86. Баталии, серенады, сабельные удары
Вскоре Мексика, как прежде Испания, увидела, что поэт Неруда работает без передышки, потому что считает своим долгом стать хронистом исторических событий, пропуская их через собственное сердце.
В «Третьем местожительстве» раздел IV называется «Испания в сердце». А номером V обозначены стихи, созданные в основном в Мексике. Помимо «Песни любви Сталинграду» и «Новой песни любви Сталинграду», Неруда напишет на мексиканской земле стихотворение «7 ноября. Ода победному дню».
Гитлер разослал приглашения отпраздновать 7 ноября в гостинице «Астория», что напротив Исаакиевского собора. Фюрер намеревался устроить банкет и в Кремле после взятия Москвы…
Но поэт, чутко вслушивающийся в ход великого сражения, воспевает далеких героев и глубоко верит, что «народная, железная армия» посадит… «большую, как луна, розу» на земле Победы.
Неруда говорит об этом, как о своем личном, и видит собственную жизнь в единстве с миллионом других жизней.
Советский Союз, прими сегодня
мое скромное приветствие. Я поэт и писатель.
Мой отец был железнодорожником.
Мы всегда были бедняками.
В моей малой стране больших дождей
я был с тобой вчера.
У нас твое имя,
пламеневшее в груди народа,
поднялось до высокого неба моей республики![100]
Нет, Пабло Неруда не ставил знака равенства между словами «немец» и «фашист». Его дружеские, сердечные отношения с эмигрантами из Германии, бежавшими в Мексику — со многими из них он познакомился в годы Гражданской войны в Испании, когда они были интербригадовцами, — лишнее подтверждение той исторической правды, которая гласит: у каждого народа есть свои светлые и темные стороны. Разве Неруда не знает имен Маркса и Энгельса? Разве не с самой ранней молодости он любит поэзию Гейне? Если бы вдруг зачеркнули имя автора «Лорелеи», Неруда посчитал бы это великим оскорблением для всей мировой поэзии! Можно ли вступить в борьбу с Красотой, отдать ее на поругание? «Германия свободная, кто посмеет сказать, / что ты не борешься? / Твои мертвецы свидетельствуют из-под земли… Бригады / немецких братьев, / вы пересекли все безмолвие мира, / чтобы стать своей широкой грудью рядом с нами. / Из ваших тюрем, словно с ночных рек, / до Испании доносился ваш тайный голос, / до Испании, которой было всего больнее, / которую вы защищали…»[101] Поэт называет имена, ставшие запретными: «Эйнштейн — голос рек», Гейне, Мендельсон… «Голос Тельмана подземной рекой / трепетал на песке человеческих битв»[102].
В Мексике, где у поэта было немало друзей из Каталонии, он напишет «Песнь на смерть и воскрешение Луиса Кампаниса».
Поэзия Неруды западала в сердца многих революционеров. Легендарный Че Гевара взял с собой в боливийскую сельву «Всеобщую песнь» Неруды и собственноручно подчеркнул в «Песни Боливару» почти автобиографическую для него строку: «Яростный полководец, хрупкое тело твое / источает в просторах металлический свет»[103]. Подчеркнутая Че Геварой строка — предвидение собственной судьбы.
В 1942 году Неруда впервые едет на Кубу. Его пригласил Хосе Мариа Чакон-и-Кальво, директор Управления по делам культуры при Министерстве образования. В Национальной академии искусств и словесности поэт читает несколько лекций и две из них — о Кеведо. В стенах этой академии Неруда рассказывает — об этом прежде не говорилось на латиноамериканской земле — о поверенном ее величества, доне Хуане де Тарсисе, графе Вильямедиане, возлюбленном королевы, который некогда поджег театральный занавес во дворце, чтобы вынести на руках свою высочайшую любовь и бежать с ней из дворцовых стен.
В Гаване Неруда говорит и об арауканах, и о молодом кубинце, который пал в бою за Испанскую республику и был похоронен на кладбище в Брунете. «Я говорю об Альберто Санчесе, кубинце, молчаливом приземистом крепыше, двадцатилетием командире…»
Стихи, которые прочтет тогда Неруда, прозвучат предвестием Кубинской революции.
