6. Суровый отец

Некоторые эрудиты усматривают антагонистическое противопоставление образов отца и матери в поэзии Неруды. Кое-кто прибегает в своих рассуждениях к истории и психоанализу. Когда заходит речь о Диего де Альмагро^{13}, о хищных конкистадорах, жаждавших овладеть неведомыми землями, то порой видят в разбойном поведении этого испанского свинопаса символ теллурического насилия над собственной матерью. Вот и усердные нерудисты приходят к выводу, что поэт в известной мере неосознанно чувствует в своем отце нечто сродни насильнику-завоевателю.

Вырванные из контекста поэтические строки, быть может, дают основание делать и такие умозаключения. Однако там, где все доведено до крайности, нет правды. Отношение Неруды к отцу много сложнее. Тут сплелись страх и нежность, отстраненность и сочувствие. Да, Неруда действительно рисует отца резким и суровым, прежде всего в «Мемориале Исла-Негра». Он вспоминает, что тот, подходя к дому, каждый раз давал о себе знать чисто «профессиональным способом» — долго и пронзительно свистел в железнодорожный свисток. И следом гремел дверью. Когда приходил отец, «весь дом содрогался, пистолетным сухим выстрелом хлопали испуганные двери. Стонали лестницы и неприветно гудел высокий голос». Это мрачный «ночной образ» отца.

А в следующих строках поэт говорит убежденно: «А все же он — дневной». Создавая целостный образ отца, он называет его «капитаном» поезда, который летит навстречу занимающейся заре… Едва взошло солнце — высветились сигнальные железнодорожные флажки, фонари на маленьких станциях, отцовская борода, уголь, что кидают в топку… Его отец трудился, как и должно настоящему железнодорожнику. «Железнодорожник, ты моряк на суше, / где каждый малый порт — лесные дебри, / где нет волны морской, / и поезд твой летит вперед, / свершая плаванье земное».

У этого сурового человека было доброе сердце, он любил шумное застолье с друзьями, где торжествовал дух братства. Звенели сдвинутые стаканы, в которых искрилось вино. Рассказывают, что, когда ему не с кем было разделить обед или ужин, он вставал в дверях дома и звал первого встречного, чтобы есть и пить за общей беседой.

Сын унаследовал этот обычай, который, верно, восходит к далеким предкам. Поэт не терпел одиноких трапез. Он всегда хотел, чтобы за столом царила «мужская дружба и наполненный бокал».

Мы говорили, что Неруда сочувствовал отцу. И это так. Он с восхищением и состраданием относился к его тяжелому труду. Ведь жизнь отца, как и многих других, сводилась к тому, чтобы встать затемно, прийти, потом наспех уйти, словом, тратить себя в работе без продыха. И вот: «В один из самых хмурых и дождливых дней / Хосе дель Кармен поднялся на поезд смерти / и навсегда исчез».