31. Девушка из Сантьяго

Сорок лет подряд я присматривался к ней и так и эдак, задавая себе один и тот же нелепый вопрос, хотя ответ уже давно содержится в словах: «разум сердца не уразуметь». Да и вообще, оценивать вкусы поэта — занятие малодостойное.

В жизни Неруды настало время Марисомбры — его любви в Сантьяго. Время Альбертины Росы Асокар. Я познакомился с Альбертиной, когда все уже было позади… Неруда вернулся с Востока и привез оттуда свою первую жену — Марию Антониэту Ахенаар. Альбертина встречалась с молодоженами в разных домах Сантьяго и была, как и прежде, молчаливой, отрешенной от всего. Ее задумчивые дремные глаза лишь изредка веселели. Но она, думаю, умела и смотреть и видеть. В долгий период царствования Мураши — все еще блистательной Делии дель Карриль — Альбертина была ее верной и на редкость неразговорчивой подругой. Она оказалась в числе «приближенных» Делии, «при ее дворе». И подумать! Никто словом не обмолвился ни в тридцатые, ни в сороковые годы о долгом любовном романе, который был в прошлом у Альбертины с хозяином дома! Удивительно: в той обстановке, когда говорилось откровенно обо всем и обо всех, а уж о сердечных делах — тем более… В общем, я, вошедший в этот дружеский круг несколько позже других, длительное время, как наивный дурачок, думать не думал, что именно Альбертина, женщина, способная молчать часами, когда-то воспламенила сердце Неруды; что ей — кто мог подозревать! — посвящены те самые стихотворения из книги «Двадцать стихотворений о любви», которые я знал наизусть; что Альбертина, которая тихим голосом, подчеркнуто любезным, нередко говорила со мной о каких-то самых обыденных вещах, была музой Неруды, вдохновила его на такие прекрасные стихи.

Это потом нагрянули всякого рода знатоки, взломщики запертых спален, шпионы, агенты — любители любовных ретроспектив… В общем, я с большим опозданием узнал, что Альбертина, моя молчаливая приятельница, порой соседка по столу, — та самая девушка в сером берете из знаменитого стихотворения, что по памяти читали тысячи и тысячи людей, включая меня, отдаленно не предполагая, ни кто она, ни как ее зовут.

Альбертина была старше Пабло всего на год. А когда они, студенты отделения французского языка Педагогического института, встретились впервые, ни ему, ни ей еще не было и двадцати.

Итак, узнав обо всем, я стал смотреть на Альбертину другими глазами. Выходит — она! Поначалу мне это показалось невероятным, но потом я многое понял и оценил по достоинству. Глядя на Альбертину — признаюсь! — я старался представить, что успело с ней сделать время, наш самый беспощадный враг… В те давние годы Неруду мучило то, что его страсть нередко оставалась неразделенной… Да еще этот проклятый социальный барьер между ним и Марисоль. Для девушки из Темуко любовь, видимо, была еще и сложной, прихотливой игрой: волна накатывает и тут же стремительно отступает. Любовь с девушкой из Сантьяго тоже оказалась нелегкой, но она дарила ощущение полноты жизни… Да, к чему сомнения! Передо мной она — та самая девушка, нежная целительница Альбертина. Я и сейчас могу прочесть наизусть строки о ней:

Женское тело, белые дюны, белые бедра,

в своей податливости ты как пашня весной.

Тело мое, как пахарь грубый, в тебя зарылось,

и сын на свет выносится из глуби земной[34].

Лицо Альбертины светилось, «как угасающий закат». Неруда, стало быть, любил не только «закаты на Марури»… В доме Пабло идет общая оживленная беседа. Поэт вроде бы намеренно не смотрит в сторону Альбертины, он словно «повернулся спиной к прошлому». А она — повторюсь, — как всегда, обменивается со мной двумя-тремя фразами и умолкает. Да… Неруда при всем его безудержном воображении, безусловно, строгий реалист. Теперь, зная, что к чему, я сравниваю стихи, посвященные Альбертине, с ней самой. С той, что была «моделью художника». «Подруга моя, ты застыла, молчанье храня… отрешенная». Все сходится.

Один из самых прекрасных гимнов молчанию — это, несомненно, прославленное Пятнадцатое стихотворение — «Люблю, когда ты молчишь…»:

Поскольку все вещи в мире полны моею душою, —

ты брезжишь из всех вещей, душою моей полна,

бабочка полусна, ты с душою моею схожа,

схожа со словом «грусть», бабочка полусна[35].

Прекрасный психологический портрет — он отражает глубинную суть его возлюбленной. В стихотворении сначала говорит сам поэт. Но потом он передает слова своей любимой: «Мои слова удаляются, / уже слова мои стали твоими»[36].

У нее белые руки, нежные, как виноградная кисть… Поэт помечает «огненными крестами… белую карту» ее тела. Он рассказывает своей подруге про лебедя, придумывает разные истории, чтоб развеять ее грусть. Она — пуглива, но страстно отдается его ласкам, и он хочет восславить ее, «петь, пылать, лететь… как набат, творимый рукой безумца…»[37].