Восславь и этого героя, Куба, благоуханная и сильная страна,
и помяни его — он спит в Испании,
спит вечным сном, чтоб вы смогли проснуться, чтоб не спала земля,
чтоб у его могилы с затоптанным венком лавровым
послышались однажды шаги и пенье ваши и мои,
чтоб зазвучала Песнь — Победы и Свободы[104].
Неруда не терял даром времени, когда его отстранили от обязанностей генерального консула в Мексике из-за affaire Сикейроса. Он взял и отправился в Гватемалу, где началась его прочная дружба с Мигелем Анхелем Астуриасом. Все находили, что они чем-то похожи друг на друга. Оба немного выпячивали при ходьбе грудь и живот. Кто-то, увидев их на прогулке, сказал: «пара индюков». Но Пабло, лукавец, назвал полнотелого Астуриаса «великим индюком», мол, по заслугам и честь…
18 июля 1943 года в городе Мехико умерла Леокадия Фелисардо де Престес — мать вождя бразильских коммунистов Луиса Карлоса Престеса. Президент Бразилии Жетулио Варгас ответил отказом на официальную просьбу мексиканского правительства выпустить Престеса на несколько дней из тюрьмы в Рио-де-Жанейро, чтобы он смог приехать в Мексику на похороны матери.
Над могилой Леокадии Фелисардо де Престес поэт сказал: «О маленький тиран, тебе не погасить великого огня / твоими крыльями летучей мыши». «Летучая мышь», похоже, весьма уязвила самолюбивого Варгаса. В это дело не замедлил вмешаться посол Бразилии. Ему захотелось спихнуть Неруду с поста генерального консула в Мексике, и он добивался, чтобы с Итамарати{110} в Ла Монеду был направлен письменный протест.
На все это Неруда ответил следующими словами:
«Мне как генеральному консулу Чили (а не дипломатическому представителю) надлежит всячески развивать коммерческие связи между Мексикой и моей страной. Однако как писатель я вижу свой долг в том, чтобы защищать свободу — высшую, абсолютную норму существования человека и гражданина. Никакие требования, никакое давление не смогут изменить мои принципы и мою поэзию… Я не из тех, кто легко открещивается от собственных поступков и, полагая себя свободным человеком, должен поступать по велению совести.
У нас, чилийских писателей, есть давняя традиция: никакой государственный пост, никакое официальное назначение — будь оно самым высоким или самым скромным — не может изменить наших гражданских и нравственных позиций, наших взглядов, которые каждый из нас выражает в той или иной сфере деятельности. Мы не удовлетворены официальными заявлениями о юридическом статусе Луиса Карлоса Престеса, ибо достаточно хорошо осведомлены относительно того, как ловко и умело фабрикуются дела об уголовных преступлениях, с тем чтобы уничтожить своих политических противников».
Поездки за пределы Мексики. Траур. Далекое воспоминание о двухэтажном доме, пронизанном запахом камфары. Пустая столовая… И постоянным рефреном слова: «Я бродяга на этом свете, / потому что печаль в моем сердце / …Я просторы земли обошел / и все так же печален, печален». Не проходят тяжкие мысли о ребенке, чье рождение означено роковым гибельным знаком. Мучат думы о смерти. Поэт молит об одном: «…пусть дитя говорит, пусть не ведает смерти». Но приходит час, когда не остается «ничего, кроме плача, лишь плач, / ничего, кроме плача. / Одно лишь страданье и плач, ничего, кроме плача».
1942 год… Неруда получает известие: в Голландии умерла его дочь Мальва Марина. Он подавлен. Ему хочется уехать в Чили. Его терзает тоска по родине, неодолимое желание вернуться, вернуться. И в голове уже выстраивается четкий план, как это будет.
Мысленно Неруда подводит итог своим дням в Мексике. Потом он скажет об этом в стихах, в мемуарах.
