175. Планы и возвращение болезни

По прошествии нескольких месяцев новый посланец отправляется навестить Пабло. Это Серхио Инсунса, министр юстиции в правительстве Сальвадора Альенде. Нам стало известно о рецидиве болезни. 5 августа 1972 года Пабло пишет мне из «Ла Манкели» — этим арауканским словом он назвал свой вызвавший столько толков дом в Нормандии:

«Серхио расскажет тебе о том, что я пошел на поправку в „Ла Манкели“. Как замечательно, что он оказался рядом и к тому же не без пользы. Серхио расскажет тебе о моих замыслах и о состоянии моего здоровья. Посылаю тебе свою последнюю, довольно-таки печальную книгу, плод болезни и жизни вдали от родины. Я хочу, чтобы увидело свет хоть одно из этих стихотворений, которые никому не известны».

Это — «Бесплодная география», в которой больной человек просит холод возвратить ему источник энергии, говорит о себе, что выжил чудом, и приветливо машет птицам. В этом же письме Неруда снова сообщает о трудностях и тяготах возвращения.

«Серхио расскажет тебе, почему даже думать невозможно о путешествии до ноября из-за неопределенного состояния моего здоровья, оно должно окрепнуть настолько, чтобы я перенес дорогу и поездку по стране. Отдых в „Ла Манкели“ пошел мне на пользу, однако бывали дни, когда я думал, что вот-вот снова свалюсь». У него одно утешение: «Омеро, точно почтовый голубь, приземлился в „Ла Манкели“. Мы ежедневно работаем над воспоминаниями. Нужно дополнить текст из „Крузейро“ так, чтобы получилась приличная книжка. Мы с Омеро веселимся от души и нахваливаем себя изо всех сил».

Несколько недель спустя Неруда и Матильда решают отправиться в Чили. В письме он по своему обыкновению объясняет все подробно, до мельчайших деталей. Один испанский поэт вспоминал, как одновременно показал свои стихи Гарсиа Лорке и Неруде. Первый сделал структурный анализ содержания и формы. Неруда, напротив, обратил внимание на лексику, в особенности на прилагательные, советуя убрать те из них, которые показались ему недостаточно выразительными, следуя словам Рубена Дарио, который говорил, что, если прилагательное не придает жизни, оно убивает. Письма Неруды всегда именно такими и были: конкретными и предельно подробными. Думаю, он правильно делал. Он не доверял нам из-за нашей неорганизованности. Он писал, как Хуан Сегура^{152}.

«ПОЕЗДКА. Мы с Матильдой назначили дату нашего отъезда, и ты узнаешь ее первый. Мы выезжаем 31 октября на итальянском пароходе „Эудженио К.“. 12 ноября пароход приходит в Буэнос-Айрес, где мы могли бы задержаться дня на два-три. Дату прибытия вы можете уточнить, связавшись со мною через Маргариту. Полагаю, что и дата прибытия, и то, что мне предстоит потом, должны быть продуманы как следует и решение сообщено мне заранее — нам нужно подготовиться. Как я уже сказал, мы подгадали свой приезд к предвыборной кампании. Надо хорошо продумать мое участие в этой кампании, чтобы оно было плодотворным и не слишком утомительным. Мне хотелось бы воспользоваться поездкой на Юг и провести несколько дней в какой-нибудь глуши, чтобы восстановить связь с землей. Вам решать, когда мне приехать, но думаю, что это должно быть до выборов.

Я отказался от поездок в другие страны. По правде сказать, не лежит у меня душа к этой суете и шумихе. Тем не менее я считаю, что моя поездка может оказаться полезной, а результат кампании меня очень тревожит. Хорошо бы ты написал мне обо всем поподробнее, перспективы наши мне не вполне ясны.

Мы с Матильдой обнимаем тебя, Элиану и Марину. Обнимаем также Лучо и всю семью, в том числе товарищей из руководства. До встречи. П.».

Он добавляет еще несколько конкретных указаний относительно переезда в Чили. И нечто более важное: он обязательно хочет повидаться с Сальвадором Альенде. Ему необходимо поговорить с президентом лично. Вот почему с вполне понятной тревогой он пишет мне 15 августа 1972 года письмо, в котором выражает свое беспокойство по поводу того, что они могут разминуться.

