Утерянное искусство

Утерянное искусство

А один раз меня даже приняли за главнокомандующего: солдаты выскочили из гауптвахты и сделали ружьем.

Гоголь, "Ревизор"

Давно известно, и не мною замечено, что советский человек всегда и безошибочно отличал в уличной толпе иностранца от соотечественника. Причем, что интересно, как и почему это получалось, он и сам не мог объяснить.

Иностранцы в более-менее, если можно так сказать, промышленных масштабах появились на наших улицах с 1957 года, с фестиваля молодежи и студентов. Сначала-то все было просто и ясно: одет не по-нашему – иностранец. Но время шло, советские люди стали покупать – пусть у спекулянтов, втридорога – дубленки, джинсы, кроссовки и прочее. Но все равно, загадочное это искусство отличать нашего от не нашего сохранялось в полной мере. Пытались, пытались раскрыть эту тайну лучшие умы, разные версии выдвигались, от самых приземленных (дескать, побриты и пострижены, да и кожа гладкая) до уж совсем романтических, чтобы не сказать антисоветских (в глазах у них, мол, чувство свободы, а в выражении лица, страшно сказать, нонконформизм), да все мимо. Потому что не разум тут срабатывал, а чутьё, инстинкт. Мгновенно, за доли секунды поступал в мозг тревожный сигнал: «Иностранец! Будь настороже!»

Настали новые времена, жизнь переменилась, и таинственное умение это не то, что совсем исчезло, но как-то скукожилось, потускнело, дает сбои. Вот сегодня, например, так вообще произошел дикий случай. За иностранца чуть не приняли, смешно сказать, меня. Было это так.

Иду я по улице. И одет-то обычно, по сезону: брюки светлые, футболка темная. На ногах кроссовки. На носу темные очки. Иду, курю. И тут из припаркованной машины вылезает мужик. В руке незажженная сигарета. И показывает мне жестами: дескать, дай прикурить. Достаю зажигалку, протягиваю ему. Он прикуривает, говорит:

– Спасибо!

Я молча прячу зажигалку в карман. Он внимательно на меня смотрит и как-то неуверенно продолжает:

– Сенкью.

Подумал еще чуток, и добавил с сомнением:

– Вери мач!

Тут уж я не выдержал, ухмыльнулся. И он с облегчением закончил:

– Извини, братан, обознался.