61. Хлопотливая Мураша или соседка?
Как-то поздним вечером — это было в Риме, в мастерской испанского художника Хосе Ортеги, неподалеку от пьяцца дель Пополо, — на одной из дружеских встреч, которые чудодей Рафаэль Альберти умеет превращать в магические действа, я услышал от него то, что меня удивило, озадачило. «Я познакомился с Мурашей до Неруды», — сказал Альберти…
«Это произошло в Париже, — продолжал он, — в одном из самых богатых кварталов, где тогда жила Виктория Окампо, аргентинская писательница, меценатка и главный редактор журнала „Сур“. Я отправился к ней со стихами в кармане — она захотела их прочитать. Мне пришлось долго звонить, пока открыли дверь. Нет, меня встретил не слуга в ливрее, или, скажем, шофер, или садовник, кухарка. Передо мной стояла женщина зрелых лет, цветущая; в ее манере общения была та легкая непринужденность, которая покоряет всех и вся. И прежде всего — мужчин. Именно эта мысль пронеслась тогда в моей голове. Я спросил о Виктории Окампо. „Ее нет, — ответила она, и, наверно, увидев в моем лице растерянность, добавила с милой победительной улыбкой, — но есть я“. И пригласила в дом. Я подумал: такой женщине надо жить только в Испании. И сказал это вслух. „Сейчас у меня нет никаких денег“. — „Тем более, — наступал я, — в Испании жизнь намного дешевле, чем во Франции!“ Я уговаривал ее со всем пылом, настойчиво. „Там у вас будут прекрасные друзья“. И вот в скором времени она постучала в дверь моего дома в Мадриде. Почти сразу эта женщина с головой окунулась в жизнь республиканской интеллигенции».
Когда Габриэла Мистраль, опутанная сетью злобных интриг, отказалась от должности консула в Мадриде, ее заменил Неруда. Художники, писатели, артисты радушно приняли нового консула. Делия дель Карриль, новая приятельница Альберти, стала к тому времени заметной фигурой среди творческой интеллигенции Испании. Она познакомилась с Пабло в доме Карлоса Морлы Линча… Любовь вспыхнула с первого взгляда. В ту пору этой неотразимой женщине было уже пятьдесят. Ее яркая жизнь полнилась событиями. Я слышал от Делии историю о ее путешествии в Европу. В конце XIX века, когда она была еще девочкой, вся ее семья — отец, могущественный скотопромышленник, мать, близкая к артистическим и художественным кругам, и тринадцать детей — в середине зимы «наняла пароход», как тогда говорилось, и поплыла в Европу. Кадры, достойные фильма Феллини — «И корабль плывет…». Семейство Карриль отправилось в плаванье… с собственной коровой, которую держали в трюме. Нельзя же оставить детей без парного молока?! В Париже они поселились в огромном отеле, который вскоре превратился бог знает во что из-за проказ шумной оравы детей. Родителям пришлось поместить их в дорогой коллеж с пансионом.
Делия сохранила добрую память о французских монахинях, которые с невероятным терпением выдерживали все причуды своих аргентинских воспитанников… Но ее тянуло в родное поместье, в аргентинскую пампу. Девочкой она страстно любила лошадей, любила пускать их галопом, нестись во весь опор. Кони властвовали над пампой. Они — воплощение свободы, благородства. Они — преданные друзья, символ порыва, движения. Делия пристрастилась рисовать коней. По сути, она — художник с хорошей профессиональной подготовкой. Ученица Фернана Леже. Спустя годы Делия станет одним из лучших рисовальщиков лошадей в Латинской Америке. Кони детства — главная и постоянная тема ее творчества. Нередко она наделяет из человеческими чертами.
Еще до первой мировой войны Делия совсем юной выходит замуж за этакого хрестоматийного плейбоя в аргентинском варианте. Красивая молодая пара обожала экстравагантность. Они подались на Аляску в самый разгар «золотой лихорадки». Именно там им захотелось провести свой медовый месяц — пусть о них заговорит весь Буэнос-Айрес, пусть они будут единственными в своем роде.
Молодой муж оказался способным учеником Макиавелли и маркиза де Сада. Он с дьявольским мастерством изобретал духовные пытки для своей жены и всячески старался подавить ее волю, отвадить от нее всех друзей. Молодожены приобрели замок на Балеарских островах. Их жизнь проходила то там, то в Париже, в шумных и пышных приемах и не менее шумных скандалах. Делии казалось, что она на краю смерти. Ее мучила та самая «болезнь души», о которой мы читаем в романе Альфреда де Мюссе «Исповедь сына века». Однако ей не хватало сил порвать с мужем. Еще чуть-чуть, и она была бы сломлена. Но вот в Париж приезжает Рикардо Гуиральдес, муж ее сестры Аделины. Увидев все это, он взял бедную Делию за руку и твердо сказал: «Ты немедленно уедешь со мной в Аргентину». На родине, в семье, она постепенно приходит в себя. Но куда деваться от ненавистного безделья? У Делии был ангельский голос, и она брала уроки пения у самой Нинон Валин и у мадам Батори. Ее первый концерт сулил ей славу — собралось полно людей. Но как только Делия вышла на сцену, у нее пропал голос. Новая катастрофа. Тяжелая психическая травма. На ее бесчисленных праздниках и приемах в доме пели все, кому не лень, даже самые безголосые, но сама она никогда не присоединялась к поющим.
