О писателях и публике

О писателях и публике

Несколько лет назад, читая дневники Ю.Нагибина, натолкнулся на запись, сделанную автором сразу после смерти Галича. Подробностей не помню, но общий смысл сказанного был такой.

Как же так, рассуждал Нагибин. Вот умер Саша, нет, он, конечно, был хороший парень, мы дружили, вместе ходили в рестораны, ухаживали за женщинами. Писал киносценарии, для души сочинял песни. Талант может и был, но не бог весть что. И такая судьба, такая слава. Но я ведь, черт возьми, намного его талантливее! И написал столько замечательных вещей. Да, меня знают, читают, ценят. Но никогда вокруг моего имени не будет и малой доли того, что сейчас творится вокруг Галича.

Конечно, проще всего отмахнуться от этих нагибинских строк, сказать, что это зависть, просто зависть и больше ничего. Да, и зависть, и мелкое тщеславие, столь обычное в творческой среде, присутствуют, разумеется. Но ведь Нагибин действительно превосходный и, на мой взгляд, недооцененный писатель.

Я часто думаю: а если «Колымские рассказы» Шаламова были бы напечатаны году так в шестьдесят первом? А потом уж, год спустя, «Один день Ивана Денисовича»? Что сказали бы по поводу этой повести критики, как бы оценила ее читающая публика? Не так ли: «Повесть замечательная, потрясающая! Но все же это не Шаламов». И как бы сложились судьбы этих двух писателей?

Разумеется, в те далекие времена литература была частью общественной, даже политической жизни. И это обстоятельство напрямую сказывалось на оценке публикой того или иного произведения, масштаба того или иного художника.

Вот вспоминаю одну историю из далеких уже семидесятых годов. У меня был приятель, мы работали вместе. Старше меня лет на десять, глубокий, думающий человек, обожавший Чехова. Однажды приходит он на работу и говорит:

— Слушай, тут мне дали книжку одну ненадолго, я должен ее обязательно прочесть, поэтому, если меня начальство будет искать, соври чего-нибудь. А я где-нибудь пристроюсь, может в техбиблиотеке, буду иногда в лабораторию заходить на всякий случай.

И так он провел два-три рабочих дня. Потом я спросил его:

— А что за книга-то? Солженицын?

— Нет, Дудинцев, «Не хлебом единым». Могу сейчас тебе дать, но завтра утром вернешь. Человек правду пишет.

Раньше я ничего об этой полузапретной книге не слышал. И вот начал я ее читать. И очень мне это не понравилось. Пусть он пишет правду, - подумал я, - но до чего ж убого написано! Кое-как, по диагонали, дочитал, утром вернул.

— Ну как? – спросил меня друг.

— Да никак, плохо написано, читать невозможно.

— Дурак ты, и ничего не понимаешь! Это книга о том, как система гнобит человека!

Несколько лет спустя мне выпал случай прочитать секретные партийные документы конца пятидесятых годов. Там были тассовки на пожелтевшей бумаге: «Совершенно секретно. Отпечатано 14 экземпляров. Направлено: товарищу Хрущеву Н.С. – 1 экземпляр, товарищу Козлову Ф.Р. – 1 экземпляр» и т.д. Отчет о каком-то писательском собрании. Стенограмма выступления на нем Паустовского. Покаянная речь Симонова. И многое другое.

И все это – по поводу той самой книжки, о которой я так пренебрежительно отозвался.