«В одной из здешних газет я прочел, что в конце октября Сальвадор Альенде отправляется в поездку за рубеж. Как ты знаешь, тогда мы уже будем на пути в Чили, хотим добраться до Буэнос-Айреса к 12 ноября. С одной стороны, как мне кажется, я должен приехать в Чили, когда президент будет на родине, а с другой, хотелось бы знать, собирается ли он в Париж. Тогда я обязан принять его в посольстве.

Если возможно, сделай одолжение, выясни это и сообщи мне телеграфом Министерства иностранных дел или, лучше, срочным письмом авиапочтой».

Неруда продолжает диктовать свои воспоминания.

Получаю новое письмо, датированное 7 сентября 1972 года, с копией его обращения к Альенде, которого он называет «мой дорогой президент Сальвадор»[215]. В этом письме он предлагает, чтобы государство взяло на себя издание миллионным тиражом антологии его поэзии. Он заявляет, что и издатель Лосада (владелец авторских прав), и сам поэт отказываются от прибыли и гонорара в том случае, если издание будет целиком и безвозмездно передано в школы, профсоюзы и (о ирония!) вооруженным силам. Он просит президента написать к этой книге предисловие, а если это окажется невозможным, то разрешить напечатать послание, которое Альенде направил Неруде по случаю присуждения ему Нобелевской премии. В письме ко мне Пабло говорит о том же, но предлагает издать еще одну антологию, также массовым тиражом «по цене киоска». Он добавляет, что отказался от приглашений посетить Германию, Бельгию, Югославию и другие страны. Поедет только в Оксфорд, где его поджидает старый друг профессор Принг-Милл, восторженный поклонник и дотошный исследователь творчества Неруды. Он вкладывает также третье письмо, адресованное советнику президента Антонио Бенедикто. Тут страсть поэта к уточнению деталей доходит до англосаксонской пунктуальности. Он вновь повторяет указания, которые должны быть в точности выполнены при подготовке антологии. Он требует строгого соблюдения своих пожеланий, особенно в том, что касается знаков препинания.

«Я настаиваю на этом, потому что по опыту знаю, какие упрямцы корректоры. На обложках не должно быть ни фотографий, ни рисунков. Мне нравится только четкая и безупречная печать».

Однако снова все карты спутаны. В письме от 18 октября 1972 года он сообщает, что отъезд отложен.

«Среди прочих горестей, связанных с чилийской ситуацией и введением эмбарго на медь, я должен сообщить тебе еще одну дурную весть. У меня снова был тяжелый приступ той же болезни: я опять на долгие дни приговорен к зонду, уколам и антибиотикам. По мнению врачей, нужно снова сделать то, что они называют „чисткой“ и что в действительности является операцией под общим наркозом.

Кроме того, врач считает рискованным переезд по морю, потому что могут возникнуть осложнения, и советует мне лететь.

Я не могу лечь в клинику немедленно, поскольку должен участвовать в борьбе за медь и в конференции ЮНЕСКО, где выступлю в четверг 19 октября, хотя бы полумертвый.

26 числа того же месяца я иду на прием к Помпиду, чтобы обрисовать ему наше положение из-за эмбарго на медь.

Завтра днем я потащусь в Трибунал, потому что начинаются слушания защиты.

Итак, в больницу я отправлюсь 27 октября, на следующий день после визита к Помпиду.

Сегодня утром я послал тебе телеграмму с просьбой отложить митинг на стадионе до 2 декабря. Тогда у меня будет время, чтобы оправиться после операции и вылететь на самолете с двухдневной остановкой на отдых в Буэнос-Айресе.

Надеюсь, все это осуществится, и прошу тебя обратить внимание на то, что я хочу прямо из Пудауэля поехать в Исла-Негра и там подготовиться к выступлению с помощью Омеро, который приедет со мной. Само собой, очень важно, чтобы никто не знал о моей болезни. Теперь нужно хранить полную тайну.

Хотя я ничего тебе и не сказал, но понял, что ты имел в виду, когда говорил, что я не подам в отставку. Здешняя пресса, не ссылаясь на источник информации, объявила, что в Чили считают, что я подал в отставку. Это известие дорого обошлось мне при решении сложных ежедневных вопросов даже внутри посольства. Не хочу больше затягивать это письмо, в котором я хотел лишь сообщить то, что сообщил. Говорят, в клинике я пробуду неделю. Обнимаю тебя. Пабло».