У В.Л. Бурцева

С той же просьбой я был и у Владимира Львовича Бурцева. С ним я в свое время познакомился в Берлине, но при весьма “странных” обстоятельствах, о которых стоит рассказать. Звонит мне как-то по телефону Б.И.Николаевский и говорит: “Р.Б., в Берлин приехал Владимир Львович Бурцев, был у меня и говорил, что очень хочет встретиться с вами”. Мой роман “Азеф” (тогда — “Генерал БО”) давно уже вышел вторым изданием. Имел успех. И мне стало сразу как-то неловко: может быть, Бурцев недоволен тем, как я вывел его в романе? Я спросил Б.И.: “На какой же предмет он хочет со мной встретиться?” — “Не знаю, он ничего не сказал, но вашего “Генерала БО” очень хвалил”. — “Хорошо, дайте мне телефон Владимира Львовича, я ему позвоню”. Б.И. дал, добавив: “После свидания расскажите, что это за "конспирация"” (Б.И. был большим любителем собирания всяких “фактов”). Итак, с Вл. Льв. я созвонился, сказав, что его просьбу о встрече передал мне Б.И. и я буду ей очень рад. Бурцев был любезен и тут же назначил встречу на завтра в кафе на Виттенбергпляц, около которого жил. Человек я (всю жизнь) очень точный (пунктуален, “как Ленин”) и ровно в назначенный час вошел в кафе, где в углу сразу узнал сидевшего, седого, в очках, сгорбленного Бурцева. Я пошел прямо к нему.

Роман Борисович? Так точно, Владимир Львович. Очень рад, очень рад, спасибо, что пришли.

Мы уселись за столиком в углу кафе. И так как я был приглашен не знаю зачем, я предоставил инициативу разговора Владимиру Львовичу. Сам же только разглядывал его, находя, что в романе я описал его наружность вполне точно (по портретам).

— Ну, вот, — заговорил Бурцев, — рад с вами познакомиться. Конечно, читал ваш роман и могу сказать вам комплимент: никаких неточностей в фактах, в его теме у вас нет. Я то уж знаю все это дело и иногда даже удивлялся, как хорошо все документировано.

Я сказал, что в документации меня поддерживал такой “дока” в истории революционного движения, как Борис Иванович, да еще Сергей Григорьевич Сватиков из Парижа, в распоряжении которого, как комиссара Временного правительства при посольстве, был весь архив царского парижского посольства.

— Да, да, я это знаю. Документаторы у вас были знающие, но вот в мелких деталях у вас есть большие ошибки.

Я невольно насторожился.

— Вот, например, в описании моей наружности.

Мне стало неловко.

— Вы пишете, что у меня большие, выставленные вперед зубы..

Мне стало еще более неловко.

— И это может быть правильно. Но вы добавляете- прокуренные….

Мне стало совсем уж неловко.

— А я уверяю вас, что никогда в жизни не выкурил ни одной папиросы.

Тут уж мне не оставалось ничего, как начать извиняться и говорить, что в следующем издании я все это выправлю. Но Вл. Льв. естественно и просто остановил меня:

— Не волнуйтесь, ничего тут особенного нет. Ну, эка важность, что сделали меня курящим, да еще каким! Завзятым! Ну “прокурил” зубы, ну, пустяки, — улыбался Бурцев.

И я почувствовал по его тону, что Бурцев “хороший человек” и на такие пустяки внимания не обращает. Потом в нашем разговоре наступила некая пауза, по которой я понял, что Вл. Льв. захотел встретиться со мной вовсе не из-за “прокуренных” зубов. Паузу эту я заполнял незначащими вопросами, надолго ли он в Берлине? Почему выпускает “Общее дело” так нерегулярно? Вл. Льв. на все это отвечал, но я чувствовал, что к главной теме нашего свидания мы еще не перешли. И наконец Вл. Льв., как бы невзначай, сказал:

Я хотел вас спросить, Р.Б., не знаете ли вы некоего доктора Калиничейко? Калиниченко? — переспросил я. Да, — не сводя с меня глаз, проговорил Бурцев. H нет, Вл. Льв., не знаю…Нигде, никогда не встречали? Нигде. Никогда. И даже не слышал ни от кого эту фамилию. Странно. А мне сказали, что у вас есть такой знакомый. И мне это важно знать.