В Париж она вернулась, чтобы продолжить занятия живописью и снова войти в близкий ей по духу мир, где совершалась эстетическая революция. Пикассо, Хуан Грис, сюрреалисты и в первую очередь Луи Арагон. Тогда-то и состоялась та знаменательная встреча с Рафаэлем Альберти, который уговорил Делию уехать в Испанию и включиться в жизнь Республики. Знатная аргентинка вступила в коммунистическую партию. И с тех пор она активно работала в ее рядах, восхищая всех глубиной мысли и широким кругозором. Эти качества обретают особое значение, когда она становится духовной наставницей Неруды, который необычайно чутко откликался на все, что происходило, но не обладал еще политическими знаниями. Теперь он не только ученик Рафаэля Альберти, но и ученик Делии дель Карриль. Словом, дружба и любовь сыграли немаловажную роль в формировании его политического и социального мышления.
Делия делала переводы для партийной печати и одновременно училась в Академии Сан-Фернандо. В Испании она, пожалуй, преодолела ту давнюю застарелую травму — провал на публичном концерте, после которого никогда не пела на людях. Сама жизнь привела ее в Певческий союз рабочих. У Неруды не было никакого слуха, но певицы — и признанные, и непризнанные — покоряли его сердце. Всю жизнь он дружил с Бланкой Хаусер, которая как никто исполняла «Сон Эльзы» из оперы Вагнера «Лоэнгрин». Позже пришел черед Делии — навсегда смолкшей певицы. А затем появилась Матильда — до встречи с Пабло она зарабатывала пением на жизнь.
Делия успевала все сразу, была душой любого дела. И потому ее прозвали Мурашкой, Мурашей. Она ничуть не обижалась, напротив, это ей льстило. «Да, я похожа на муравья, потому что взваливаю на плечи ношу больше меня самой», — говорила эта удивительная женщина.
Однако Неруда любил называть ее «соседкой». Меткое прозвище… Делия великолепно разбиралась во всем, что было связано с политикой, искусством, с психологией человеческих отношений. Но в силу своего характера почти не занималась домашним хозяйством, которое требует и времени, и старания. Вернее, занималась как бог на душу положит.
Делию мало заботил мир кухни. Она царила за его пределами. Как и Пабло, она унаследовала от своего отца любовь к застольному веселью, приглашала домой всех и каждого, совершенно не думая, что приготовить к приходу гостей. Сколько раз Неруда лихорадочно шарил по пустым кастрюлям, посылал в последнюю минуту друзей в магазин или изобретал что-то на скорую руку, чтобы хоть как-то выйти из положения. В его глазах Делия была этакой прелестной соседкой, вроде бы забежала к нему на минутку — и вот целый день ведет с ним умные увлекательные разговоры о высоких материях, напрочь забыв о «мелочах жизни», о домашних хлопотах, о том, что она и есть хозяйка дома.
Революционный пыл, политический пафос, неустанная работа ума отличали Делию. Она непрестанно думала о великих вечных проблемах бытия, о спасении человечества. Быть может, именно эти свойства ее натуры, внутреннее горение, глубокий интеллект, устремленность к высшим духовным ценностям так заворожили, пленили Неруду… Делия разительно отличалась от всех его прежних женщин. Она обладала редким, чарующим обаянием, лучилась особым, всепроникающим светом. В ней было столько неотразимой прелести, что Пабло совершенно потерял голову.
За их бурным романом неотступно следили печальные глаза Маруки. Колкая, язвительная Делия умела задеть за живое и припечатала Маруке немало обидных прозвищ. Она влюбилась в Неруду сразу, не раздумывая. Женским чутьем угадала в нем поэта, которому надо помочь, чтобы он достиг иных высот. Делия отдалась своему чувству безоглядно, не терзаясь мыслью, что старше его… на двадцать лет. Быть может, порой она испытывала к поэту материнскую любовь, понимала, что ей нужно заняться воспитанием этого тридцатилетнего человека, который вырос в глухом захолустье на краю света, приобрел дурные привычки в чадных тавернах, мучился одиночеством на островах Юго-Восточной Азии и, не смущаясь, отпускал непристойности в светском обществе.
