110. Любовь и тромбофлебит

Неруда поехал на похороны Ороско и там почувствовал себя плохо. Мучил тромбофлебит. Однако он скрыл свое недомогание, присутствовал на всех заседаниях конгресса и только потом слег в постель. Как обычно, Неруду навещали друзья. В его спальне было людно, как в литературном салоне или в какой-нибудь таверне вечером. И уж конечно, не забывали его женщины. А вот это лицо он вроде бы видел, и эту сияющую улыбку — тоже. Нежные руки ловко оправляют постель больного, взбивают подушку, поддерживают голову, подавая лекарство. Где же он видел глаза этой чилийки? Ведь они ясно говорят ему: мы знали друг друга! В памяти вдруг возникла музыка, деревья — это, кажется, было давно и в то же время недавно… Когда женщина еще раз подала ему лекарство, он спросил ее прямо, знакомы ли они. Да, они встретились когда-то на концерте в парке Форесталь, их познакомили общие друзья. Неруда первым заметил ее и спросил у Бланки Хаузер, кто ее подруга. Встреча случилась три года назад, но тем дело не кончилось. Головокружительно быстро произошло между ними то, что обычно происходит между мужчиной и женщиной. К слову, это было в самый разгар кампании 1946 года по выборам президента. Приключение полностью изгладилось в памяти поэта. Она тогда как раз окончила консерваторию в Сантьяго по классу вокала и уехала на гастроли по странам Латинской Америки. Затем поселилась в Мехико, где основала музыкальную школу. И вот певица, которая никогда не забывала урагана чувств, пережитого ею в парке Форесталь, стала добровольной сиделкой. У Матильды Уррутиа и ее подопечного начался тайный роман, обостривший страсть Неруды придумывать своим близким имена. Новую возлюбленную он называл Росарио. И даже умудрился упомянуть это имя во «Всеобщей песни». В поэме «Пусть проснется Лесоруб» он восклицает: «Мир моей правой руке, что желает писать лишь одно — Росарио — имя»[141]. В эту книгу, уже отосланную в Чили, он включил и другие стихотворения и, наверное, от души радовался, что, дополняя «Песнь», сумел разбросать по ее страницам дорогое имя, не обнаруживая при этом своих чувств.

Матильда ухаживала за больным в квартире на бульваре Реформы. Выздоровление шло медленно. Этот союз, окрепший в 1949 году, продлится двадцать четыре года, до самой смерти поэта.

Неруда был не такой человек, чтобы лежать в постели праздно. Каждое утро он брался за перо. Не поднимаясь с кровати, был постоянно занят самыми разными делами внешнего мира. Национальный праздник 18 сентября он отметил, устроив прием на триста человек. Там был «весь Мехико» и много иностранцев. Улаживать вопросы, связанные с организацией приема — и в этом была его необычность, — хозяину приходилось по телефону, лежа в постели.

Он задумал выпустить роскошное издание «Всеобщей песни». В таких случаях Неруда любил поставить все на широкую ногу. В комиссию по изданию вошли Мария Асунсоло, инженер Сесар Мартино, архитектор Карлос Обрегон Сантасилья, испанец Венсеслао Росес и чилийцы Сесар Годой Уррутиа и Энрике де лос Рейес. За типографские дела отвечал Мигель Прието. Такой состав комиссии был не случаен: тут много значил общественный вес ее членов и их возможности по привлечению денежных средств. Неруде хотелось, чтобы в оформлении его книги приняли участие все три гиганта мурализма. Ороско умер; форзацы, сделанные на высочайшем уровне, полностью соответствовали достоинствам книги; их выполнили Диего Ривера и Давид Альфаро Сикейрос.

Неруда добавлял в книгу стихотворения почти до самого ее выхода в свет. Хотя «Всеобщая песнь», как уже говорилось, датирована 5 февраля 1949 года, в декабре того же года Неруда написал в дополнение к пятой ее части стихотворение «Гонсалес Видела, изменник Чили», машинописный оригинал которого с поправками автора сохранился у его друга Луиса Энрике Делано. В главу двенадцатую, «Песенные реки», он буквально в последнюю минуту включил написанное также в декабре стихотворение «Мигелю Эрнандесу, убитому в испанском застенке». Эти произведения совершенно различны по духу. Первое — язвительное, обличающее; второе выдержано в тоне высокого лиризма, хотя и в нем автор обрушивает на убийц проклятия и пророчески возвещает, что за преступления они заплатят своей кровью. Поэт ощущает на губах кислый вкус пороха. Состояние души Неруды во многом объясняют обстоятельства его жизни в то время.

В один прекрасный день он покидает постель, дом и Мехико. Предпринимает утомительное путешествие в Веракрус, где посещает Габриэлу Мистраль. В августе 1949 года Луис Энрике Делано и Сесар Г одой приезжали к ней в Халапу, чтобы заручиться ее согласием участвовать в Конгрессе мира. Делано рассказывает, что они провели вместе двадцать четыре часа, из которых двадцать увлеченно беседовали. Она согласилась участвовать в конгрессе; три самых знаменитых чилийца — она, Неруда и Клаудио Аррау^{126} — подняли свои голоса против войны. Вскоре Габриэла Мистраль опубликовала статью «Проклятое слово», получившую широкую известность. Слово «мир» было для нее священным. «Будем произносить его каждый день, где бы мы ни были, куда бы ни ехали, до тех пор пока оно не обретет плоть и не породит „армию мира“, которая оздоровит эту душную атмосферу лжи и грязи». Неруда не встречался с Габриэлой со времен Испании. После Лиссабона она занимала пост консула в Санта-Барбаре в Калифорнии, а потом в Петрополисе. Она и Пабло Неруда помогли Делано получить консульский пост. Габриэла послала Луису Энрике открытку, в которой сообщала, что ее выставили из «Меркурио», как служанку, хотя она проработала там более двадцати лет. В Веракрусе она рассказала об этом и Неруде. Мельком упомянула о «стокгольмских делах». Она имела в виду Нобелевскую премию. Долго, со слезами на глазах, говорила о смерти своего племянника Йин-Йина. Она считала, что в Бразилии его убили. Но не исключено, что он покончил с собой, как и другой близкий ей человек, пылкий и добрый друг Стефан Цвейг.

Прямо из дома Габриэлы Мистраль Неруда отправился на корабль, который снова увез его в Европу. Поначалу он собирался провести в Мексике всего несколько дней, а задержался там на десять месяцев. Здесь произошла встреча, которая определила дальнейшее течение его жизни. Полюбив Matildina Silvestre[142] — «птица она», Pablo Insulidae Nigra[143] — «птица я» — запел на иной лад. Она же забросила пение, чтобы полностью отдаться этой скрываемой от всех связи, которую ежедневно скрепляла тайная переписка. Вскоре Матильда перебралась в Европу, чтобы жить поближе к Пабло, который все еще делил с Делией супружеский кров, но не ложе — оно принадлежало таинственной Росарио де ла Серда. Эта раздвоенность будет длиться еще семь лет.