Альбертина приходит в дом Неруды вместе со своим братом — Рубеном. На нерудовских тертулиях, как правило, много гостей, и среди них выделяется Анхель Кручага — всеобщий любимец. Он старше других и всегда ровен, приветлив со всеми. Анхель Кручага — поэт, но его голос слышен лишь тогда, когда рекой течет вино. Нередко он читает стихи, сложенные в честь кого-нибудь из друзей. У него особая манера чтения: голова низко опущена, близорукие глаза прикрыты… и будто из его глубин вырывается клокочущая лава поэзии — пантеистической, религиозной, мирской. Анхель Кручага — крупный чилийский поэт; одно время он писал стихи мистического характера, видимо потому, что, влюбляясь в женщин, он каждый раз творил из них недоступных богинь. Я не раз слышал от Висенте Уйдобро (он одного поколения с Анхелем Кручагой Санта-Мария), что Анхелито — так он его называл — испытывал мистическую любовь к тогдашней своей жене — горделивой Мануэлите Порталес. Прошло время, и он полюбил вполне земной любовью женщину, которую в былые годы любил Неруда. Спустя год-другой Анхель Кручага женился на Альбертине. Странно, но и Марисомбра и Марисоль вышли замуж через много лет после того, как оборвались их любовные отношения с Нерудой. Что за этим стоит? Что заставило обеих женщин так медлить, тянуть время, прежде чем сделать решительный шаг? Неугасшее чувство? Живая рана? Надежды? Неруда, похоже, был рад, что эти две женщины, уже далеко не первой молодости, устроили наконец свою жизнь. Когда наш поэт получил Национальную литературную премию, он отдал часть денежной суммы Анхелю Кручаге.

Анхель Кручага происходил из обедневшей аристократической семьи, где все были ревностными католиками. Обычно малоимущие люди «благородного происхождения» уповают на служебную карьеру. Анхель Кручага довольно долго, но безуспешно занимал разные административные должности, не имевшие ничего общего с его поэтическим призванием. Позже ему все-таки удалось совместить чиновную службу со своими творческими интересами. Он стал директором Дома культуры в городе Нуньоа. Лицом Анхель напоминал доброго епископа, и ему — неисправимому романтику — надлежало родиться веком раньше. Его первый поэтический сборник, «Сложенные руки», по сути — элегическая лирика. Она навеяна смятением и тоской по любимой девушке, которая умерла. К тому же Анхель Кручага — натура стоическая — находил красоту в человеческом страдании. Поэта притягивало и все демоническое, но в следующей книге он обращается к страдающему праведнику Иову: «Святой среди гноища, / святой обезображенный и грозный, / твои стенанья сложены из камня, / они восходят к Вечному, как башня, / которую раскачивает ужас». У Анхеля Кручаги есть стихотворение, которое как бы предрешило его судьбу: «Всевышний, ослепи меня! / Пусть не увижу я земных просторов, / но во владеньях темных моей души / пребудешь — Ты». Бог покарал его, как Иова. Анхель Кручага заболевает тяжелым ретинитом. Из-за диабета болезнь усугубилась, и он стал терять зрение. Поэтические книги Кручаги «Золотые мечты», «Незримый город», «Брошенный костер» — творения поэта, погруженного в свой внутренний мир. В ноябре 1927 года Неруда посылает в Чили из Мадраса статью, где, создавая образ поэта Кручаги, говорит о сумрачных рыбах, о поющих рыбах с бархатным нутром… Неруде думается, что такую рыбину, приплывшую из вод всемирного потопа, проглотил Анхель Кручага… В феврале 1931 года Неруда отправляет с острова Явы, из Батавии — это уже после разрыва с Альбертиной, но еще до начала ее романа с Анхелем, — небольшую статью «Введение в поэтику Анхеля Кручаги», которая потом предварила новую книгу поэта, «Порыв души». Это две страницы проникновенной поэтической прозы, созвучной по духу первым книгам знаменитого цикла «Местожительство — Земля». Неруда начинает статью с утверждения, от которого с годами откажется: «Тот, кто, изрыгая проклятья, подобен разъяренному изгою, кто, поддаваясь чувству, исходит слезами, тот не останется за порогом дома, где обитают музы поэзии. Но двери этого дома навсегда закрыты для того, кто радостно и безмятежно смеется». Нет, сиятельные музы не всегда схожи с дамами, что украшают себя траурными лентами. Позднее в стихах Неруды мы услышим безудержный смех. «Книга сумасбродств» — яркое свидетельство того, что музы распахивают двери своего дома и тем, кто умеет заразительно смеяться. Но та давняя статья, поистине созданная в минуты озаренья, отразила глубинную суть поэзии Анхеля Кручаги: «Героини Анхеля, пока еще живые или уснувшие навеки, обладают титанической готовностью к смерти, их бытие столь безгрешно и чисто, они так истово прижимают к груди сложенные ладони, так верно означены их контуры в сумеречном свете за бесконечным повтором витражей, так томительно замедлен их переход к бестелесности, что они кажутся водорослями, влажными и недвижными цветками под водой».

Есть в тексте предвестие: жизни поэтов будут сплетены. Послание Неруды, похожее на зашифрованный текст, заканчивается совсем таинственной фразой, смысл которой прояснят некоторые события в неблизком будущем. «Погружаясь в мир его поэзии, где повсюду мистические знаки, я ощущаю чьи-то легкие, но долгие прикосновения, я слышу их приближенье. Я — в их власти!»

Это легкие и долгие прикосновения Альбертины… Анхель Кручага и Альбертина были совсем разными, и все же что-то их прочно связывало. Анхель Кручага, как говорил Неруда, был «внеземной и подлунный». Но далеко не всегда! Он общался с кометами, со стихией, жадно вдыхал запахи небес, однако не мог жить без земли. И землю, «траченное временем убранство комнат, густые ковры, желтоватые розы, старые конверты с адресами» ему неизменно дарила Альбертина, «женственно теплая»… Она была сладостной и желанной как для своего возлюбленного, так потом и для своего мужа. Волей судьбы Альбертину полюбили два поэта. Но она сама на всю жизнь осталась удивительно сдержанной и скрытной. Лишь коварству удалось нарушить ее долгое молчание.