48. Мечты и устремления
Спустя четыре месяца Неруда пишет из Рангуна еще одно письмо аргентинскому другу. На сей раз поэт осуждает себя за малодушие, он готов одолеть свое отчаяние. Но на это потребуется много сил. Первая книга «Местожительства» показывает всю глубину его тоски… Неруда вступает в противоборство с самим собой. Он бесконечно благодарит Эктора Эанди за ободряющие слова, за его «выше голову!», но все же пытается объяснить ему причины своего душевного разлада. Письмо от 11 мая 1928 года настолько искреннее, пронзительное, что его нельзя читать без боли.
«Я так хочу выйти из поистине мерзкого душевного состояния, чтобы достойно ответить Вам на Ваше благородное, мужественное письмо, которое перечитывал без конца с огромным удовольствием… С каждым годом мне все труднее и мучительнее писать. Я то отвергаю, то вовсе хороню те вещи, которыми в прошлом очень дорожил. Мой ум занимают теперь какие-то ничтожные дела и скудные мысли. И все это — следствие тех настроений, от которых я, пожалуй, уже освобождаюсь, но убийственно медленно.
Размышляя над Вашим дружеским и сердечным письмом, я увидел себя со стороны жалким и совершенно никчемным. Часто и подолгу я чувствую себя опустошенным, не способным что-либо выразить, прояснить в самом себе. Неистовая тяга к поэзии, что и сегодня жива во мне, ведет меня все более крутой, малодоступной дорогой, и потому литературный труд все чаще доставляет мне не радость, а муки. Я потерял былую веру в свои силы, во вдохновение и чувствую, что мои старания бесплодны. Поймите, я говорю не о сомнениях и не о сумбуре в мыслях. Нет, я веду речь о том, что мои побуждения, мои помыслы все еще не облечены в плоть. Мои книги — лишь ворох несбывшихся порывов, желаний. Вы, Эктор, относитесь ко мне с таким участием, таким пониманием, что, проникая за пределы литературной плоти моих творений, приблизились ко мне самому и затронули все самое сокровенное в моей душе. Обнимаю Вас, Эанди, и благодарю от всего сердца».
Заметим, что все это происходит с Нерудой еще и потому, что слишком велики его требования, притязания к самому себе. Он ставит перед собой сложнейшую задачу: выразить все, что его окружает, с предельной художественной полнотой. И более того, ему необходимо, чтобы его поэзия отражала самые донные глубины личности, вернее — самое человечное и человеческое. В свои двадцать четыре года он превращает эту «ужасающую жизнь», застойную, полную одиночества, в некий трамплин для творческого взлета и начинает писать так, как, пожалуй, до него не писал ни один европейский поэт. Новое произведение Неруды взрастет на гумусе всего, что было разрушено всевластием, которому покорствовала безответная нищета.
Этот молодой иноземец, этот консул без твердого жалованья почувствует, что ему судьбой начертано отразить в поэтическом слове плывущий, неосязаемый мир Востока. И «отразить» в данном случае вовсе не означает — объяснить, принять. Восток часто кажется Неруде человечно-бесчеловечным. Он не падает ниц перед восточными святынями и мудрыми гуру, а ведь в те времена Запад преисполнился благоговением к восточным учителям жизни. Вспомним, что делалось, когда Джидду Кришнамурти{67} совершал свою поездку по странам Европы и Америки! Я слушал его выступление в Сантьяго, в театре Кауполикан… Залы, где он выступал, всегда были переполнены. Многие шли из простого любопытства, многие, чтобы заполнить душевную пустоту. Ждали — а вдруг он изречет Слово Истины? Навстречу Востоку неслись потоки литературной экзальтации…
Неруда живет в самом чреве Азии и может судить о ней с той же основательностью, что и Хосе Марти{68} о Соединенных Штатах.
«Мне странно, — пишет Неруда, — что наши писатели, приверженцы экзотики, так пылко и восторженно говорят о тропических восточных землях. А по сути, пышные панегирики и аллегорические словоизлияния здесь совершенно неуместны. Колониальные владения на Востоке в первую очередь требуют глубокого непрерывного познания, пристального взгляда и серьезного изучения.
Полыхающий зной, слепящее буйство природы сделали человека малой малостью. В противоположность Западу человек здесь единое, нерасторжимое целое с флорой и фауной, скромная частица всего сущего. Великие культурные ценности, созданные в переходный брахманический период, не повредили корней человеческого бытия и не отняли у него вечного цветенья, в отличие от христианской религии. Индийские учения устремляются ввысь, словно большие монументальные стены, эти учения как бы отстранены от трагической стороны бытия, но зато полностью приобщают к тайне окружающего мира».
Однако не только против отстраненности от человеческих судеб восстает наш «житель Земли». Всем своим существом он противится тем принципам, которые обрекают человека на полное покорство всему и вся и не допускают мысли о том, что можно сломать жестокие рамки кастовой системы. Неруда не приемлет такого фатализма.
«Да, время здесь способно лишь творить идолов. Все былое, отошедшее в глубь времен, обожествляется. Преходящее и вечное — два антагонистических понятия. Все изначальное, первозданное подвластно стихии, переменам, разрушениям. А вечная жизнь — непреходяща, ибо в ней нет ни начала, ни конца. Погибая и все-таки не погибая, всякое живое существо вновь приходит к своему созидательному истоку. „Как капля морской воды, что возвращается в море“, — учит изречение из „Катхи{69} упанишад“. Быть сопричастным божественному, возвращаться к этой несокрушимой силе созидания… Разве не в этом мы видим семя, ядро фатальной непроясненности самой доктрины?»