В Мексике Пабло предпочитал дружбу с агрономами, с художниками, нежели с поэтами, с этим великим сонмом поэтов, которых он винил в «отсутствии гражданского сознания»… Это вызвало новую волну ярости у Октавио Паса и Хосе Луиса Мартинеса.
Как бы в ответ на гневные нападки мексиканских поэтов на стенах города появляется текст приглашения на прощальную встречу с Пабло Нерудой. И этот текст подписали отнюдь не боксеры, не чемпионы по вольной борьбе, не футболисты, а писатели, музыканты, художники, университетские профессора, дипломаты, парламентарии, политические и профсоюзные деятели.
27 августа мексиканцы устроили проводы поэта. Все его друзья, знакомые, все, кто разделял его взгляды, мечтали встретиться с ним перед отъездом… Нескончаемая череда поэтических вечеров, банкетов, ужинов, теплые дружеские тосты, поток благодарных вдохновенных слов. Университет города Морелия присваивает ему титул магистра honoris causa[105]. Под самый конец было решено провести торжественный вечер. Но поскольку ни один зрительный зал не мог вместить всех желающих, отвели для этого стадион «Фронтон Мехико».
Футбольное поле превратилось в огромный банкетный зал, где собрались на проводы чилийского поэта более двух тысяч человек. Воистину — небывалое событие.
В связи с этим Неруда написал новое стихотворение. Поначалу оно называлось «На устах Мехико». Потом Неруда исправил: «На стенах Мехико». В этом стихотворении поэт выразил все, что ему довелось пережить в Мексике, нашел прекрасные слова благодарности этой стране и всем своим друзьям-мексиканцам. «Я Карденаса воспеваю, оттого / что видел, пережил грозу Кастилии… / Тогда лишь красная звезда России и Карденаса взор / во тьме густой сверкали. / О генерал, ты — президент Америки. / И этой песней я отдаю тебе сиянья чистого частицу, / что на земле Испании обрел».
Так поэт простился с Мексикой, которая неодолимо влекла его к себе. Для него она была одной из самых древних стран континента, нетленной землей, до краев полной жизненных соков. В автобиографии, написанной стихами, — Неруда назвал ее «Мемориалом Исла-Негра» — негромко звучит «Серенада Мексике». Он, сын чилийского Юга, пройдя по братской земле, протянувшейся к северу, ощутил, что она как бы до предела насыщена сама собой. Неруда не уставал поражаться фантазии мексиканцев, чудесам мексиканской природы. Поэта до глубины души потрясла «скрипка ночных лесопилен / и кантата вселенская тайного края стрекоз».
Поэта покорил, полонил навечно скрытый под земными толщами доисторический мир, в котором была великая жизненная мощь. Он чувствовал, как в его вены вливаются звуки прошлого Мексики, как смешиваются они с его дыханьем. И понял, что ему начертано выразить все это поэтической строкой…
У себя на родине, в своем доме в Исла-Негра, поэт, упершись локтями в стекло огромного, во всю стену, окна, станет думать, что птицы, кружащиеся над океанской водой, когда-нибудь долетят до «берегов отважной Мексики… последней магической страны в мире…». Он обращает к птицам напутственные слова о далекой земле, и ему хочется, чтобы они тотчас «устремились к ярким краскам, к хрустящей синеве индиго, / и свой букет полета разметали / на землях мексиканской Калифорнии…».
1 сентября 1943 года над аэропортом Бальбуэна летели сочные голоса мексиканских пейцов-марьячи, которые пришли проводить своего товарища, поэта, чьи стихи уже переложили на музыку в их стране. Они не забыли, что именно Неруда написал в Мексике «Малую ораторию» памяти мексиканского композитора Сильвестре Ревуэльтаса. Нет, чилийский поэт никогда не пел, как марьячи, на площади Гарибальди, но эти труженики, эти неутомимые певцы, авторы бесконечных «маньянитас», почитали его талант и искренне причислили его к своему цеху. Напоследок марьячи исполнили для поэта песню «Ласточки».