52. Письма с Востока

Поэт читает жадно, взахлеб. Он похож на изголодавшегося коня, который долго бродил по голой земле. А еще он переводит Джойса. Неруду не привлекают формальные изыски. Ему по душе рассказы полнокровные, с живой плотью, рассказы, которые дышат… фронтальные, динамичные, пусть даже при этом в них меньше внешнего блеска. А еще совсем недавно он признавал полновластие формы!

9 июня 1930 года Неруда «навсегда» расстается с Цейлоном. У поэта щемит сердце — здесь он оставляет часть своей души. Он уже сказал «прощай» и своему дому у самого моря, и своим собакам и кошкам, с которыми беседовал поздними вечерами, доверяя им свои тайны. Он попрощался и со своим другом Эндрю. В том письме, где Неруда сообщает о переводе на должность консула в Сингапуре, снова появляются строки, полные тревоги: ему по-прежнему ничего не известно о судьбе рукописи «Местожительства», которую он отправил в Мадрид в октябре 1929 года.

Что же происходит с этой книгой? Неруда дважды посылал рукопись в Испанию — и никакого ответа. Он и ведать не ведает, что уже нет издательства «Эдитора ибероамерикана», где эту книгу думали опубликовать. Неруда шлет срочные заказные письма. Одно за другим. И полное молчание. Однако в столице Испании уже кое-что сделано. Хосе Бергамин пишет о поэзии Неруды в своем предисловии к «Трильсе» Сесара Вальехо — классическому произведению латиноамериканской поэзии XX века. В испанских журналах появляются статьи о чилийском поэте Пабло Неруде. Мадрид не оказался благоприятным местом для издания рукописи «Местожительства», и ее переправляют в Париж, где некая сеньорита Альвеар собирается опубликовать стихи из этой книги в журнале «Иман». Она собирается послать поэту чек в качестве аванса (немаловажное событие!) и позже — издательский гонорар. Неруда и понятия не имеет ни о журнале, ни о сеньорите. У него нет никакой уверенности и в том, что книга выйдет в Буэнос-Айресе. «От всего этого я готов пить виски три месяца подряд. Книгу мою, скорее всего, опубликует господь бог. Я чувствую, что она состарится и пожухнет, так и не увидев свет».

Но это неверие в самого себя, в целесообразность, значимость литературы скоро пройдет.

«…Оставить литературу! Какая глупость… — пишет Неруда своему другу Эанди уже из Батавии 5 сентября 1931 года. — Думаешь, что уже все, что с этим покончено, но нет, что-то внутри собирается капля по капле. Да я бы просто погиб, если б перестал писать…»

Эти взволнованные письма к другу Эанди настолько непохожи на письма к сестре Лауре, что кажется, будто их писали разные люди. Однако их пишет один и тот же человек из одних и тех же мест. Но разным адресатам. Неруда обладал удивительной способностью чувствовать человека и говорить с ним на близком ему языке. Он знал, что может довериться Эанди, может поведать ему о своих сложных переживаниях, о своих сомнениях по поводу литературы, поэзии, о сомнениях в самом себе. Неруда чувствовал, что аргентинский друг Эанди поймет его как надо. Этим и обусловлены стиль и содержание писем к Эктору Эанди. В то же время поэт хотел, чтоб и родные понимали, что его волнует. Вот почему письма к ним донельзя простые, безыскусные и по большей части информативные. Неруда о чем-то спрашивает родных или рассказывает им о новостях и событиях собственной жизни. Ему хочется, чтобы его домашние не тревожились о нем понапрасну, знали, где он и как налажена его жизнь. И все же, несмотря на несколько банальный характер этих писем, мы можем и в них почерпнуть сведения о настроениях поэта, о его поездках, о разных событиях, о боязни заболеть в чужом краю, о тамошней удушливой атмосфере, о его страстном желании перебраться в Европу. Даже в письмах к родным явственно проступает ощущение Неруды, что он на Востоке изгой, изгнанник, что он прочно связан со своим домом в Темуко. Поэт ждет помощи из Чили, просит, чтобы его чилийские друзья что-нибудь предприняли, и тогда он сможет оставить опостылевший ему Восток и жить в какой-нибудь стране, где более легкий климат.

Письмо к Лаурите от 28 октября 1927 года написано на бланке со штампом Чилийского консульства в Бирме. Поэт шлет приветы брату Родольфо, его жене Тересе и их сыну Раулильо. «Расскажи мне о тех, кто еще интересуется моей персоной». А вот и конкретный вопрос: вышла ли замуж Амалия, вдова Альвисо де Шпрингфель? И сообщение, что лично он, Рикардо Нефтали, не собирается жениться.

Письмо от 22 февраля 1928 года поэт посылает из Шанхая, где разворачиваются политические события, которые Андре Мальро положил в основу своего романа «Условия человеческого существования»^{75}. Неруда на целый месяц покинул Рангун и ездил по другим странам Азии.

Он побывал в Индии и в Индокитае. На земле Индокитая ему открылось многое. Он познакомился с талантливыми мастерами ремесел и познал удивительное чувство братства. Ему, затерянному в джунглях чужаку, устраивают настоящий праздник с песнями и танцами. Люди не знают его языка и не могут переброситься с ним ни одним словом, но праздник в его честь просто великолепен. Должно быть, там Неруда почувствовал сердцем, что все люди могут быть братьями. В ту ночь в чащобах вьетнамских джунглей поэт не ощущал никакого одиночества.

