50. Сомнения в Рангуне

Творчество Пабло Неруды прерывается долгими паузами. Но молчание поэта не беспричинно. Неруду раздирают сомнения. Он сомневается в себе самом, в своей поэзии, да и вообще в целесообразности литературного творчества. Ему кажется, что он лишний человек, ненужный… Неруда считает, что все вещи сами по себе получили свое выражение, и коль скоро он не может быть неотъемлемой частью этих вещей, то ему и не удастся проникнуть в их суть. На поэта накатываются волны душевного разлада, кризиса после завершения книги «Местожительство». Он хочет избавиться от дум об этой книге, но его по-прежнему тревожит ее судьба.

Где же ее будут печатать?

И в то же время Неруда пока не находит ответа на мучительные вопросы о смысле и правомочности его будущих книг и не в силах подавить в себе чувство вины. Ему хочется вырваться из клетки той литературы, главная цель которой — обретение новых форм. «Это „накожная“ проблема, — говорит поэт, — в ней нет особого смысла». Неужели на него нападет эта страшная болезнь — поиск формы ради формы? Неужели в него проникнет этот необоримый вирус? Нет, подобный недуг привел бы Неруду к творческому бесплодию. Ему грозила бы гибель.

После завершения первой книги «Местожительство — Земля» Неруда какое-то время находится в подавленном состоянии, он чувствует упадок сил. Ничто не побуждает поэта взяться за перо. И вовсе не потому, что все вокруг кажется ему бессодержательным, неинтересным. Просто незачем писать о вещах, ибо их глубокий внутренний смысл уже выражен в их существовании.

У Неруды пропало всякое желание писать. Зато с каким удовольствием он читает, слушает музыку, купается в море… Поэт читает целыми днями и говорит, что это единственная отрада в его жизни. В основном это английские книги. Его новый приятель Лайонель Вендт каждый месяц чуть ли не мешками посылает ему книжные новинки, вышедшие в Англии, большей частью — детективы. Вскоре Неруда начинает проявлять особый интерес к Т. С. Элиоту и Д. Г. Лоуренсу — двум наиболее популярным английским писателям в те годы. А еще наш поэт, почти не отрываясь, прочел «Семь столпов мудрости» Лоуренса Аравийского^{73}.

Загадочным, непроницаемым оказался для Неруды мир Востока, и он ищет прибежища в английской литературе. Начитавшись Стивенсона и Диккенса, поэт чуть ли не наизусть знает названия многих улиц и таверн Лондона. Английская литература, несомненно, оказала влияние на нерудовскую поэзию тех лет.

Неруда — человек удивительно подвижный, мобильный, и в его поэзии происходят глубокие перемены. Тем не менее поэт, у которого каждая книга не похожа на предыдущую, поэт, чье творчество никогда не останавливалось в своем развитии, прав, утверждая, что все его произведения — единое целое, что он пишет одну-единственную книгу, и эта книга растет, разрастается… Тот, кто внимательно прочел произведения Неруды, без труда обнаружит, что у поэта повторяются ведущие, главные для него темы, но каждый раз они обретают новую поэтическую форму. И тут нет ничего удивительного, ничего выходящего из ряда вон. Вспомним одного из его учителей, поэта с белоснежной бородой… Разве «Листья травы» не были каждый раз новым, расширенным изданием книги, которую Уолт Уитмен писал всю жизнь! Быть может, поэты такого склада творят свою Книгу Книг? Неруда стремится, следуя примеру Библии, назвать все, что узнал и увидел, объять словами как можно более широкое пространство мира. Он чувствует себя первооткрывателем, которому выпало судьбой назвать все заново. Видимо, поэтому у Неруды возникает ощущение, будто он каждый раз создает новые вариации на свои прежние стихи.

