Аленушка

Аленушка

1. Ожидание

В туберкулезном диспансере для москвичей, в архиве личных карточек состоящих на учете больных, лежала нестарая история болезни Галины Калашниковой. Войдя в совершенные лета, Галя прослушала беседу вкрадчивого, дипломатичного доктора о женской своей судьбе. Доктор знал много дипломатических медицинских терминов и все умел грамотно объяснить. Галя поняла одно: рожать ей нельзя — умрет. Ей, мучимой удушающим кашлем и пневмотораксом, хорошо было знакомо чувство пограничья между бытием и небытием. Галине было предложено подписать отказ от родов в случае беременности. И она подписала этот документ.

Как завороженная, она чувствовала, что в ней затеплилась еще одна человеческая жизнь. Как это — избавиться от этого ребенка по медицинским показаниям? Да ни за что на свете!

Круговорот счастливых месяцев после замужества закружил и увлек ее.

Веселая, несмотря ни на что, бесшабашность мужа, его неприкрытая влюбленность, приподнимали ее над болезнью. Детство не верит в смерть. Кружа вместе с Алексеем в счастливой череде друзей и новых знакомств, афиш и концертов, она не боялась ничего.

Алексей Иванович говаривал:

— В доме, Пусик, должны быть лавки, лапти и детей столько, сколько получится…

Он был патриархален, верен, открыт. К жене Алексей Иванович относился необычайно нежно, как к ребенку. Пусик — так обращался он к Галине Николаевне и «за кулисами», и прилюдно.

Он считал, что ему ученая жена не нужна:

— Мне нужна дома мать, хозяйка и женщина.

Иногда он бывал ревнив, но не мучительно. Эта легкая ревность объяснялась его особым, требовательно-детским складом характера. Он маялся, когда самый близкий ему человек тратил слова и внимание не на него, а на постороннего. Ему была нужна вся жена, все ее мысли, поступки, смех, походка, вопросы, привычки, ахи, охи и вздохи. Потому он не отказывал себе в удовольствии водить и возить за собой жену везде и всюду.

Но вот наступило время, когда она не смогла сопутствовать ему. Он не мог оставить дела и сидеть дома у ног жены. Она не чувствовала себя одинокой. Садилась, складывала руки на животе — их уже было трое.

А зима утверждалась в морозце. Близился Новый год. В витринах магазинов появлялись наряженные елки, а вокруг громоздились пирамиды консервов, фруктов и карамели. Шубы, валенки, ботики, сапоги, ушанки, рукавицы сновали по улицам яркой, румяной кустодиевской Москвы. И московские зимние закаты сыпали розовым снегом. Потомственные дворники-татары, из поколения в поколение труждающиеся в столице, посыпали льдистые тротуары песком и собирали снег в плотные скрипучие сугробы. По снежным коридорам, как по траншеям, стучали стыками рельс и сыпали электрическими искрами трамваи. У гардеробщиков культурных заведений к вечеру болели руки от тяжести заснеженных шуб и подбитых ватином пальто.

И подходило время родов.