55. Поэт и маска

В 1932 году чилийское правительство, как мы уже знаем, упразднило во многих странах консульские должности из-за глубокого кризиса, который, точно землетрясение в девять-десять баллов, обратил в руины всю национальную экономику… Пабло Неруда вернулся на родину пароходом через Магелланов пролив. В ту пору страну сотрясали необычайные события. На исходе 1931 года взбунтовались моряки военно-морского флота, а в середине 1932 года Чили стала социалистической республикой. Власть перешла (правда, она продержалась всего две недели) в руки Советов рабочих, крестьян и моряков. Советы заседали в главном здании Чилийского университета. Неруда с жадным вниманием следил за всем, что происходило в столице…

Лаурита вспоминает, что получила телеграмму от брата с большим опозданием… В один из дней, выглянув в окно, она вдруг увидела, что кто-то вытаскивает из машины чемоданы. Ба! Да это Пабло и его жена Марука! Отец встретил молодоженов весьма прохладно, и через неделю они покинули Темуко.

В Сантьяго Неруда работает сразу в двух местах. Он все еще находится в ведении Министерства иностранных дел, но какое-то время служит в Департаменте по делам культуры Министерства труда под началом Томаса Гатика Мартинеса — учтивого седоволосого человека, неплохого журналиста и большого любителя женской красоты. Он взял на службу многих признанных красавиц, но, помимо них, — и нашего поэта, и своих друзей молодости из литературного поколения двадцатых годов. У него трудился над составлением официальных бумаг Хоакин Эдвардс Бельо, один из крупнейших чилийских писателей XX века… Неруда живет в постоянном страхе остаться без работы: «Боюсь, что мою должность упразднят». Однако родные считают, что он человек с именем, влиятельный, и ему не составит труда подыскать хорошее место для брата Родольфо.

Поэт задумывается над прошлым, сравнивает его с настоящим. В далекой дали осталась Батавия, дом на улице Проболинго. Восток, откуда он только что вернулся, поразил его. «Это огромный злосчастный человеческий род, — пишет Неруда, — но моя душа не приняла ни его обрядов, ни его богов». Молодожены поселились в скромном пансионе, поблизости от Национального конгресса. Настроение у поэта невеселое, но он часто встречается со старыми друзьями и все охотнее проводит время в памятных с юных лет барах.

Да, Неруда вернулся другим. В какой-то момент он порывается воскресить свою тайную любовь, пишет Альбертине, снова просиживает допоздна в «Геркулесе», в «Эль Хоте», в «Немецком ресторане», однако годы, прожитые на Востоке, духовная зрелость, пришедшая к нему в иных географических широтах, определили его новое мироощущение, и оно противостоит всему, что он видит вокруг себя. Многое переменилось в жизни поэта, даже его отношения с женой. А ведь он совсем недавно рассказывал о ней с таким восторгом в письме к отцу! Любовь быстро угасает. Неруда чувствует, как отдаляется от Маруки. Он проводит время за разговорами в тавернах, в барах, возвращается домой с рассветом и нередко видит на балконе жену. Бог знает, с каких пор она ждет его…

Официальные круги столицы встретили Неруду с полным равнодушием. Никто не выказал особой радости по поводу его приезда. Быть может, подумалось ему, он появился на родной земле раньше времени? Может, снова отправиться в чужие края? Нет! Он не вправе прерывать работу над стихами. Ведь по возвращении в Чили он сразу приступает ко второй книге «Местожительства». Да и вообще, надо показать соотечественникам, что им сделано за пять лет, прожитых вдали от родины.

В литературных кругах к нему поначалу тоже отнеслись с выжидательной сдержанностью, но в один из дней был устроен его поэтический вечер в столичном театре «Мирафлорес». Этот вечер длился часа полтора.

Я, еще зеленый юнец, только-только приехал в Саньяго с мечтой учиться в университете. Для меня, страстно влюбленного в поэзию, Неруда был человеком-легендой. Я никогда не видел поэта и мечтал его увидеть. Мне, разумеется, в голову даже не приходило, что я могу с ним познакомиться, пожать ему руку, вступить с ним в разговор. Я бы не осмелился на такое. Пределом моих мечтаний было увидеть Неруду, услышать его в нашем стареньком театре, пусть с галерки при погасших огнях… Я пришел пораньше и, как-то робея, волнуясь, занял свое место на самой верхотуре, где сидит публика попроще. Раздвинулся занавес — на сцене огромные ярко разрисованные маски. Нечто вроде ширм или еще одного занавеса, странного, непривычного. Сразу повеяло чем-то нездешним, таинственным, казалось, что это декорации для какой-то оперы с восточным сюжетом. Внезапно из-за огромных масок — больше чем в рост человека — раздался голос, тягучий, носовой, жалобный. Будто кто-то вел жалобу на одной ноте: «Как ты чиста при свете солнца и во тьме ночной, / какая победительная сила в твоей безбрежной белизне, / в твоей груди упругой, словно теплый хлеб, / в венце твоих волос иссиня-черных, / возлюбленная сердца моего!»

Неруда читал стихотворения из первой книги «Местожительство — Земля». Читал все тем же заунывным, обреченным голосом, без всякого напора, без модуляций, с какой-то душевной нехотью, обессиленно, вяло, будто хотел усыпить своих слушателей. Но вскоре это ощущение рассеялось. Нет, голос оставался прежним, а между тем почудилось, что он, этот голос, приносит шум неспешного наката волн, дыханье далекого ветра. И не столько потому, что в звуках голоса была особая освежающая прозрачность, сколько потому, что те слова, те строфы как бы утоляли жажду, пьянили, обволакивали, порождали совершенно неведомую атмосферу, в которой просматривалось, проступало борение мятущегося духа, раскрывался внутренний мир поэта, где обитали призраки, где сгустилось все его одиночество, все выстраданное, все его странствия и сомнения. И этот новый мир, новый поэтический язык сделали меня иным, непохожим на того, кто лишь час назад пришел в театр «Мирафлорес» и робко сел в дальнем углу галерки… В тот вечер многие из нас впервые услышали, как читает свои стихи Пабло Неруда. В его голосе слышалось звучанье арауканского рожка — трутруки.

Ну, а когда же мы увидим лицо поэта? Почему он прячется за ширмами? Выйдет ли к публике под шумные аплодисменты или его встретит пугающее молчаливое равнодушие? Добрая половина собравшихся наверняка сбита с толку и не знает, то ли восхищаться, то ли пожимать плечами в растерянности, в недоумении.

Неруда так и не показался своим слушателям, а ведь многие мечтали его увидеть. В тот раз мое желание не сбылось…

Через много лет, 24 и 25 сентября 1982 года, в зале средневекового Дворца Патричи в городе Сиена был проведен круглый стол, посвященный творчеству Пабло Неруды. Собрались авторитетные литературоведы, крупные ученые. Француз из Университета в Пуатье — Ален Сикар выступил с докладом, после которого вспыхнула яростная дискуссия. Тема его доклада — «Лицо под маской. Автобиографичность и вымысел в поэзии Неруды». В разгар ученых споров я взял слово, чтобы рассказать о том далеком поэтическом вечере, который состоялся полвека назад в Сантьяго, в театре «Мирафлорес», где Неруда спрятался от людских глаз за огромными восточными масками… И в заключение сказал, что я на стороне Алена Сикара.