юрии Мошкове в городе распустили слух, что он — сумасшедший. Вскоре его не стало. При загадочных обстоятельствах он покончил собой.

…Шумок, вызванный стихотворением Мошкова «Кошка», грозил перерасти в бурю, но поднялся следующий поэт — Борис Симонов. Борис приходился двоюродным братом Ивану, и дальним родственником — Фатьянову. В то время юноша увлекался погоней за образом. Молодые поэты, случалось, хвастались между собой:

— Вот я пишу стихи так, чтобы у меня в каждой строчке был образ!

— Переборщил ты с этими образами. Иногда образ на образ лезет, как льдина на льдину… — Резюмировал Фатьянов, чем вызвал новый взрыв эмоций.

— Хорошо ли писать образами?

— Сколько должно быть образов в стихотворении?

— Что есть образ? — Недоумевали вслух молодые литераторы.

После этого занятия все дружно пошли на Рабочую улицу, на квартиру к Ивану Симонову.

Это было убежище советского книгочея. Здесь вместо домового жил невидимый дух творчества. Он жил в книжном шкафу и на висячих книжных полках, в пианино с опущенной крышкой, в ручках-самописках с поломанными перьями, в школьном глобусе из папье-маше. В этом доме говорили в основном о литературе. Читали стихи собственные и любимых поэтов. Спорили до изнеможения о точности помнящихся слов из стихотворений великих поэтов. Возможно, сам Фатьянов и был заводилой этих споров, потому что многие вспоминают похожие эпизоды и из московской его жизни, и в домах других его друзей. Откуда-то появлялся сборник цитируемого поэта, оживленно проверяли, торжествовали, огорчались. Никогда не читали низких стихов. Поэзия этих компаний всегда была высокой.

Бесшумно, как невесомая, скользила по широким половицам старенькая бабушка в белом платке. Горлицей ворковала жена, подавая на стол угощенье.

Обычно у Симоновых один день не гостили — два, а то и три дня. Но два — обязательно, потому что на другой день у них всегда была втородневная ватрушка. Едва гости на порог, бабушка начинает печь ватрушки. Но трогать их, готовенькие, пока нельзя.

На второй день бабушка их сметаной заливает и ставит в печь. И к утреннему столу — вот они, готовенькие, румяные, с ароматом топленой сметаны. Бабушка улыбается — угодила. Она знала, что ее любимчики любят втородневную ватрушечку — самое лакомое блюдо. Пироги пеклись у всех: с вишнями, с яблоками, но куда им до ватрушечки!.. Бабушка была хозяйка. Опрятная, в белом платочке, маленькая, сухонькая, она ведрами пекла пироги, тазами производила студень, а когда, еще в дохрущевские времена держали поросенка, она готовила такие лакомства, что ни в одном ресторане не сыскать. А вынесены были рецепты этих блюд из простой крестьянской избы, из среды, где не было слова «кухня».

Бабушка любила Сергея Никитина и говорила, что он — красавец.

У Никитина костюмчики всегда только из Москвы. Он умел носить их. И бабушка благоговела перед никитинским комильфо. Фатьянов тоже придавал значение одежде, но непервостепенное. Одевался он без особого лоска, мог быть безалаберным в зависимости от настроения.

Но ватрушку нахваливали оба одинаково.

И тогда Алексей, чтобы угодить бабушке, садился за пианино. Играл он всегда, песни пел. Иногда он проигрывал арпеджио, начинал петь и говорил невзначай:

— Вот я вам сейчас сыграю песню. На нее Василий Павлович Соловьев-Седой музыку еще не написал.

И в словах этих не было ни иронии, ни издевки, ни обиды. Он чувствовал песню, композитору легко было работать с заданной интонацией. Сам же поэт был настолько одарен, что он дарил мелодии, словно доставал из кармана горсть семечек или папиросу из портсигара.

И в тот первый раз, увидев инструмент, Алексей начал музицировать. Его игра не была профессиональной, но песня угадывалась. Он спел новую, еще не записанную на радио песню «Не плачь, красавица, вода и так соленая»… Все были удивлены, что эту мелодию он сочинил сам.

— Иногда приходится и композиторам подсказывать, — Сказал он в ответ на паузу замешательства. — У нас в Малом Петрине все парни — гармонисты-слухачи! Разве что рождаются без гармони!

Все, разумеется, ждали минуты, когда Фатьянов начнет читать новые стихи. Они были о Петрине. Поэт поднялся и среди прочего прочел:

И кошки на окошке дуют в желтые усы…

Кто-то из молодежи фыркнул. Фатьянов обиделся, повел глазами, увлекся винегретом.

Там вывеска портного, словно радуга пестра, —

прозвучало в следующем стихотворении, и снова кто-то хохотнул недобрым смехом.

Он опять обиделся, глазами повел и отвернулся сторону.

Все замолчали. Веселого парня кто-то ткнул в бок с намеком на то, что нужно бы вести себя поскромнее.

— Ты бы его еще вилкой! — Пожалел парня недремлющий Фатьянов и так засмеялся своим заразительным слезным смехом, что начался повальный хохот.

Выскочила с кухонки привыкшая к шуму бабушка и тоже смеялась, не зная, в чем причина смеха.

А потом огородами все провожали Фатьянова до самого Петрина.

И одну за другой пели любимые фатьяновские песни.

Было уже темно, гасли окошки с одинаковыми белыми занавесками, с керосиновыми лампами за ними. Любопытные невидящие глаза всматривались в эту темноту из-за стекла, пытаясь распознать компанию, влачащуюся по огородам с нескончаемой песней…

Так Алексей Иванович впервые побывал в доме Ивана Симонова. А потом уже не мог побывать в Вязниках и не погостевать там.

Вот типичная картинка тех лет.

Рабочая улица. Ребятишки возятся в пыли, взбивают ее городошными битами, бабками. У одного парнишки отец — столяр, он сделал отличные городки. Вся улица играет. Но вдруг замирает ребятня, заслышав отдаленный сигнал автомобильного клаксона. Это еще не «Робеспьер», еще не время. Будто едет где-то «легковушка» — большая радость и редкость в этих краях!

И вот — подъезжает «Победа».

Из нее неторопливо выходят Фатьянов, Уварин, Никитин. Они некоторое время смотрят на ребят, как взрослые дяди. И вдруг:

— Ну-ка, ребята, что это у вас?

Дети услужливо показывают городошные фигуры.

— Давайте их сюда! Примете нас? — Становятся они во взбитую уличную пыль, жертвуя и длинными модными пальто, и начищенными ботинками. И тут же начинают играть с ребятней в городки.

Играют мальчишки в кулика — зовут дяденек из-за стола, коли те уже сели. И они поднимаются, идут, прерывают серьезные разговоры о литературе…