107. Прощай, сенат!

Неруда через третьих лиц передал мне письмо, в котором просил помочь ему продлить разрешение сената на проживание за границей. В то время я уже не был в столь глубоком подполье, как вначале, когда на партию обрушились первые преследования и когда я мог выезжать по делам только ночью. Я твердо намерен сделать все возможное, чтобы выполнить поручение поэта. Отправляюсь к человеку, который живет на улице Филипс у площади де Армас, в самом сердце Сантьяго. Подымаюсь в лифте. Звоню. Дверь отворяет девушка.

— Хозяин болен, но вы подождите, — говорит она.

Через несколько минут хриплый голос приглашает меня войти. Захожу в спальню; в постели, тяжело дыша, лежит человек в пижаме.

— Простите, дон Артуро, я не знал, что вы больны. Мне сказали, что вы меня примете именно сейчас.

— Ничего, ничего, у меня просто сильный грипп. О чем вы желали говорить со мной?

— Я хотел попросить вас, господин президент сената, разрешить Неруде еще на год остаться за границей.

Неожиданно дон Артуро встает с постели, выходит из спальни и вскоре возвращается с длинными телеграфными лентами в руке. Он протягивает их мне.

— Прочтите это.

Я смотрю: телеграммы, давно утратившие актуальность. Сообщения о событиях четвертьвековой давности. Мельком их проглядываю.

— Читайте, читайте, — говорит он значительно, как если бы речь шла о деле чрезвычайной важности, — и вы сами поймете, что я не имел никакого отношения к репрессиям в Ла-Корунье и Сан-Грегорио.

Я не собираюсь обсуждать с ним эту тему. Момент неподходящий. Мягко возвращаю его к тому делу, ради которого пришел.

— Надеюсь, дон Артуро, вы не откажете Неруде.

— Сделаю все от меня зависящее, — отвечает он. — Зайдите на следующей неделе.

Являюсь в назначенное время. Он снова вытаскивает телеграфные ленты, относящиеся к событиям в Ла-Корунье и Сан-Грегорио. Я же настаиваю на ответе. Он по-отечески успокаивает меня:

— Не беспокойтесь, молодой человек. Дадим мы ему разрешение, дадим.

Дон Артуро назвал тогда Неруду не совсем обычным сенатором. Артуро Алессандри Пальма вспомнил речь Неруды, которую тот произнес в сенате в связи с присуждением Нобелевской премии по литературе Габриэле Мистраль. Сенаторы не привыкли к подобным выступлениям. К слову, Неруда умолчал о том, что в своей речи на церемонии вручения Нобелевской премии Габриэла Мистраль сказала: «Если Шведская академия хотела почтить чилийскую поэзию, то премию следовало бы присудить Пабло Неруде, величайшему поэту моей родины».

По мнению Артуро Алессандри, Неруда был не просто сенатор-поэт.

Действительно, он, поэт, умел и в прозе говорить решительно обо всем — о внутренней и международной политике, о хартии Организации Объединенных Наций, которую тогда ратифицировали, об увеличении доли магистратов в бюджете; он умел почтить память покойных выдающихся деятелей, будь то историк Доминго Амунатеги Солар или Председатель Президиума Верховного Совета СССР Михаил Иванович Калинин. Он приветствовал уругвайскую делегацию деятелей культуры, прибывшую в Чили, и выступал в защиту испанского поэта Антонио Апарисио, жертвы политических преследований. Он анализировал последний (для того времени) военный переворот в Боливии и поддерживал развитие интернациональных связей в книгоиздательском деле. Он предложил учредить премию имени Габриэлы Мистраль. Отстаивал право женщин на участие в выборах. (И — такова ирония судьбы — занимался пересчетом жалованья военнослужащих.) Он привлекал внимание к положению в Никарагуа, которая, как тогда казалось, навеки подпала под власть династии Сомосы, и анализировал причины свержения президента Эквадора Хосе Марии Веласко Ибарры.

Неруда ответственно относился к своему долгу сенатора, но очень быстро убедился в том, что, хотя и справляется со своими обязанностями прекрасно, все же это дело не его. Ему следовало писать стихи, жить в Исла-Негра, поглядывая в окно на море, беседовать с друзьями, болтать с подружками, а вовсе не слушать сеньора Улисеса Корреа, который, упрекая поэта за нападки в стихах на Гонсалеса Виделу, ставил ему в пример Бернарда О’Хнггинса — он-то, мол, ни слова не написал против испанского губернатора Касимиро Марко дель Понта.

— Неруда не оратор, — сказал мне в тот день Алессандри, — он писатель.

— А что, по-вашему, более ценно? — спросил я.

— В политике более ценны ораторы, в жизни — писатели, хорошие писатели. Оратор принадлежит своему времени, а хороший писатель остается в веках.

Отпуск сенатору Неруде был продлен еще раз; когда же срок истек, а сенатор все еще не приступил к исполнению своих обязанностей, его лишили мандата.