Никто другой не сумел бы так искусно, как она, «зачистить эту лесину», снять все лишнее. По счастью, именно ей выпало научить поэта светскости, отшлифовать и его манеры, и его речь, но самое главное — углубить в нем чувство ответственности не столько за свой поэтический дар — это жило в нем изначально, — сколько за судьбы людей, за судьбы человечества. Разумеется, педагогические старания Делии носили произвольный характер. Ею двигала ураганная сила любви, рвущаяся из ее естества. И она ринулась навстречу любви открыто, откровенно, без колебаний. Взяла и попросту поселилась у Неруды. Не обращая внимания на испуганные глаза поэта, она увлекала его в постель, мало смущаясь тем, что в доме создалась немыслимая обстановка, что все происходит на глазах ошеломленной и притихшей жены. Делия дерзко вторглась во владения Маруки, но, по сути, бедная Марука уже давно их лишилась.
Делия дель Карриль вступила в бой, пошла на приступ с такой решимостью, что вскоре брак был расторгнут. Пабло с Делией стали жить вместе, под одной крышей. Они поженились в Мексике в 1943 году. Однако брак их не был признан чилийским законом.
В глубине души Делия всегда видела себя покровительницей, ангелом-хранителем Неруды. Много лет спустя, уже после их разрыва, она не переставала говорить, что Пабло — настоящий ребенок, малое дитя.
«У него поправилось здоровье, — в сотый раз повторяла Делия. — И мне это стоило немало сил. Его мать умерла от туберкулеза, когда он был грудным младенцем… Младенцем он бился за жизнь в утробе больной матери…» Делии пришлось взять на себя заботу о тридцатилетием ребенке. Он обожал ряженых, веселые игры с друзьями. Точно дети, они рисовали на полу воображаемую линию и шли по ней, как ходят эквилибристы по проволоке, «рискуя жизнью». Какие только шутки и розыгрыши не придумывали на вечеринках! В одном из мадридских кафе Пабло переоделся официантом, приклеил себе усы с бородкой, надел фартук и, едва удерживая тарелки, вломился в банкетный зал, где сидели важные особы. Делия, конечно, пугалась, но хохотала до слез. Она никогда не участвовала в этих проказах, в этих игрищах, хотя они очень смешили ее. Она считала, что главное — вовремя остановить, утихомирить лихих шутников. При своем веселом нраве Делия была глубоким, серьезным человеком. А вот Пабло, тот вдруг резко менялся, становился просто невыносимым. Точно каменел. Ей приходилось «оттаивать» поэта, развеивать его хандру.
Как-то Делию, когда ей было уже девяносто пять лет, спросили, почему она остановила свое внимание на Пабло. Она ответила: «Нет, Пабло вовсе не привлек мое внимание больше других. Я просто почувствовала к нему нежность, почти жалость. У бедного Пабло была такая безотрадная, томительная жизнь…»
Скорее всего, он всегда был для нее ребенком. «Настоящий мальчишка, который только-только приехал из Темуко». Этот «мальчишка» приходил домой и садился писать стихи, точно самый прилежный ученик. Его учительница — Делия дель Карриль. Каждый раз он показывал ей, как выполнено «домашнее задание». Делия стала для него самым строгим цензором. Так говорил сам Пабло. И действительно, она делала очень верные и тонкие замечания. Но однажды Пабло предложил Делии взять и переписать его стихотворение по своему вкусу. Она возмутилась — что за бредовая идея!
Как-то раз Неруда увидел в витрине мадридского магазина игрушечный парусник и раскапризничался, точно малый ребенок. Стал требовать у Делии этот парусник в подарок. Купим, и все тут! — упрашивал он Делию. Вместе с ними был испанский поэт Леон Фелипе. Сообразив, в чем дело, он напустился на Пабло: «Что за ребячьи выходки!»
Порой Делия называла Неруду «arri?r? mental». В таких случаях он изображал на лице полное непонимание, и она переводила с французского — «умственно отсталый». Эльза Триоле и Луи Арагон сердились на нее, негодовали. А впоследствии Луи сам, смеясь, подшучивая над Пабло, тоже называл его так. В слабостях Пабло к некоторым вещам, в его неизбывной тяге к морским раковинам, к бабочкам, к корабельным рострам, к старым шарманкам, к сношенным башмакам самых невероятных размеров Делия видела еще одно убедительное доказательство его наивности, детской чистоты. Это осталось в нем до конца жизни, но при всем том он, как никто, умел здраво и проницательно разбираться в людях и в самых сложных ситуациях.
Уже давно произошел разрыв между ними, когда Делию спросили, нравилась ли ей эта черта характера поэта. Она ответила: всем нравилось, что такой солидный человек, «такой дядя» дурачится, как малое дитя. Во всех мужчинах есть что-то детское…
Да, ей пришлось заняться воспитанием «большого ребенка». Чаще всего она беседовала с ним о политических проблемах и открывала ему глаза на многие вещи. «Делия — это окно, распахнутое навстречу свету Правды», — сказал однажды Пабло.
Но куда больше, чем деятельная Мураша, просвещали Неруду события, происходящие в Испании. Они укрепляли, формировали его политическое сознание, будили мысли…