В Шату y В.П. Крымова

За утренним завтраком В.П. меня поразил, неожиданно спросив: “У вас, Р.Б., денег ведь нет? А вам нужны на поездки в Париж. Вот я вам даю 30 франков”, — и протянул мне деньги. Зная скупость В.П., я удивился, поблагодарил, говорю: “Большое спасибо. При первой же возможности я вам отдам…” — “Нет, нет, — встрепенулся В.П., — пожалуйста не отдавайте!” Я удивился еще больше. — “Как, не отдавать? Почему?” — “Да потому, что если вы отдадите, то можете потом попросить большую сумму, а мне будет трудно и неловко вам отказать, лучше так… не отдавайте…” Самостраховка была оригинальна, но напрасна: не такие у меня были отношения с В.П., чтоб я мог попросить у него денег. Но 30 франков были кстати.

В Шату В.П. рассказывал мне много интересного. Так, он рассказал, кто у него бывает. В.П. особенно любил сводить “полярных” людей. У него, например, завтракали вел. кн. Андрей Владимирович и известный лидер эсеров Николай Дмитриевич Авксентьев. За этими завтраками они очень сошлись. “Если б мы раньше знали вас, если бы знали, ведь тогда бы ничего рокового и не произошло, — говорил великий князь Авксентьеву, — но ведь мы вас не знали…” Андрей Владимирович был прав: горе было в том, что придворная знать не знала толком ни интеллигенцию, ни народ, а жила псовыми охотами, кафешантанами, приемами, карьерами, балами в своем замкнутом кругу “великосветья”.

Авксентьев был прекрасный рассказчик, говорил В.П. За завтраком он как-то рассказал эпизод из времен, когда он был министром внутренних дел Временного правительства. Однажды заседание было назначено в нижнем этаже Зимнего дворца. Авксентьев пришел первым и, как только раздавался звонок, спешил открыть пришедшему дверь. Отворил раз, отворил два, а на третий старик дворецкий, прослуживший всю жизнь в Зимнем дворце, сердито отстранил его, наставительно сказав: “Не на то вы сюда посажены, чтобы двери отворять…” Больше Авксентьев, конечно, на звонки уж не вскакивал.

Бывали в Шату Бунин, Ходасевич, Цветаева, многие писатели. О Цветаевой Крымов сказал: “Ну, теперь Марина Ивановна совсем другое пишет! Вы читали ее "Хвалу богатым"?”

И засим, с колокольной крыши

Объявляю, люблю богатых!

Я читал “Хвалу” и теперь понял, что М.И. наверное читала ее в Шату, у Крымова. Но “совсем другого” в “Хвале” не было, ибо “богатым” там поэтически наговорено довольно много некомплиментарного. И написана “Хвала” в двадцатых годах.

О Ходасевиче В.П. рассказал хороший эпизод. Я знал, что В.П. всегда хотелось (очень хотелось) войти в “настоящую литературу”. В Париже таковой были “Современные записки”. Но туда его не пускали, и как “нововременца”, и как не писателя par exellence, a — дельца. Как-то сам В.П. говорил мне, что его приятель Аркадий Руманов (в свое время представитель “Русского слова” в Петербурге), которого Зинаида Гиппиус прозвала “тротуарная орхидея”, сказал старому знакомцу Крымову: “Нет, В.П., нас с вами туда (в “Сов. зап.”) никогда не пустят, мы ведь меченые”, — и В.П., рассказывая это, улыбался. Но все же он как-то попросил Ходасевича написать в “Современных записках” отзыв о его книге “Сидорове ученье”. Вскоре кто-то В.П. передал, будто Ходасевич говорил: “За три тысячи франков — напишу”. В.П. решил поймать на этом Ходасевича. И встретив его на русском литературном балу, здороваясь, сказал: “Владислав Фелицианович, мне передали, что за рецензию обо мне вы хотите три тысячи франков?” На что Ходасевич спокойно ответил: “Вам сказали неправду. Я хочу пять”. Крымов весьма оценил это остроумие Ходасевича и, рассказывая, смеялся. Рецензии в “Современных записках” так и не было.

О Бунине В.П. рассказал, что этого высокого гостя он угощал в Шату каким-то дорогим шампанским. В ведерке на стол подали две бутылки. Одну выпили, а другую Бунин сказал, что возьмет с собой домой. И увез. Это было до Нобелевской премии, И.А. был тогда бедноват.

Как-то в эти дни в Шату В.П. спросил меня: “А как же вся ваша семья, останется в Германии?” — “Нет, — сказал я, — я сделаю все, чтобы их вытащить сюда”. — “Сюда” — удивленно произнес В.П. — Роман Борисович, бросьте говорить детские вещи. Вот приехали вы один (даже жену не могли привезти с собой) и очутились, в сущности, на улице (это “на улице” богатый В.П. подчеркнул, что мне не понравилось). А семья в четыре человека?! Да вы знаете, что богачи (В.П. опять это подчеркнул) не могут сейчас достать визы из Германии…” — “И тем не менее, — сказал я, — я сделаю все, чтобы семью вытащить во Францию”. Я видел, что моя бедняцкая категоричность раздражает богатого В.П. — “Ну, если вы, в вашем положении, достанете визы, тогда вам надо поставить памятник на пляс де ля Конкорд!” (буквальные слова Крымова. — Р.Г.), — с усмешкой сказал Крымов.

Через два года, когда с отчаянным напряжением я эти визы достал и вытащил всю семью во Францию, я был у Крымова и напомнил ему о памятнике. “Побежденный” В.П. признал, что я “совершил чудо”. Это и было, если хотите, чудо, потому, что я встретил прекрасного, добрейшего, замечательного человека, французского адвоката, мэтра Александра Тимофеевича Руденко, который чудодейственно (без копейки денег, конечно!), после моих тщетных двухлетних мытарств-хлопот в один день достал мне визы. Но об этом — рассказ особый.

Я был благодарен (и до сих пор благодарен) Б.В. и В.П.Крымовым, что при “въезде в Париж” они дали мне пристанище в садовом домике^{21}. Но характер мой оставался моим характером. И когда однажды за утренним завтраком мне показалось, что В.П. как-то “элегантно”, но все же хочет ткнуть меня мордой в мою бедность и в его богатство (а это было в его характере), я мгновенно решил покинуть Шату. В тот же день я сказал Б.В. и В.П., что переезжаю в Париж. Они удивились, удерживали, но я твердо решил уехать. И уехал в бедняцкий отель, в комнату незнакомого (рекомендованного мне письмом Олечки) шофера Жоржа Леонтьева.