Нет, Вл. Льв., такого знакомого никогда у меня не было и даже не слышал о таком. — И чтоб выявить какую-то явную нелепость этой темы, я добавил: — Да, одного доктора Калиниченко я действительно знаю “за глаза”, но и вы его, Вл. Льв., наверное знаете. Я в газетах часто встречал объявление: “Калефлюид” доктора Калиниченко восстанавливает силы и т. д.”. Эта моя шутка явно подействовала. Я видел, что Вл. Льв. вполне уверился, что никакого доктора Калиниченко я не знаю.

А почему вы спросили меня о Калиниченко? Вам кто-нибудь говорил, что у меня есть такой знакомый? Да, говорили. И мне это важно. Я и приехал это проверить.

— Нет, к сожалению, ничем вам тут помочь не могу.

Вскоре мы вышли из кафе. Я хотел проводить Вл. Льв. в пансион, где он остановился, но Бурцев сказал:

Нет, Р.Б., я домой еше не пойду. Мне надо зайти в издательство “Петрополис”, поговорить. Где оно? Вы не знаете?

Конечно, знаю. Это же мое издательство. Это совсем тут недалеко. Если хотите, я вас провожу. Отлично, спасибо.

И мы вместе пришли в “Петрополис”. Там и А.С.Каган и Я.Н.Блох были обрадованы такому приходу: еше бы — автор романа вместе с его знаменитым персонажем! И тут же захотели нас вместе сфотографировать. Вл. Льв. ничего не имел против. Я тоже. И нас сфотографировали на дворе около издательства.

Возвращаясь домой, я думал об этом смехотворном розыске через меня какого-то доктора Калиниченко. И решил, что кто-то из “работавших” с Бурцевым людей (а с ним с некоторых пор стали “работать” лица, весьма сомнительные по советской агентуре, хотя бы генерал Дьяконов и другие), пытались провести его по какому-то ложному следу, измыслив “доктора Калиниченко”. Когда я рассказал об этом Борису Ивановичу, он засмеялся и со мной вполне согласился: “Да, в Париже его сейчас окружают весьма подозрительные типы…”

И вот теперь, через много лет я шел в Париже к Владимиру Львовичу на 13, рю де Фелантин в 5-м арондисмане, чтоб попросить его поддержать мое прошение, ибо имя Бурцева французы прекрасно знают.

Былой редактор “Былого” и “Общего дела”, былой разоблачитель Азефа, чье имя тогда обошло газеты всего мира, жил на первом этаже в не просто бедной, а нищенской крохотной квартирке: комнатушка с кухонькой. Беспорядок и неубранность в квартирке были несусветные. Книги, газеты, пачки “Общего дела” заваливали все. Владимир Львович занимался одним: борьбой с большевизмом, пусть даже в одиночку! Статьи Бурцева в “Общем деле” всегда кончались заклинательно и с восклицательным знаком: “Проклятье вам, большевики!” Тогда многим это казалось маниакальной идеей, смешным донкихотством. Но жизнь показала, что бурцевское “проклятье” было провиденциальным. Уже захватившие полмира большевики не заслуживают ничего кроме проклятья.

Меня Владимир Львович принял очень дружески. Хвалил моего “Дзержинского”. С грустью разводя руками, говорил, что “мир не видит страшной опасности большевизма и преступно попустительствует его распространению, за что страшно расплатиться”.

Прошение он, конечно, подписал. Рассказывал, что в свободное время от борьбы с провокацией и большевизмом по-прежнему (всю жизнь!) пишет книгу о Пушкине. “А издать, — Бурцев грустно развел бледными руками, — негде! А самому — не на что!”

Умер Вл. Льв. Бурцев, этот замечательный по своей душевной чистоте человек, в Париже, оккупированном немцами. Андрей Седых в своих воспоминаниях “Далекие, близкие” рассказывает, что умер Бурцев от заржавленного гвоздя, которым была прибита дырявая подметка его башмака (может быть, сам и прибивал?). Гвоздь поранил ногу, началась гангрена, общее заражение. Бурцев лежал в каком-то городском госпитале, редко приходя в сознание. В минуту проблеска, в полубреду Владимир Львович слез с кровати и пошел было к двери.

Вы куда? — кинулась к нему сиделка. Домой… — еле слышно произнес Бурцев и упал мертвый.