И все же мы можем увидеть определенные разрывы, расцепы, глубокие различия в поэтическом видении Неруды, в его манере говорить о вещах, о своих переживаниях, о чувствах. Книга «Местожительство — Земля» резко отличается от всего созданного им прежде. Тяга к новому, к преображению была у Неруды еще до отъезда на Восток. У «Местожительства» — чилийские корни, чилийские истоки. В середине 1925 года в Сантьяго было опубликовано первое стихотворение из «Местожительства» — «Мертвый галоп». Это стихотворение написано в период, когда поэт переживал кризис роста, когда он обретал иное, более острое зрение и его глаза не только схватывали все то, что лежит на поверхности, они уже проникали в глубь воды, земли, человеческой души.

Между 1924 и 1927 годами Неруда пишет в Сантьяго стихотворение «Бессильный рассвет»: «День всех несчастных, день мглистый, тусклый встает, / пронизывая мир дыханьем стылым и пряча в серый цвет могущество свое…» Для поэта наступают горькие, ненастные времена, полные душевной смуты, бесконечных сомнений и «неприкрытой бедности». День соткан из блеклых нитей; в отличие от утренних зорь на Востоке, свет «не льется колокольным звоном, он похож на слезы», он напоминает реденькое полотно, которым в самый раз «больному раны перевязывать или на прощание взмахнуть, / когда все — за чертой, все невозвратно». И прощается поэт с самим собой. Он готовится к долгой разлуке с родной землей. Ему предстоит «создать дистанцию, одолеть ее, проглотить…». В Чили написан и «Саднящий день». Зашифрованные темные строки становятся понятны, когда мы узнаем, как тяжко живется Неруде: «Слуга земной и смертный, одетый в голод…»

На Востоке поэт еще долго не может избавиться от тоски по Чили. Покинутая родина смотрит на него из всех углов его жилья. Ему до боли жаль всего того, что он оставил. В стихотворении «Призрак» из далекой дали является Альбертина.

Из прошлого передо мной встаешь,

горячая и бледноликая студентка.

Лишь от тебя я ожидаю утешенья

в мои неотвратимо тягостные дни.

Я жду из тех краев,

где запахи земли совсем иные

и вечера в слезах приходят,

а слезы — лепестки багровых маков.

Альбертина не дает ему покоя и в «Долгом плаче». В ночных снах Неруду преследует все то, что он любил на чилийской земле. В стихотворении «Ночная коллекция» — «…ветер в шелесте листвы, опавшей с дней ушедших, паровоза свист…». Поэт видит, слышит «сны друзей и сны любимых женщин / …сны друзей, что задремали, привалившись к бочкам, / что под силу лишь Гераклу».

И вновь тоска по далекой женщине. Вот строки из стихотворения «Мы вместе»: «Здесь, на чужбине, мой рот впивается в гроздь виноградную желанной плоти». Это она — «Тирания», «Жестокосердная дама». Неруду терзает ее «холодное забвенье» и «равнодушие, которое страшнее, чем клинок». «Анхелика-Адоника» скорее всего посвящено Марисоль, его любви в Темуко. «Сегодня я лежу с тобою рядом, моя подруга чистейшей белизны, / и ты как океан, что прибивается ко мне волною белой».

Еще в Чили поэт написал и другие стихотворения, которые он не включил ни в одну из книг «Местожительства». Но в них уже заметно новое видение природы. На первый взгляд в этих стихотворениях есть какая-то рассредоточенность, однако прорисовано углубленное, всеобъемлющее восприятие жизни. Стихотворение «Союз» могло быть создано в любом краю земли. Оно передает всю смятенность духа, что борется с надрывным чувством медленного увядания, опустошенности «в лучах последних солнца, похожих на тускнеющий металл». Молодой человек, уставший от жизненных невзгод, от неустроенности, полон решимости ринуться в мир поэзии, как его «Скакун сновидений»: «Из сердца своего я изгоняю владыку Ада… И наугад брожу во тьме, / пути не разбирая, / охваченный неясною мечтой». В стихотворении «Единение» Неруда говорит: «Творю я немо, бессловесно, / и над собой кружу, как ворон, / что кружит в трауре над мертвечиной».

Неуемное стремление Неруды передать языком поэзии, языком аллегорий все муки одиночества усиливаются, когда он попадает на Восток. Здесь он встретился с иным миром. С ужасающими контрастами.