Нет, томящийся в одиночестве поэт знает, что ему не раскрылись и никогда не раскроются тайны Востока. Знает, что многое просто неподвластно его пониманию. Он не обладает даром ясновидца, оракула. Он не умеет пророчить, предрешать, как Сивиллы{70}. Здесь, в этих краях, сфинкс хранит свои секреты за семью печатями… Но в одном Неруда уверен: ему чужда эта цивилизация, это мироощущение. Он не может насиловать себя, принимать то, что несовместно с его отношением к жизни. Местожительство человека на Земле не должно быть тем пространством, тем ареалом, где заранее предопределено смирение, где человек изначально обречен на смирение, на полный отказ от всякой активности.
«Я вовсе не спешу писать об Индии, Бирме и Цейлоне: мне темны, неясны многие причинные связи, мотивы. И по-прежнему необъяснимы многие явления. Кажется, все здесь в руинах, все неумолимо рушится, а между тем все явленное, зримое скреплено навеки какими-то тайными животворящими нитями».
Перед Нерудой встает суровая альтернатива. Либо он погибнет в этой удушливой атмосфере, либо сумеет превратить собственную слабость в источник творческой энергии. Поэт решается на трудную борьбу, веря, что сумеет одолеть себя. И ему удается обратить в материал для своей поэзии все, что его гнетет, все, что, казалось бы, несет ему гибель. Полем брани станет новая книга его стихов.
«Я уже почти составил, — признается Пабло своему другу Эанди, — целую книгу стихов „Местожительство — Земля“, и вы сами увидите, как безоглядно, ничего не страшась, я отступаю от привычной мне поэтической манеры и настойчиво стремлюсь добиться внутреннего единства и силы».
Книга отразила все его переживания, все, что было вокруг него. И, по сути, спасла поэта. Этой книгой он заплатил за право жить на земле.
Специалисты легко обнаружат стилистическое сходство поэзии Неруды и его писем тех времен.
В этих письмах Неруда постоянно взывает о помощи. Ему необходима духовная пища. Он должен знать, чем живет латиноамериканская литература. Хоть бы один глоток далекого родного воздуха!
И поэт горячо благодарит Эктора Эанди за присланный роман «Дон Сегундо Сомбра»{71}, только-только опубликованный в Буэнос-Айресе.
«Я прочитал роман залпом, — пишет Неруда, — мне почудилось, будто я перенесся в Чили и, лежа на лугу, среди цветущего клевера, слушаю рассказы своего деда или голоса своих родных. В романе есть что-то очень величественное и одновременно что-то очень естественное, трогательное до слез. Не так ли? Он источает терпкие запахи вольных просторов, табунов лошадей, человеческих жизней. И все в нем чередуется естественно. Во всем есть цельность, согласие…»
Вскоре Неруда бежит от Джози Блисс, от коварной Злюки. Но через какое-то время после побега его охватывает острая тоска. «Я с радостью отдам теснящий душу мрак, / чтоб ты вернулась. Меня страшат всех месяцев названья, / и слово грозное „зима“ звучит угрюмой барабанной дробью».
5 октября 1928 года Неруда посылает Эктору письмо из Веллаватты, сразу по приезде на Цейлон. Он говорит другу, что окончательно пришел в себя и обрел спокойствие… «А вообще-то, какое может быть спокойствие, когда — о боже! — нет конца проблемам!» Неруда взывает к богу, но на сей раз речь идет о делах чисто материального свойства.
«Консулы моего ранга — так называемые почетные консулы, — пишет Неруда, — получают нищенское жалованье… Я совершенно издергался из-за вечной нехватки денег. И сейчас у меня полно трудностей. Мне платят всего сто шестьдесят шесть американских долларов в месяц — жалкая сумма. Столько получает мальчик на побегушках в третьеразрядной лавке. И самое скверное, что мое жалованье полностью зависит от денежных поступлений в консульство. Если, скажем, в какой-то месяц нет никаких торговых операций, я остаюсь без денег. Как это противно и унизительно, мой друг! В Бирме пять месяцев подряд мне не выдавали ни гроша. К тому же я вынужден платить из собственного кармана за все: за аренду консульского помещения, за мебель, марки… Хуже — некуда. Но в довершение всего выяснилось, что мне не положено ничего на транспортные расходы. Если бы я не сообщил вам о своих планах, то теперь ломал бы голову: как в такой спешке добраться до нового места без единой монеты.
Спасибо, огромное спасибо, Эанди! И не взыщите, что я без конца донимаю вас ничтожными мелочами. Но именно они — свидетельство моих каждодневных мук. Быть может, при твердом жалованье, то есть получай я деньги в конце каждого месяца, мне было б решительно все равно, в каком уголке земли, в холоде или в жаре продолжать свое существование.
До сих пор я не испытывал чувства ответственности за жизнь — пусть свою собственную, пусть чужую — и считал, что главное в жизни — движение. А вот теперь мне до боли хочется осесть, пустить корни, жить не суетясь или умереть в покое. Еще я настроен жениться, причем прямо завтра. И думаю переехать в большой город. Вот, собственно, все мои теперешние желания. Кто знает, осуществятся они или нет?»