115. Добро пожаловать домой
В тот августовский день, когда он после четырех лет вынужденных странствий вошел в свой дом в Мичоакане вместе с Делией, вернувшейся в страну на несколько месяцев раньше, самыми счастливыми казались две его собаки — Кальбуко и Кутака. Увидев плотного мужчину в светлом плаще и темной широкополой шляпе, как тогда носили, длинный Кальбуко вскинул ему лапы на плечи, словно хотел обнять. Маленькая Кутака, приплясывая, носилась вокруг хозяина, потом обнюхала, чтобы убедиться в его возвращении, и, лишь окончательно уверясь, лизнула ему руку.
Неруда прошел через дом в сильно заросший сад. На следующий день он не выдержал и сел за статью «Запах возвращения». Он глубоко вдыхал воздух родины, пробовал его на вкус. В запущенном саду разрослись новые растения, испускавшие незнакомые ароматы. Когда-то он посадил молодой тополек, теперь это было совсем взрослое дерево. Долго не признавали его каштаны, но однажды зеленая ветка, зашелестев под ветром, поздоровалась с ним. Библиотека встретила зимним холодом, все эти четыре года он больше всего сожалел о разлуке с нею. Запертые книги все равно что могилы, от них веет забвением. Библиотека оказалась в полном беспорядке. Рядом с изданием Бэкона XVIII века пристроилась «Женщина-капитан „Юкатана“» Сальгари. Отчужденно молчали раковины. Возвратившийся хозяин привез новых жильцов, он распаковывает «даму» по имени Мария Селесте — купленная на окраине Парижа, она украшала когда-то нос корабля.
Считая розы чересчур «литературными» цветами, поэт прежде не уделял им внимания. Но теперь розы стоят в каждом уголке, они испускают тонкий или оглушительный, как удар грома, аромат, отступающий лишь перед неистребимым запахом провинции, который пронизывал все жилье поэта, ибо следовал за ним из отчего дома, окутывал его с юных лет. Это был запах жимолости. Первые поцелуи весны, стоявшей уже у ворот.
Он долго рассказывал Ленке о том, какие чувства вызвало в нем возвращение. Она ушла, но приходила часто. Они были большими друзьями. А девять лет спустя она ушла навсегда.
«— Я черный галстук надену, чтоб проститься с тобою, Ленка.
— Как это глупо. Сними, не надо.
— Мы будем плакать сегодня и вспоминать тебя, Ленка.
— С ума ты сошел! Вспомни лучше, как мы смеялись!
— Но что мне сказать тебе, Ленка?
— Расскажи мне сказку… и будет!»
В приведенном отрывке — и душевная глубина Неруды, и его высокое уважение к этой мужественной женщине.
«Я помню время, когда преследовали меня и весь мой народ, и люди жили, напялив маски, словно в нелепом карнавале, и лишь ты одна блюла чистоту своего белого лица под золотым шлемом, высоко неся достоинство написанного слова. Лживые мэтры журналистики, точно овчарки, шли по следу моей поэзии, они исполняли свое предназначение паяцев и доносчиков, ты же воплощала собою прозрачность истины, ты не строила никаких иллюзий, но и не предавала.
— Уж слишком ты захваливаешь меня, Пабло, я не узнаю тебя.
— Прости, Ленка, я по-прежнему люблю людей. Ты стала еще прекраснее, ты — хрустальный лист с синими глазами, высокая и сияющая, и, быть может, никогда уже не родишься из золотой и снежной пены на нашем жалком песке».
На Плайя-Бланка, окаймленном соснами, Неруда сразу же включился в первую избирательную кампанию Сальвадора Альенде, которая снова привела его в Пуэрто-Сааведру. В Лоте он вновь встретился с шахтерами, которые, подобно ему, докапываются до самых глубин. Поэт дал им отчет о своих странствиях. «Огромно море и огромна земля, — начал он, — но я объехал ее дважды». Временами казалось, что оратор больше не надеется еще раз увидеть этих шахтеров и потому спешит поблагодарить их.
«Моим возвращением я обязан чилийскому народу, а не случаю и не благодеянию правительства».