5. Над радостью во ржи

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

5. Над радостью во ржи

Во время оно места для строительства посадов выбирали на века.

Многие поколения людей, не в пример нынешним, жили оседло. Город Вязники, расположенный словно в недрах музыкальной шкатулки, завораживает состоянием, подобным дежа вю. Здесь пригорки сменяются лощинами, по кругу города стоят острые длинные холмы, древние насыпные валы, которые здесь называют венцами. Венчанный город, город-жених. Обнимает его упругим синим кольцом Клязьма — невеста с длиннющей фатой до самой Оки. Поймища, мокрые луга, заливные пажити, поемные покосы — все водополье ярко-изумрудное, изумительное для приезжего горожанина. Нигде больше нет такой природы. Бугор кончается — до горизонта равнина с синими пятнышками речных рукавов и островами… Убери эти неровности рельефа — и проявится захолустное уездное, мимо которого проедешь — и песни не споешь.

У дяди, Сергея Меньшова, были «агрономические дроги для любой дороги». Его лошадка впрягалась в шарабан с сиденьем на двоих и, шевеля замшевыми ноздрями, устремлялась в луговое разнотравье. Она знала, что ее отпустят и она вволюшку похрустит сочной прибережной травой, напьется из чистой реки, видя недвижные глубинные камни.

Отдав распоряжения колхозникам, дядя Сережа вновь возвращал лошадку к делу. Он возил по этим лугам племянников и внучков — то Ию посадит, то Алешу, то Алену с Никитой, которые занимали пока вдвоем только одно сиденье. Гости объезжали с ним луга. На сенокос племянники тоже ходили, помогали колхозникам — это было в порядке вещей. Сгребали сено, метали стога, хохотали, уставали по-хорошему. Взбирался Алеша на стог, утаптывал сено жилистыми длинными ногами, как оно пахло чудесно!

— Ах, как пахнет! — Вскрикивали невольно сенокосы, дети и взрослые.

А дядя говорил:

— Дети, это кумаринус! Этот запах издает кумаринус!

Он был настоящим ученым, и мудрость профессионала черпал из огромного, до потолка шкафа сельскохозяйственной домашней библиотеки.

Толстые корешки старинных книг тоже пахли по-особенному — хорошей кожей, дореволюционным книжным клеем, гербарием, стариной. Еще ребенком Алексей любил рассматривать нарисованные в этих книгах травинки и рисунки из микроскопа. Вся эта красота зримого мира имела еще свою, тайную жизнь, мудро и прикровенно организованную Создателем.

Приехав в Вязники, взрослый мужчина Алексей Иванович Фатьянов прежде всего обязательно заходил в гущу ржаного поля.

— Хорошо во ржи! — Оповещал он окрестности своим мощным голосом.

Колосья обхватывал руками:

— Хорошо! Хлебушком пахнет!

Крестьянам все это, возможно, казалось чудачествами далекого от земли человека. Но только вдали и начинают по-настоящему скучать о главном, которое кажется привычным, пока оно рядом.

Бывало, что и Сергей Есенин кричал своим землякам:

«…Я ли вам не свойский, я ли вам не близкий?». Мало кто знал, что в платяном шкафу Алеши Фатьяныча висела русская рубаха, шитая тесьмой. Необъятная, свободная рубаха огромного размера. Галина Николаевна, осваивая кройку и шитье на женских курсах в ЦДЛ, кроила ее на кухонном столе, наметывала, строчила. А потом, довольная работой, повесила обнову на самые широкие плечики в шкаф, как свадебную сорочку жениха.

И только по большим праздникам она выкладывала ее перед его кроватью на гнутый венский стул.