Неруда пишет сестре с борта парохода, на котором возвращается из Японии — очень красивой страны, где бы ему хотелось остаться навсегда. Он тревожится о своем здоровье — как бы не заболеть воспалением легких, как бы не простудиться… Холодина страшная. А кругом совершенно удивительные вещи, не то что в Рангуне, который надоел ему до смерти. «Там ты денно и нощно в раскаленной печи». «Жизнь в Рангуне — настоящая каторга, не для того я родился на свет божий, чтобы сидеть в таком аду». Поэта страшит малярия. Ему хочется закончить университет в Европе, и он надеется, что в один прекрасный день сумеет сложить чемоданы и уехать, даже если ему будет суждено умереть с голоду.

В каждом письме Неруда спрашивает о стариках, но отнюдь не надеется, что они ему напишут, особенно отец, с которым он уже давно не общается. Матери он пишет мало и скупо о самых обыденных вещах, но беспокойство за нее слышится в самом тоне писем. Их пишет хороший, заботливый сын.

«Передай моей святой маме, что я часто думаю о ней. Глаза у нее, по-моему, болят на нервной почве. Пусть принимает что-нибудь тонизирующее и поменьше вспоминает о своей болезни».

Внешне эти письма ничем не примечательны, малосодержательны. Высокая стена отделяет поэта от круга родных. Это два совершенно различных мира, связанных лишь по касательной; они решительно ни в чем не совпадают, не сближаются. Вот почему у писем такой обыденный, даже безликий характер, хотя, конечно, в них есть и теплота, и какое-то нарочитое балагурство, игра словами:

«Сейчас буду обедать, привет всем, желаю тебе счастья, моя хлопотунья… Ну ладно, думаю, что тебе достаточно этих немногих слов, потому что обо всем другом, что со мной здесь происходит, писать не стоит. Вряд ли ты поймешь и вряд ли тебе это интересно».

В письме от 12 декабря 1928 года Пабло Неруда сообщает, что переехал в Коломбо и, хотя жалованья не повысили, он с радостью согласился, потому что в Рангуне нестерпимо плохо. О Чили за все годы ему довелось прочитать лишь одну заметку. Газеты сообщили о землетрясении в городе Талька… По его письмам не скажешь, что он одинок. Поэт тянется к женщинам, а они — к нему.

«Все эти козочки норовят женить меня на себе, но я героически сопротивляюсь. Здешние барышни слишком умны, слишком много знают, а мне это — ни к чему. Если у меня начнутся какие-то сердечные дела, я тебя тут же извещу. Обними дорогих стариков и всех, кто меня помнит. И не забывай о своем брате.

Нефтали Рикардо»

Но однажды он написал длинное письмо «своей дорогой и любимой маме, сеньоре Тринидад К. де Рейес». Правда, в ответ на ее письмо. Он сообщил ей некоторые подробности о своей жизни, рассказал про нравы в Коломбо.

«Я снял бунгало, или шале, у самого моря и живу в нем совсем один. Помещение очень просторное… Здесь косо смотрят на белого человека, если он сам что-то делает для себя. До чего мне это противно! От постоянного пекла я чувствую еще большую слабость, чем в Чили. Если бы вы, дорогая мама, вдруг приехали ко мне, то услышали, как я с утра до ночи кричу моему слуге: принеси спички, сигареты, бумагу, лимонад… Все мои вещи он содержит в большом порядке. Брюки и рубашки всегда выглажены, все на своем месте…»

Неруда живет на окраине в Веллаватте, напоминающей ему незабвенный Пуэрто-Сааведра. Ранним утром — это единственные прохладные часы — он выходит на пляж в купальном костюме. Однажды в таком виде его сфотографировал приятель Зальцберг. Поэт стоит под пальмой, а на лице — выражение невероятной скуки. Иногда он пытается плавать. Бывают дни, когда «совершенно нечего делать, разве что спать и спать… Мне, конечно, не хватает в доме жены. Но похоже, что никто не хочет полюбить вашего некрасивого сына…» Неруда спрашивает про всех родственников. Про весь клан Рейесов. Как поживают его дяди с библейскими именами — Амос, Оссий, как Хосе Анхелито, кузен-священник, ангел чистоты и благонравия. Нередко в его письмах звучат иронические нотки. «По правде говоря, в его лице нет ничего от святого, а впрочем, я и не видел в лицо святых». Вдали от Чили родственные связи становятся крепче.

«Как там дон Мануэль Басоальто и тетя Роса? Скоро будет два года со дня моего отъезда из Чили, и кто знает, когда я смогу вернуться».

Из этой дали он шлет телеграммы и письма своему двоюродному брату — Рудесиндо Ортеге Массону и просит, чтобы тот вытащил его из ада как можно скорее. Он человек влиятельный, адвокат, и не забывает о поэте, которому до удивления не давалась математика. Рудесиндо — страшный модник, и его шутливо окрестили Франтесиндо.

Поэт много купается, плавает, играет с собаками и кошками. Он всю жизнь будет неразлучен с собаками. Ему очень одиноко.