21. Марури. Сумерки и закаты
Неруда говорил, что почти всегда забывал номера своих прежних домов, телефонов, но один адрес запомнился ему навечно: Марури, дом номер 513. Дом «Закатов на Марури»… Мне тоже пришлось жить на этой самой улице, когда я, приехав из провинции, поступил на юридический факультет Чилийского университета. Марури — улица бедноты и нищих студентов. И хоть я попал туда на десять лет позже Неруды, улица совершенно не изменилась. Она идет параллельно проспекту Независимости, на северной стороне реки Мапочо. По соседству был район с дурной славой, назывался он в ту пору Лас-Орнильяс — царство публичных домов и бандитских притонов. Я долго задавался вопросом: как могла возникнуть именно здесь проникновенная поэтическая книга «Собранье сумерек и закатов»? Это же одно из самых антипоэтических мест, какое можно себе представить! Но поэту дано творить поэзию везде! И вот на улочке Марури постепенно рождался «Вечер над кровлями»: «Вечер над плиткою кровель / глуше и глуше… / Кто мне его посылает стайкой пичужьей?»[12] А потом взлетела «Осенняя бабочка». Сколько людей прочитало это стихотворение со сцены и читают его поныне! «Взлетает бабочка и чертит / круг огнецветный и последний»[13]. Раздумывая над тайной слова «saudade»[14], Неруда угадывает его сокровенную суть у португальского поэта Эсы ди Кейроша и пишет: «Кто постигнет значенье этого слова, / что, сверкнув белизной, ускользает, как рыбка?»
На улице Марури был захудалый студенческий пансион, где жили впроголодь, считая каждый грош. Неприглядная улица насквозь пропахла газом, рухлядью, пропыленным кирпичом и дрянным кофе. Запах этого кофе поэт ощутил сразу, едва сошел с ночного поезда, который привез его в столицу, где он хотел поступить в университет. Стоял март 1921 года. Впоследствии поэт вспомнит об этой улице с ее унылыми домами, где обитали незнакомые люди и полчища клопов. Осенью и зимой, когда с деревьев облетала последняя листва и они стояли голые, сиротливые, печальные, все вокруг становилось еще более неприбранным, серым, безотрадным.
Но поэт видит то, что другие видеть не могут, он по-особому воспринимает мир. Вот почему ему открылось чудо, которое не сумел открыть никто — ни до него, ни после. Этой скромной улочке являлись замечательные по красоте закаты… Ясновидящий предчувствует явление Пресвятой девы или Всевышнего. А Неруда, быть может единственный из всех, кто жил на этой неприметной улочке, восторгался полыхающим заревом, мгновенной сменой причудливых красок, игрой закатного света, который проникал в его комнату и угасал в краткие мгновенья. А может, свет — субстанция, основа основ не только для импрессионистской живописи, но и для поэзии? Или поэту казалось, что феерическое действо устраивал незримый факир?
Вспоминая студенческий пансион на улице Марури, Неруда говорит, что там он «написал куда больше стихов, чем раньше, хотя жил бедно и, понятно, ел куда меньше». Да… так можно и впрямь уверовать, что голодные, бедствующие поэты пишут больше и лучше!
Когда мне позднее довелось жить на улице Марури, каждое утро, в восемь часов, я провожал взглядом очень красивую студентку в сером берете, которая садилась в «гондолу». Она училась на историческом факультете Педагогического института, а со временем вышла замуж за Сальвадора Альенде… Мы с ловкостью акробатов влезали в обшарпанные автобусы и кое-как добирались до проспекта Испании. На этой остановке из дверей переполненного автобуса высыпали все студенты. Надо же! Кто назвал разбитые колымаги — «гондолами»? Вот она, сила поэтического воображения!
Где уж Сантьяго до Венеции, а проспекту Аламеда до знаменитого Большого канала? Но поэт Неруда прославил утаенное от всех очарованье «закатов на Марури», как Байрон столетием назад — красоту площади Риальто…
Позднее Неруда переехал в квартал, расположенный между Педагогическим институтом и Центральным вокзалом, на улицу Гарсиа Рейеса. В нижнем этаже дома номер 25 была фруктовая лавочка доньи Дельмиры, нашей доброй приятельницы. А наверху пока еще неразлучные Неруда и Томас Лаго работали над переводом романа «Негр с „Нарцисса“» — Джозеф Конрад{34} был их тогдашним кумиром. Однако корабль, который начали строить два друга, так и не был спущен на воду.
Неруда и его приятели бились в такой нужде, что однажды утром, чуть ли не на рассвете, поэт взорвался и стал поносить последними словами — в духе Франсуа Вийона — злосчастную жизнь, все мытарства и невзгоды, а более всего — горький удел поэтов, которым только и остается выть воем. К разъяренному Неруде тотчас присоединился Томас Лаго… Но тут, заглушая неистовые крики друзей, заорал Орландо, усердный читатель биржевых сводок в газете «Меркурио», все еще мечтавший о карьере финансиста. «Ребята! — воскликнул он торжественно. — Не падайте духом! Все изменится к лучшему. Меня чутье не подведет…» Приятели мало верили в чутье этого неисправимого прожектера. Но Орландо не сдавался. Он пытал будущее по картам и по столбику цифр в биржевых ведомостях.